III.

III.

Из всех языков описания провинции наиболее омерзительным представляется язык умиления: уменьшительные суффиксы, каталог буколических забавностей и уродств, сосредоточение на глуповатой житейской милоте провинции.

Приезжий из хотя бы и стотысячного города ходит себе гоголем, богатым иностранцем, нюхает вилку, морщится на старгородскую лужу. У него таких луж - два десятка на квартал, но там это просто лужи, неровный асфальт, а здешняя - символ, олицетворение и метафора.

Райцентр, впрочем, не в обиде: он и сам противится собственному короткому обаянию, сентиментальному сочувствию. «Я хотела бы жить с вами в маленьком городке, где вечные сумерки и вечные колокола, и в маленькой деревенской гостинице на стене - тихий звон старинных часов, как капельки времени» - это цветаевское - не о России. Райцентр по определению неуютен, в нем три улицы и аллея, годные для романтических прогулок, но, когда их изучишь, темная аллея распахнется в помойный овраг: иди люби в овраге.

Провинция слишком уязвима для глума. «Университет семейных отношений проводит праздничную программу молодых матерей „Мама, мамочка, мамулька“ и вечер „Материнской души красота“», - полное ха-ха-ха. Но как называются праздники, проводимые московскими префектурами? Примерно так же и называются. А намного ли больше вкуса в лужковских народных мероприятьях?

Провинция - мелодичное женское слово, райцентр - мужское и жесткое. И совсем не потому, что в нем сидит какая-никакая администрация. Предложенные райцентру рамки и формы жизни - зачастую противоестественные, а иногда и просто бесчеловечные, - не оставляют ему шансов быть добрым. Он отзеркаливает большую власть (и, в конечном итоге, «большую жизнь», «жизнь на Большой земле») в самом жестоко-утрированном, мстительном и шаржированном виде.