Отрывки из романа «S Золотой рыбы»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Отрывки из романа «S Золотой рыбы»

Cовместный проект "Евразийская муза"

Отрывки из романа «S Золотой рыбы»

ПРОЗА МОЛДАВИИ

Сергей СУЛИН

Уроки высшего пилотажа

Птенец с вытянутой руки жены перебрался на её плечо и оттуда посматривал на нас своими чёрными, словно бусинки, глазами. Потом нахохлился и стал требовательно орать, широко открывая клюв.

— Таша! Ташенька кушать хочет!

Олсе взяла в губы кусочек хлеба и предложила сороке. Та повертела головой, что-то благодарно процокала и быстрым движением выхватила «червячка» у своей приёмной матери.

— Подросла девочка,?— умилился я.?— Вчера ещё из пинцета кормили, а завтра, глядишь, покинет «родительское гнездо», хвостиком только нам помашет.

— Ну, может, не так скоро??— жалобно глянула на меня жена.?— И летать она ещё совсем не умеет.

— А пора бы!

— Пора,?— вздохнула, задумавшись, Олсе.?— Ладно, буду сама её учить!

— ?!

— У меня, между прочим, удостоверение инструктора по лётному делу. Я уже двух птиц на крыло поставила!

И, обращаясь к Ташке, она с энтузиазмом скомандовала:

— Лети!

Птенец в недоумении покосился на неё: мама явно шутит. Да разве ж Ташка умеет летать? И зачем это вообще нужно? Ведь совсем-совсем скоро у неё облетят перья, и она станет настоящим человеком! Это пока клюв по краям ещё жёлтый, Таша обитает в картонной коробке, а со временем будет жить рядом с родителями, сидеть за одним столом и ходить за ручку на прогулки, на зависть этому голубоглазому пушистому типу, который не сводит с неё внимательных глаз.

Возбуждённым стрекотом сорочонок сообщил об этом Олсе. Та погладила несмышлёныша по чёрной головке и сказала:

— Глупенькая Ташка. Крылья?— не для красоты. Ты рождена для полёта! Ну-ка, давай, попробуй.

Жена повела плечом. Сохраняя равновесие, сорока забила крыльями.

— Молодец, правильно! Ещё разок.

Таша обиженно защёлкала клювом.

— Так ничего не получится,?— заметил я.?— Она не понимает, чего ты от неё хочешь.

— Сейчас поймёт,?— пообещала Олсе. Она подошла к окну и подсадила сорочонка на штору. Цепляясь коготками, Ташка проворно вскарабкалась под самый потолок и там устроилась на карнизе. Жена, стоя рядом со мной, интенсивно замахала руками. Вертя головой, птенец с явным интересом наблюдал за ней то одним, то другим глазом, но попыток повторить странные действия не предпринимал.

— Так не летают!?— авторитетно заявил я.?— Ты стоишь на месте.

Размахивая «крыльями», Олсе стала носиться по комнате, то и дело забираясь на диван и «спархивая» с него. Помогая, я тоже стал «летать», демонстрируя фигуры высшего пилотажа. Птенец от удивления раскрыл клюв: «А мама, кажется,?— того!.. Да и папа как будто тоже!»

Когда, запыхавшись, мы наконец остановились, жена с сожалением констатировала:

— У ребёнка аэроносифобия.

— У него просто нет стимула,?— поразмыслив, заявил я и, сбегав в палисадник, притащил несколько улиток.

— Таша!?— позвала Олсе ласково наше вечно голодное чадо.?— Кушать, кушать! Лети к маме!

Увидав любимое лакомство, сорочонок закричал от восторга и, не удержавшись, свалился с карниза. На полпути к полу, где, плотоядно улыбаясь, её сторожил сиамец Тиль, Ташка, заполошно замахала крыльями, «зацепилась» за воздух и, к нашему неописуемому восторгу, пролетев несколько метров, оказалась у «мамочки» на голове…

«Ма!»

Глядя в окно на проплывающие облака, Олсе снова и снова повторяла слова молитвы. Она лежала под капельницей на высокой больничной койке. От напряжения её лицо заострилось и побледнело. Переодетый в бирюзовые стерильные халат, колпак и бахилы, я стоял рядом и беспомощно наблюдал, как убывает жидкость из перевёрнутой колбы. Обернувшись, жена заметила моё полуобморочное состояние и вымученно улыбнулась, пытаясь меня подбодрить…

Наконец наступил этот удивительный августовский день?— такой долгожданный и тревожный! «Звоночек» раздался в четыре утра, когда мы, как обычно, работали. Я?— устроившись за мольбертом, а Олсе?— склонившись над рукописью. Внезапно на словах: «А как тебе эти стихи?»?— она охнула и растерянно сообщила, что у неё, кажется, началось. С этих слов события завертелись в ускоренном темпе: последние распоряжения, торопливые сборы, гонка на такси по залитому утренним солнцем пустынному городу. От всей этой суматохи в памяти остались лишь радостно-панические глаза жены в зеркале заднего вида да бодрый голос радиодиктора, предсказавшего, что герой сегодняшнего астропрогноза, Лев, должен наконец-то представиться обществу.

И вот теперь «мы» рожали.

Прослушав курс молодого отца и получив вместе с «дипломом» право находиться рядом со своей половинкой в роддоме, я наивно полагал, что готов ко всему, но, когда схватки усилились и терпеливая Олсе закричала,?— не выдержал и в панике заметался по пустынным коридорам, с ужасом прислушиваясь к воплям и стонам, доносящимся из соседних палат. Врач, принимавшая роды у очередной «мамочки», велела не волноваться. Всё, оказывается, шло по плану. Проклиная бездушную «повитуху», я вернулся к любимой, которая, кусая от боли руки, просила у Бога, а также всего человечества в лице знакомых, друзей и родственников, прощения и мужественно пыталась дышать «по системе». С ужасом взирая на жену, я, перед лицом всех пращуров и потомков, полностью взял на себя всю вину за происходящее и заранее согласился с любым наказанием.

…Решившись на рождение ребёнка, этот непопулярный нынче в нашей среде поступок, мы с самого начала серьёзно подошли к делу: безропотно сдали все полагающиеся анализы и тесты, а я, памятуя о своём «чернобыльстве», даже прошёл унизительную процедуру проверки способности к отцовству. В Центре матери и ребёнка, куда я заявился, скрепя сердце, молоденькая лаборантка, внимательно изучив меня под микроскопом и непрофессионально хихикнув, дала положительное заключение. Получив таким образом медицинское «благословение», мы с Олсе усердно занялись прививкой молодого саженца, с нетерпением ожидая результатов наших многочисленных экспериментов…

Олсе опять закричала. Казалось, её живот живёт своей собственной жизнью?— непостижимой, напряжённой, неудержимо стремящейся наружу. На этот раз врач не заставила себя ждать. Уложив роженицу в кресло?— нечто среднее между троном и пыточным стулом, она ощупала наш живот и, как опытный суфлёр, стала подсказывать:

— Глубокий вдох… Частое дыхание, хорошо, хорошо… Начнём тужиться. Тужься… Стони… Хватит! Теперь молча дыши… Молодец, умница… Отдыхаем… отдыхаем…

У моей девочки от тяжёлой работы на лбу выступили капли пота. Успокаивая, я обнял её за плечи и внезапно севшим, чужим голосом стал горячо нашёптывать в ухо:

— Ты грандиозный поэт, Олсе! Ты тако-ой поэт! Да Ахматова и Цветаева тебе в подмётки не годятся.

— Дура-ак!?— простонала Олсе, скосив на меня потрясённый взгляд и сбиваясь с дыхания.

— Дыши!!!?— заорала врачиха. Она белым сугробом нависала над «сценой», и по её репликам я смутно представлял, что там происходит.?— Ребёночек идёт хорошо… вдох… тужься… идёт великолепно… тужься… хорошо… выдохнула. Умница. Пошла… пошла… во-от… идёт, идёт, хорошо, хорошо…

Подсознательно следуя рекомендациям, и я напрягал мышцы и «регулировал» дыхание. А Олсе в это время кричала, вливаясь в общий хор бессчётных поколений женщин, совершающих недоступный нам, мужчинам, подвиг, на который, не спросясь, обрекла их Природа.

Наконец показалась солнечная макушка ребёнка, по телу роженицы прошла волна цунами, и прибой выбросил плод в бережные руки «повивальной бабки».

— Девочка!!!

— Девочка!?— заворожённо повторили мы с Олсе.

Представление состоялось! Грянули фанфары, фонтанами забили разноцветные фейерверки, пространство взорвалось аплодисментами.

«Господи, почему она такая фиолетовая?»?— мелькнула у меня мысль. Голова закружилась, и всё поплыло…

Способность соображать вернулась, лишь когда помогавшая при родах сестра, перерезав пуповину, вдруг засмеялась:

— Смотрите, а у неё палец обсмоктан! Проголодалась, должно быть, за девять-то месяцев.

Но я видел ясно лишь синие марсианские глаза дочери, очарованно глядящие на этот Мир. Моя «аэлита» хлопала длиннющими ресницами и хранила загадочное молчание.

Я зачем-то стал судорожно пересчитывать ей пальчики. От волнения сбивался и начинал заново. Их количество каждый раз менялось.

Неожиданно подала ревнивый голос Олсе, о которой на мгновение все позабыли:

— Да покажите же, наконец! Я тоже хочу Её видеть.

Сестричка положила уже начавшую розоветь новорождённую на опавший живот матери. Детка ткнулась носом в тугую ещё грудь и внятно произнесла:

— Ма!