17. Прогнозы Ярослава Галана

17. Прогнозы Ярослава Галана

В последнее время я как-то очень подружился с украинским писателем Ярославом Галаном. Несмотря на свою хмурую внешность и замкнутость, он оказался, как я уже говорил, человеком необычайно интересным, с обширными знаниями, острым, аналитическим умом. Получивший образование в Краковском, а потом в Венском университетах, он свободно говорит по-русски, по-украински, по-польски, по-немецки, знает французский и понимает английский языки. Это позволяет ему общаться со всей нашей вавилонской башней, минуя, так сказать, языковый барьер. Поэтому все происходящее он видит зорче нас, а главное, точнее. И это дает ему возможность делать выводы, порой забегая далеко вперед событий.

Мы часто бродим с ним теперь по парку Фабера, обсуждая виденное, слышанное, и я всегда поражаюсь его дальновидности. Признаюсь, сначала фултоновское выступление Черчилля я принял как досадное, но не слишком важное событие: просто старый честолюбец, оказавшийся вне премьерского кресла, соскучившись по газетной шумихе, всегда бурлившей вокруг него, решил напомнить о себе и брякнул эту речонку, густо наперченную столь обычным для него антисоветизмом. Создали в честь него в пресс-кемпе коктейль «Сэр Уинни» — ну и ладно, и хватит с него.

— Вы ошибаетесь, — возразил Галан, когда я поделился с ним своими мыслями. — Черчилль не только экстравагантный старик, любящий рекламу. После смерти Рузвельта — это виднейший лидер западного мира. Он все точно и заранее рассчитал — и университетскую трибуну в Америке, и время, когда, напуганный своими неудачами в Восточной Европе, капиталистический мир ищет себе лидера и ждет сигналов к действию… От этого выступления идут очень широкие круги. Протрубила труба магистра ордена империалистических крестоносцев. И все Отряды черных рыцарей, явные и давние, пришли в движение.

Он оказался прав, Ярослав Галан. Это мы увидели прежде всего по поведению подсудимых. Прочитав через спины своих адвокатов речь сэра Уинстона, они сразу воспрянули духом. То, на что надеялся в последние дни войны, сидя в своем бункере, Гитлер, то, о чем он мечтал, перед тем как пустить себе пулю в лоб, кажется теперь совершившимся: Черчилль скликает силы для похода на Советы, недавние союзники готовы передраться между собой. А когда собаки грызутся, кошка может спокойно влезть на забор и занять безопасную позицию.

— Ну а на процессе это не отразится? Как вы полагаете, будет он доведен до конца?

— Как вам сказать, — задумчиво ответил Галан, и его большая лобастая голова наклоняется вперед, будто он хочет кого-то или что-то забоднуть. — Пока, как видите, не отразилось, а в дальнейшем… Кто знает? Вы заметили, как защита переменила тактику? Раньше она старалась скомпрометировать свидетелей обвинения, как это было с Паулюсом, опровергнуть показания, документы, а теперь старается тянуть, только тянуть, любыми средствами, тянуть как можно дольше. Вот Штаммер, например, одолел суд просьбами продлить каникулы до трех недель. А этот вызов десятков свидетелей, живущих в разных странах, на котором настаивает адвокат Риббентропа!

— И все же на ходе процесса это пока не отразилось.

— Да, пока… А вот на положении в зонах, оккупированных западными союзниками, отразилось. И очень существенно. Пока вы пили сливовицу и боровичку в Чехословакии, я немного попутешествовал по Баварии… Тревожно, весьма тревожно.

И он принялся рассказывать, что вокруг Мюнхена, в маленьких городках, да и тут, в Нюрнберге, собираются силы украинских националистов — бандеровцы, мельниковцы, жовтоблакитники. Остатки разбитых власовских частей. По лагерям, где размещены люди из восточноевропейских стран, своевременно не вернувшиеся домой, рыщут американские вербовщики, агитаторы. Сулят им деньги, морочат головы: не возвращайтесь домой, там вас ждут преследования, оставайтесь в свободном западном мире, где для вас будут хорошие условия, лучшая работа… Так прямо откровенно и говорят.

— А для чего? Для каких целей? Ясно, что не из филантропии американцы собираются подкармливать разных украинских, белорусских, прибалтийских подонков, воевавших против своей Родины в эсэсовских частях.

У Ярослава Галана — львовского коммуниста, не раз побывавшего в тюрьмах польской дефензивы, — неспокойно на душе. Пользуясь своим опытом подпольщика, он бесстрашно заходит в эти зарождающиеся контрреволюционные организации, посещает католические мессы и отлично информирован. Его тревога за будущее имеет серьезные основания.

Во всех этих организациях, по словам Галана, царят дикие нравы. Ярослав рассказал, как вскоре после войны погиб закарпатский епископ Феофан — интереснейший и честнейший человек, с которым я познакомился еще в дни войны в старинном Мукачевском монастыре. Тогда он только что вернулся из поездки по Советскому Союзy и начал печатать в закарпатских газетах серию очерков «Путешествие в страну чудес». Это был широко мыслящий человек, доказывавший, что коммунизм развивает в современном обществе идеи раннего, или, как он выражался, «чистого» христианства. В очерках своих рассказывал о мире тружеников без эксплуатации и эксплуататоров и говорил, что Иисус Христос, с гневом изгнавший когда-то торгующих из храма своего и возгласивший, что легче верблюду проникнуть через игольное ушко, чем богатому попасть в царствие небесное, сейчас, в середине двадцатого века, аплодировал бы русским большевикам…

Теперь Галан рассказал мне о конце этого человека. О страшном конце. Однажды в своей корреспонденции епископ Феофан нашел чистый лист бумаги, на котором был изображен трезубец. Он знал, разумеется, что это предупреждение боевой организации бандеровцев. Но не обратил на него внимания или неосмотрительно положился на «волю божью». А через несколько дней Феофана нашли в келье мертвым. Его умертвили зверским образом, какой украинские националисты применяли против своих врагов. Бандиты незаметно проникли в монастырь, пробрались в келью епископа, заткнули ему рот кляпом и, наложив на голову обруч из провода с заткнутой под провод палкой, начали эту палку вращать. Вращали медленно, садистски наблюдая муки жертвы до того момента, пока череп епископа не треснул.

— Теперь эту сволочь подкармливают, снабжают деньгами и вооружают американцы, — сказал Галан. — Я думаю разоблачить все это в книге… Сейчас собираю материал.

— И не боитесь с ними общаться? Судьба Феофана не напугала вас?

— Я считаю своим долгом сорвать все романтические одежды с этого отребья, переметнувшегося сейчас из-под крыла Гитлера под крылышко Трумэна [8].

Да, он, конечно, прав, этот коммунист-подпольщик. Что-то очень нехорошее затевается в западном мире, и в частности в Баварии — на родине нацистского движения — и в особенности тут, в Нюрнберге — колыбели этого движения, а ныне — месте стоянки 1-й американской дивизии, командование которой несомненно потакает сплачиванию различных антисоветских сил.

И все— таки на ходе процесса это не отражается. С американскими коллегами по перу у нас по-прежнему дружеские отношения. В передвижении нас особенно не стесняют, но тем не менее… Не могу забыть один случай. Однажды, приехав в Трибунал, я обнаружил, что забыл свой «пас» -пропуск. Курт мигом домчал меня назад в наш халдейник. Дверь в мою каморку оказалась открытой. В комнате было двое — американский сержант и девица в солдатской форме. Он рылся в чемодане, перетряхивая небогатое мое имущество. Девица держала в руках какой-то прибор с трубочкой, прикрепленной к баллончику.

Заметив мое возвращение, оба смутились. Но сержант тут же нашелся. Он нажал резиновую грушу, и из соска прибора вырвалось облачко с запахом карболки.

— Дезинфекция, — сказал он и, небрежно козырнув, удалился.

После этого я попросил переводчицу Аню соорудить плакатик, на котором по-английски значилось: «Джентльмены! Когда в следующий раз заинтересуетесь моими вещами, прошу делать это аккуратно, все класть на прежние места и карболкой не поливать. Спасибо». Этот плакатик до сих пор висит у меня над столиком, и надо сказать — никаких «дезинфекторов» больше не появляется… Но Галан прав, надо держать ухо востро.

И еще одно маленькое наблюдение, говорящее на этот раз о процессах, происходящих в самой американской армии. Когда мы возвращались вечером в наш халдейник, из-за оградки доносилось пение. Два солдата-часовых, повесив автоматы на завитушки железной оградки, сидели у костра, который они развели, несмотря на теплую погоду, и в два голоса пели песню на какой-то веселый ковбойский мотивчик. В песне этой все повторялось: «Мистер Трумэн». Галан остановился:

— Давайте дослушаем.

Когда песня кончилась, он усмехнулся своей скупой, едва заметной улыбкой.

— Что-то новое. Я ничего подобного еще не слышал… Попробую сделать вам прозаический перевод.

Пожалуйста, мистер Трумэн,

Отпустите нас домой.

Вы послали нас в Европу

Посмотреть Рим, Берлин и Париж.

Мы выполнили ваш приказ, мистер Трумэн.

И теперь хотим домой.

Нам так надоели Рим, Берлин и Париж.

Мы так объелись Римом, Берлином и Парижем.

Нас тошнит от Рима, Берлина и Парижа.

Пожалуйста, отпустите нас домой.

Дома есть много парней,

Которые не нюхали Европы,

Которые не видели Рима, Берлина и Парижа.

Они тянут наше виски и обнимают наших девчонок.

Им хочется видеть Европу,

Им не терпится повидать Рим, Берлин и Париж.

Гоните— ка их сюда, мистер Трумэн.

А нас отпускайте домой.

А если не отпустите нас, мистер Трумэн,

Мы сами вернемся домой, мистер Трумэн.

Мы вернемся, сердитые, злые.

И тогда берегите ваши очки, мистер Трумэн.

Уж лучше, мистер Трумэн, отпускайте-ка нас домой.

— Видите, какая история.

Когда мы расходились по своим комнатам, я все-таки вернулся к разговору:

— Будьте осторожны, Ярослав. Берегите себя.

— Я — коммунист, — ответил Галан. И добавил: — Время благодушия еще не наступило.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.