ПИСЬМА ИЗ КАМЕРЫ СМЕРТНИКОВ

ПИСЬМА ИЗ КАМЕРЫ СМЕРТНИКОВ

Книга с таким названием увидела свет в 1953 году, когда ее авторы были еще живы. Через двадцать с лишним лет появилось издание, подготовленное Майклом и Робертом Миерополь, детьми тех, кто писал письма из камеры смертников: книга называлась «Мы — ваши сыновья. Завещание Этель и Джулиуса Розенберг» Сейчас немногие помнят эти имена.

1950 год. На первых полосах газет — сообщения о военных действиях в Корее, об успешном испытании атомной бомбы в Советском Союзе и о супружеской паре американцев, обвиняемых в совершении «преступления века» В хронологическом порядке вот изложение событий предшествовавших аресту Джулиуса и Этели Розенберг 3 февраля некто Клаус Фукс, ученый, немец по национальности, подданный Британской империи по паспорту делает признание, что передал русским секретную информацию, связанную с атомным оружием. В том же месяце ФБР проводит интенсивные допросы Давида Грингласа, родного брата Этель Розенберг. Гринглас во время службы в армии в годы войны какое-то время работал в Лос-Аламосе — центре ядерных исследований. Теперь им интересуются в сняли с исчезновением из Лос-Аламоса некоторого количества урана.

23 мая Гарри Голд, химик из Филадельфии, заявляет, что в 1944–1945 годах был американским курьером Фукса. 15 июня Дэвид Гринглас подписывает признание, что в 1945 году он был пособником Гол да. 16 июня ФБР допрашивает, но не арестовывает Джулиуса Розенберга, мужа сестры Дэвида Грингласа. Розенберг прибегает к помощи адвоката Эммануэля (Мэнни) Блоха.

17 июля вечером в квартире Розенбергов еще не спали, старший сын слушал радио: передавали очередную передачу о лихом ковбое, всегда выходящем сухим из воды, на сей раз бандиты пытались заманить его в хитрую ловушку И вдруг на самом интересном месте приемник выключили Лишь тогда ребенок заметил в доме незнакомых мужчин, только тогда он услышал крик матери. Позже, когда агенты ФБР везли его вместе с мамой на большой черной машине, он все еще представлял, что действие будет развиваться точно так, как в радиошоу под названием «Это ФБР»: погони, перестрелки, увлекательный диалог и в финале — торжествующие блюстители закона, строгие и беспристрастные судьи. В действительности было по-другому. Арест отца, предъявленное ему обвинение в шпионаже, попытки мальчика понять: раз агенты ФБР всегда хорошие, как могло случиться, что папа против них, что он сделал плохого?

Джулиус Розенберг был арестован по обвинению в том что в 1944 году он завербовал Дэвида Грингласа в агенты советской разведки…

Первое письмо Этель получила через три дня после ареста мужа. Розенберг писал, что условия неплохие, подъем в 6.30, завтрак в 7.30. Дают книги, выводят на прогулки. Отбой в 10.00. И есть разрешение посылать домой три письма в неделю. «Все происшедшее никак не укладывается в голове, много думаю об этом, но с такими чудесными детишками и очаровательной женой мне не страшно и теперешнее мое положение».

Писем будет много (более 500) — впереди еще три года тюремного заключения, три года ожидания смерти. «Помни, дорогая, что ты — мол опора. Я так люблю тебя, так скучаю, словами этого не передашь. Все время думаю о тебе и о детях, что вы делаете сейчас, как ты со всем управляешься…» Эти строки написаны 4 августа 1950 года. Через педелю Этель Розенберг была арестована по обвинению в шпионской деятельности и пособничеству мужу, Грингласу и Голду. Старшему сыну она смогла сообщить об этом только по телефону. Он дико закричал, и крик этот мучил ее по ночам все оставшиеся три года.

«12 августа 1950 г. Мой дорогой, любимый мой Джули, теперь ты, наверное, уже знаешь, что случилось. Я хотела бы написать, что совершенно спокойна, уверена в себе, собранна, по на самом деле (хотя истерик со мной, как лгут в газетах, не случается) чувствую себя скверно… Находиться здесь невыносимо особенно потому, что ни ты, ни я не можем позаботиться о наших малышах. Виню себя за то, что не устроила их с кем-нибудь. Ведь собиралась сделать это па неделе, как-то облегчить то, что на них свалилось, успеть до того, как придут за мной… Любимый, я говорю с тобой каждый раз перед сном и плачу, потому что ты не можешь меня слышать. По ведь и ты, уговариваю я себя, задыхаешься от невысказанного, и я пытаюсь прочесть твои мысли. Мы не должны терять друг друга, не должны терять детей, надо оставаться самими собой… Любящая тебя Этель».

12 августа семилетнего Майкла и трехлетнего Роберта забрала к себе бабушка, мать Этели и Дэвида. Тесси Грин глас. Сделала она это неохотно, что дети, особенно старший, чувствовали. Они не могли не слышать разговоров взрослых. Дядя, один из родственников, не уставал обвинять Этель во всех смертных грехах. В письмах ей он предлагал «отказаться исповедовать дикую идеологию, спуститься на землю, пожалеть себя… вновь стать матерью двоих детей, а не тюремным номером». Майкл упрямо повторял: «Мама не виновата. Она не могла сделать ничего плохого». Детей, когда они вели себя беспокойно и потому раздражали, стали пугать полицией. А потом нашли предлог: скоро зима — в доме будет холодно. Роберту и Майклу нельзя оставаться здесь. Дети пугались каждого нового лица, они думали, что за ними пришли из приюта. Обстановка становилась невыносимой: вскоре детей препроводили в еврейский детский дом, расположенный в Бронксе, одном из районов Нью-Йорка. Младший, Робби, сильно плакал, когда бабушка уходила. За четыре прошедших месяца это была их третья обитель.

В детском доме занятия перемежались с играми, придумывали друг другу прозвища, одно из них — Атомная Бомба: но никто не обижался — поиграв, забывали…

А за стенами приюта события развивались с пугающей быстротой. В конце августа 1950 года в Мехико из собственной квартиры был похищен, доставлен в Соединенные Штаты и арестован ФБР бывший одноклассник Джулиуса Розенберга Мортон Собел — его также обвиняли в шпионаже.

9 декабря 1950-го Гарри Голда приговорили к тридцати годам тюремного заключения.

В марте 1951-го супруги Розенберг и Мортон Собел предстали перед судом. Слушание дела продолжалось две недели. Решение присяжных «виновны». 5 апреля судья Ирвинг Кауфман зачитал приговор: Собел тридцать лет тюремного заключения, Джулиус и Этель Розенберг смертная казнь. Приведение приговора в исполнение, назначенное на 21 мая, автоматически откладывалось после надлежащего обжалования в апелляционном суде 6 апреля Дэвид Гринглас, давший показания против Розенбергов, был приговорен к 15 годам тюремного заключения.

Мальчики еще находились в детском доме. Скоро в их сознание вошли новые понятия, связанные с тем, что случилось с родителями. Особенно запомнилась одна фраза «процесс проигран». Они еще не знали, что родителям вынесен смертный приговор, но вскоре и это страшное словосочетание вошло в их лексикон.

«10 апреля 1951 г. Бесценная моя женщина, Этель, дорогая… слезы застилают глаза… могу лишь сказать, что стоило жить, потому что ты была рядом. Уверен, что мы стали лучше, прошли через этот мрачный процесс, выслушали жестокий приговор — и не дрогнули, не уступили, не потеряли веры, и все это потому, что знаем — невиновны. Трудно тем, кто не понимает существа дела, как и тем, кто не способен чувствовать, трудно им оценить проявленную нами выдержку… Вся грязь, ложь, оскорбления, составные чудовищной политической ловушки, придуманной на фоне всемирной истории, все это не только не испортило нас, но побудило вести борьбу до конца, пока не восторжествует справедливость. Мы не просили этого, мы хотели, чтобы нас оставили в покое, по пришлось пройти сквозь строй, и теперь каждая клеточка жизни в нас будет биться за то, чтобы обрести свободу… А сейчас поговорим о наших малышах, о двух самых дорогих для нас человечках. От Майкла я получил чудесное письмо, оно тронуло меня до глубины души. Я тут же написал ответ, заверяя его в нашей любви и отвечая на два ладанных им вопроса, пытаясь объяснить, чтобы было понятно. Я написал ему, что нас признали виновными, объяснил, что решение суда мы обжаловали, что в конце концов все образуется. Я написал, что мы очень хотим увидеть его и прилагаем все усилия, чтобы получить разрешение на свидание с детьми. В общем, я думаю, Майкл сможет понять. О приговоре я не стал говорить. Написал, что все объясним, когда встретимся. Как это жестоко — лишить нас права общаться с детьми… Обнимаю тебя нежно, люблю, твой Джулиус».

Из речи судьи Кауфмана на процессе: «Вопрос о наказании в этом случае решается в рамках самой истории. Людей так трудно заставить понять, что эта страна ведет борьбу не на жизнь, а на смерть с совершенно другой системой. И эта борьба проявляется не только внешне, не только в противостоянии двух систем, но, как ясно показывает данное дело, борьба ведется и тайными силами на службе внешнего врага… Я считаю, что преступление, которое вы совершили, хуже убийства… Я уверен в том, что ваши действия, благодаря которым в руках у русских оказалась атомная бомба, оказалась задолго до того, как, по оценкам наших лучших ученых, они могли бы ее создать, уже вызвали коммунистическую агрессию в Корее, где погибло более 50 тысяч человек. И кто знает, сколько еще миллионов невинных людей могут стать жертвой вашей измены… Исходя из вышеизложенного, считаю своим долгом вынести главным действующим лицам дьявольского заговора, имевшего целью уничтожить эту богобоязненную нацию, такой приговор, который бы раз и навсегда показал, что безопасность нации должна быть неприкосновенна, что любая передача военных секретов, вызвана ли она приверженностью к чуждой идеологии или желанием обогатиться, должна быть беспощадно пресечена».

Заключение судьи Кауфмана, в общем, нетрудно предугадать: пародия на правосудие нередко сопровождается подобными демагогически весомыми, хотя и шаблонными фразами. К ним прибегают, чтобы поставить окончательную точку в судилище над инакомыслящими. Нагромождение лжесвидетельств, грубые подлоги, достижение необходимых результатов любыми средствами (физической или моральной пыткой в том числе) — вот компоненты полицейской ловушки.

50-е годы — это расцвет деятельности маккартистской инквизиции в Соединенных Штатах. Все силы репрессивного аппарата брошены на отыскание любых (включая сфабрикованные) проявлений просоветской и прокоммунистической активности. Уже в ноябре 1946 года президент Трумэн учреждает комиссию, которая занимается выяснением степени лояльности американцев.

Ставка делается на подготовку к новой войне. В начале 1930 года разрабатывается секретный политический доклад под названием «Документ Совета национальной безопасности № 68», в котором говорится, что Соединенные Штаты должны наращивать свои военный потенциал ускоренными темпами. Эти материалы носили совсем не теоретический характер, лабораторией новой доктрины военного противостояния коммунизму стала уже война в Корее. Американцев усиленно готовили к восприятию изменившегося послевоенного мира, к мысли о неизбежности конфронтации с коммунистами.

По данным американских исследователей, в 1945 году только 32 процента населения в США полагали, что в ближайшие 25 лет будет развязана третья мировая война. Через год эта цифра составляла 41 процент, еще через год — 63, а в 1948 году — уже 73 процента. Кампания запугивания давала свои результаты.

В связи с процессом «атомных шпионов» не раз высказывались предположения, что дело Розенбергов, сознайся они в преступлениях, которые им приписывали, могло разрастись до гигантских размеров, вовлекая в расследование (и, главное, в пропагандистскую кампанию) все новых и новых лиц. Цель — скомпрометировать компартию, задушить любые проявления инакомыслия, избавиться от «неблагонадежных» в государственных учреждениях, создать в стране, если потребуется, сеть концлагерей. Руководители ФБР, в частности, имели свою задачу: доказать тесную связь между воображаемой внутренней коммунистической угрозой и внешним врагом — СССР. Именно поэтому так необходимо было полное раскаяние Розенбергов, им отводилась роль необходимого элемента подготавливаемой цепной реакции.

11 апреля 1951 года Этель перевели в камеру смертников знаменитой тюрьмы Синг-Синг: в женском крыле она была единственной обитательницей. Все контакты с ней свели к минимуму: настойчиво предлагали одно — сделать признание. Она не сдавалась, добивалась встречи с адвокатом, писала ему: «Мой перевод в камеру смертников тюрьмы Синг-Синг преследует цель сломить, разрушить, подавить волю, заставить перестать сопротивляться усилиям правительства, делающего все, чтобы я призналась в преступлении… которого не совершала… Я упрятана за безмолвные стены этой тюрьмы и живу как в могиле. Одна в целом здании, не считая надзирательницы, приставленной ко мне. С утра до вечера и с вечера до утра не вижу никого. У меня нет других занятий, кроме беззвучной мучительной неподвижности заживо замурованного в тесной камере. Единственное послабление — прогулка на голом клочке земли, окруженном стенами такой высоты, что вверху виден лишь такого же размера клочок неба. Иногда пролетит самолет или несколько птиц, иногда услышу шум поезда, такой далекий… Все остальное время — мертвая тишина».

Джулиус. Розенберг, которого содержали в это время в федеральной тюрьме в Нью-Йорке, пишет жене (и это единственное, чем он может ее поддержать), что «восхищается мужеством маленькой женщины, ее решимостью не склонять головы». «Рано или поздно, — убеждает он в письме, — правду узнают все. Мужайся и верь, что мы не одиноки. Чудовищный приговор, вынесенный нам, приговор, который ужаснул людей, вызовет бурю протестов»

Месяц спустя в другом письме Этели он отмечает: «Кошмарная реальность нашего дела в том, что его используют как предлог для создания атмосферы страха, хотят парализовать действия всех прогрессивно настроенных людей, выступающих с критикой, выражающих несогласие с. безумной гонкой, ведущей к ядерной войне. Общественность должна знать об этом политическом трюке… ведь наша личная борьба неразрывно связана с общим движением за мир».

«8–9 мая 1951 г. Дорогая моя жена, получил твою записку, датированную 4 мая, хочу умерить твои страхи в связи с теми условиями, в которых содержусь, твоя ситуация нисколько не лучше моей… Дорогая моя, обоим нам несладко, положение наше далеко не блестящее. Меня поражает мужество, с которым ты переносишь все тяготи и ужасы этого варварского заключения. Ты держишься просто молодцом. Я горжусь тобой… Этель, меня страшно поразило известие о казни Уилли Макги[2].

На сердце тяжело… Хочется кричать во всеуслышание: «Позор тебе, Америка!» Позор совершившим это гнусное злодеяние. Еще больший позор тем, кто не поднял голос протеста против преступления, кто не остановил руки палача. Кажется, все федеральные суды приняли на вооружение отвратительную средневековую практику бурбонов из южных штатов, практику освященного законом линчевания негров. Теперь они, в нашем случае, пытаются перенести эту практику и на политических заключенных. Жестокий приговор, вынесенный нам, — это составная атомной истерии, разжигаемой с тем, чтобы ожесточить людей, чтобы постепенно приучить их к мысли о необходимости длительных сроков тюремного заключения и даже смертных приговоров для политических узников… Пока не поздно, американцы должны узнать, какие чудовищные планы вынашивают поджигатели войны… они берут на вооружение воистину фашистские методы, опять могут пролиться реки крови. Теперь, сегодня, все люди должны твердо определить свое отношение к таким вопросам, ибо от этого зависит сама жизнь. Необходимо сорвать маски с поджигателей войны, в ответ на остервенелые вопли ненависти должен прозвучать голос разума, только таким образом можно спасти мир и обеспечить свободу в нашей стране. Вот почему я уверен, что большинство наших соотечественников поймет, за что мы боремся, поймет и поддержит нас в этой борьбе за справедливое дело. Казнь Макги только укрепила мои силы. Я с нетерпением жду новостей о начале грандиозного движения за наше освобождение. Право на нашей стороне, и мы должны победить…

Вчера ко мне приходила женщина, которая присматривает за нашими малышами. Еще до того, как был вынесен приговор, Майкл по радио, телевидению и от знакомых слышал множество разговоров о ходе процесса. Когда эта женщина пришла к нему, он первым делом спросил, какое решение вынесли судьи. Она ответила, что не знает. На что он сказал: маму и папу не могут казнить — ведь они никого не убивали; чтобы их казнили, они должны были бы убить много людей. Он задавал ей все новые вопросы, и эта женщина отвечала, что в людях добро всегда боролось со злом. Он положил ей голову на колени и начал плакать. Она успокаивала его как могла… Он прекрасно понимает, что мы находимся за тюремной решеткой и не можем прийти к нему… Он совсем большой, наш восьмилетний мальчик. А Роберт чувствует себя хорошо. Он уже научился играть с другими детьми и развивается нормально. По все еще любит ходить за ручку со взрослыми. Оба мальчика подрастают. Мы так нужны им, а как нам их недостает!.. Твой Джулиус».

Время шло, одиночное заключение не давало результатов, на которые рассчитывали: Этель продолжала упорствовать. Тюремное начальство решило сменить тактику 16 мая Джулиуса также переводят в Синг-Синг… Одна решетчатая клетка напротив другой, между ними пространство в три-четыре метра. Руки, вцепившиеся в холод-нос железо, глаза, устремленные друг на друга, слова, за которые все время боишься, молчание, которое вызывает чувство неловкости, но в то же время — огромной нежности. Время, бегущее неумолимо. Конец свидания. Проход вдоль решеток — нельзя не обернуться: может быть, все это в последний раз.

В июне 1951 года мать Джулиуса Розенберга, оправившаяся от тяжелой болезни, смогла забрать детей из детского дома. «В отличие от других наших родственников, — вспоминал впоследствии Майкл, — бабушка не боялась огласки: родная кровь значила для нее больше, чем отношение окружающих». Такая твердая позиция оказала кое на кого влияние: в доме стали появляться некоторые родственники. Дети постепенно выходили из состояния замкнутости, глубоко запрятанного отчаяния. Младший из мальчиков, Роберт, стал более разговорчивым, раньше он боялся сказать лишнее слово, как будто не хотел привлекать внимание взрослых, внимание этого непонятного мира, в котором таинственно исчезли его родители. У Роберта не возникало большого желания играть с другими детьми: с бабушкой и братом ему было спокойнее, а вернее — он чувствовал себя с ними в безопасности.

Маленькие домашние радости делали свое дело, появлялись новые интересы. Кто-то подарил ребятишкам глобус, они могли крутить его часами — и разные страны, большие и малые, стремительно неслись перед глазами. Майкл знал названия многих государств и мог сказать, на чьей стороне они воевали во время второй мировой войны… Роберт любил забираться па стул и смотреть на улицу из окна кухни: там росла яблоня, возле нее почему-то собирались окрестные кошки. Ребята кормили их.

Летом 1951 года в газетах стали появляться материалы, авторы которых ставили под сомнение виновность «атомных шпионов». В ноябре был создан национальный комитет за справедливое рассмотрение дела Розенбергов. Дети жадно ловили обрывки новостей. Майкл беспрестанно задавал вопросы, используя выражения, смысл которых ему был не всегда понятен: почему преследуют родителей, кто подтасовывает факты, отчего суд выносит такое решение, которое потом надо обжаловать. Услышав однажды, что «дело сфабриковало правительство», Майкл не выдержал и закричал: «Черт подери это правительство!» Бабушка в страхе огляделась по сторонам, обшарила взглядом стены и стала объяснять внуку, что речь идет только о «некоторых людях в правительстве». Несколько успокоившись, Майкл подошел к стенке и сказал: «Я не имел в виду все правительство, вы меня слышите?»

«Дорогой мой Джули, сегодня, перебирая свои «сувениры», никак не могла оторваться от открытки, присланной тобой в День матери. Открытка очень милая, и какие трогательные, удивительно ласковые слова. Я была так взволнована, когда прочитала их. Как жаль, что ты сам не можешь поздравить и обнять меня… Одновременно я получила фотографию Майкла, снятого со своими одноклассниками… Как рада была я увидеть его лицо. Какие жизнерадостные, какие яркие глаза, какой нежный взгляд, и с зубами все в порядке, насколько можно судить по его щербатой улыбке… У меня такое острое материнское чувство, что я завыть готова, словно самка, от которой насильно оторвали ее детенышей…»

В первое издание «Писем из камеры смертников» будет включено только 192 письма, во втором прибавятся еще 26. Большинство из них дети прочтут, когда станут взрослыми. А тогда весточки от родителей они получали от адвоката. Дети очень хорошо знали и любили Мэнни Блоха, он всегда находил время поговорить с ними (делал это постоянно, вплоть до смерти, последовавшей через полгода после казни Розенбергов, — ему едва исполнилось 51). И он первый сообщил радостную весть — разрешили свидание. Дети собирались в тюрьму как на праздник. Родители боялись первой встречи.

В июле Розенберг пишет жене: «…Теперь я думаю лишь об одном — после года, после целого года вынужденной разлуки я увижу наконец дорогих своих сыновей. Хотя до этого еще целая неделя, не могу сдержать волнения. Придется собрать всю волю, чтобы немного успокоиться. Я понимаю, что это необходимо сделать, чтобы у мальчиков осталось хорошее впечатление. Приветствую твое решение не вести себя сдержанно, уверен, что тебе сразу удастся создать атмосферу безоблачности и света, подготовить их ко встрече со мной. Знаешь, у меня идея. Детям она придется по душе: нарисую целые страницы паровозиков, корабликов, автобусов, по-моему, Майклу и особенно Робби это понравится. Как ты думаешь?..»

Первая встреча с детьми произошла в августе 1951 года, последняя — в июне 1953-го. Но эти два года были еще в их распоряжении.

В камеры, где содержались родители, детей никогда не пускали, считалось, что это их будет травмировать, «Кажется, уже на первом свидании, — вспоминал Майкл, — я спросил, можно ли посмотреть электрический стул… Я хотел показать, что не боюсь тюрьмы, что уверен — наши родители вскоре будут на свободе». Потом просьба об экскурсии к электрическому стулу станет известна журналистам, но они вложат ее в уста младшего, Роберта, и сообщат, что задал он вопрос в присутствии родителей.

Незадолго до первого свидания Этель пишет мужу: «Если кто-нибудь из детей спросит, как приводят в исполнение смертные приговоры, пожалуйста, отвечай лучше ты. Нужно, наверное, коротко и спокойно сказать, что вообще это безболезненная смерть от электрического тока, но мы уверены, что с нами этого никогда не произойдет. Можешь объяснить им на примере того, как иногда бьет током, но ничего страшного не происходит. Поверь мне… если мы без страха переносим саму мысль о том, что смертный приговор пока не отменен, и они могут жить с этим».

Невозможно, конечно, представить себе, что творилось в душе матери. А первые слова, которые произнесли дети: «Мама, ты стала ниже ростом». Малыши подросли, пока не видели мать, а она была в тюремных тапочках, без высоких каблуков. И в сером халате, как будто собиралась идти в ванну… На отце тоже была тюремная одежда — Майкла очень поразило, что она не в белую полоску, как он видел на картинках. Роберт сразу забрался к отцу на колени я спросил, почему он не приходит домой, они с Майклом уже решили подготовить к его приходу комнату. Розенберг, смутившись, начал объяснять, но через минуту малыш уже не слушал — он носился по комнате и выстраивал стулья в ряд, затеяв придуманную им на ходу игру. «Часто мы прятались за дверью или под столом и просили Мэнни сказать, что прийти сегодня не смогли. Не успевал он закончить фразу, как мы с гиканьем врывались в комнату»,

На первых свиданиях видеть родителей имеете не разрешалось. Только по очереди. Дети относились к этому с каким-то взрослым пониманием. И никто никогда не плакал. Даже потом, когда они встречались вчетвером и дети уже знали, что родителей называют «атомными шпионами» и что большинство американцев уверены в их виновности. Все четверо каждый раз превращали комнату свиданий в гостиную — вели непринужденный разговор, пели, смеялись. Что происходило с Этель и Джулиусом, когда они возвращались в свои камеры, никто не знает, но с детьми они были полны жизни и оптимизма. И дети приговоренных родителей, вряд ли даже отдавая себе в этом отчет, держались естественно. Необычная ситуация, сложившаяся вокруг них, многому научила. И все же нередко они воспринимали ее как странную игру или, по крайней мере, как очередную передачу из радиосериала о борьбе ФБР со шпионами: приходя на свидание, дети просили надзирателей обыскать их или взять у них отпечатки пальцев, чтобы все было всамделишно, как в кино, по радио или в книжке. «Мой дорогой сын Роберт, я так счастлив слышать, что тебе понравилось свидание со мной и мамой. И я так рад был подхватить тебя, и подбросить в воздух, и покатать тебя на папе-лошадке, и принять участие в твоих играх. Когда увидимся в следующий раз, опять поиграем вволю. Если тебе понравились картинки поездов, автобусов, машин и лодок, которые я приготовил, напиши, я сделаю еще… Твой папа Джулиус».

Робби был еще мал, и Майкл решил включиться в кампанию по реабилитации своих родителей: он считал своим долгом всем и каждому говорить при случае, что отец и мать ни в чем не виноваты. Реакция сверстников была неоднозначной, но более спокойной, нежели их родителей. Одна мамаша выгнала его из дома и запретила приставать к ее сыну, заявив тому категорически: «Чтобы больше у тебя друзей-коммунистов не было» Впервые тогда Майкл стал противопоставлять слова «коммунист» и «америка нец», к тому же такому противопоставлению начинали учить в школе.

Майкл стал бояться выходить во двор, он перестал верить даже самым близким друзьям, всем без исключения, избегал общения с ними.

«15 февраля 1952 г. Дорогой мой человек, волнение от встречи с детьми и все дальнейшее развитие событий помешали мне успеть сказать, что ты была просто великолепна, ты вся светилась радостью, я так люблю тебя. Все прошло хорошо, насколько это возможно при данных обстоятельствах… Дорогая моя, как хочется жить вместе, одной счастливой семьей!.. Память дарит мне чудесные мгновения: я вижу, как они улыбаются, как обнимают нас, я слышу их смех, их голоса. Это скрадывает одиночество… Какая вопиющая несправедливость, даже в самых диких фантазиях трудно представить себе большее мошенничество. Всему миру известно, что те, кто сфабриковал это дело, чудовища, и я уверен, что рано или поздно правосудие восторжествует. Предстоит трудная, тяжелая борьба, но я верю в справедливость. Я никогда не отступал перед клеве той, наглостью, беззаконием… Я так люблю тебя, не устаю повторять… Твой Джули».

В феврале 1952 года апелляционный суд подтвердил решение первой инстанции. «Дорогой мой, вчера в 10 часов мне сообщили страшную новость. Трудно говорить. ничего, кроме ужаса перед бесстыдной поспешностью, с которой правительство стремится ликвидировать нас… Терзает мысль о детях, когда они услышат об этом… Мужайся, родной мой, всегда твоя Этель».

Теперь оставалось обжаловать решение в верховном суде и снова ждать. Наращивал активность комитет за спасение Розенбергов, к его работе подключались все новые люди, но время неумолимо отсчитывало дни и недели.» 16 октября 1952 г. Милая моя женщина, к сожалению, ты лишена возможности получать газеты, а ведь уже поднялась целая волна протестов. То строчка, а то и абзац дают представление о ширящейся поддержке нашего требования о пересмотре дела. Не сдаваться сейчас — и наступит момент, когда они не смогут игнорировать общественное мнение, мы получим возможность быть выслушанными в суде…

Меня, впрочем, не вводит в заблуждение позиция так называемых либералов и прогрессистов, в решающий момент, когда нужно будет проявить твердость, нужно будет действовать, они уйдут в кусты. Они обманывают себя, считая, что можно, поступившись взглядами, заявив — посмотрите, мы тоже против коммунистов, купить помилование, они даже склонны поиграть на отношении к вопросу о войне и мире. Странно, но от подобных мыслей па душе у меня становится спокойнее, появляется уверенность в своих силах, ибо я не перестал себя уважать, мы выбрали единственно правильную линию поведения, отвечающую принципам морали и демократии. Предстоят нелегкие испытания — американский народ должен знать правду…»)

Роберт ходил в детский сад, Майкл сменил школу. Теперь они жили в семье Бена и Сони Бах, близких друзей Розенбергов. Здесь им нравилось. Майкл, однако, наученный горьким, опытом, старался избегать в разговорах с одноклассниками любого упоминания о своих родителях. У него сложились хорошие отношения с учителями.

«В школе нам объясняли, что такое советская диктатура и однопартийная система: «Сталин может проголосовать за себя, и даже если все остальные откажутся, он все равно победит». К моему удивлению, — вспоминает Майкл, — никто в школе не поднимал вопрос о войне в Корее… а мне очень хотелось знать, верит ли кто-нибудь в то, что заявил в своей обвинительной речи на процессе моих родителей судья Кауфман: это они виновны в том, что война началась… Чтобы показать преимущества американской политической системы, учитель рисовал на доске избирательный бюллетень с четырьмя кандидатами — республиканец, демократ, социалист, коммунист. Он и словом не обмолвился о том, что компартия в Соединенных Штатах была вне закона и никто не собирался вносить ее кандидатов в избирательный бюллетень. А из собственного опыта я слишком хорошо знал, как ненавидят коммунистов…»

На президентских выборах 1952 года Майкл сначала «болел» за представителей прогрессивной партии, а когда увидел, что у них нет шансов, связывал свои надежды с демократом Стивенсоном, считая, что он скорее, нежели Эйзенхауэр, может помиловать его родителей.

В школе учитель спросил у Майкла, где его родители. Замявшись, мальчик выпалил, что они путешествуют и вернутся не скоро. Одноклассница попросила Майкла подарить ей одну открытку, которую он получит от них из дальних стран. «Потом пришлось сказать учителю, что родители приехали ненадолго и можно показать им мою карточку успеваемости. Учитель разрешил взять ее так карточка действительно побывала в руках у мамы в тюрьме Синг-Синг. Затем шофер школьного автобуса узнал меня по фотографии, опубликованной в газете, и доложил о своем открытии администрации. Бахов вызвали в школу и рассказали, что я нафантазировал «Умный мальчик», — заметил Бен Бах «Как зовут твоих родителей?» — однажды спросила меня одноклассница. «Этель и Джулиус». — «А ты не из семьи шпионов?» последовал мгновенный и вполне логичный {эти имена были у всех на устах) второй вопрос. Деваться было некуда, и я сказал «пет», думая про себя, что отношу это отрицание к слову «шпион». И все же меня долго мучила мысль о том, что тогда я как бы отрекся от своих родителей, и я ненавидел себя за это».

С момента окончания суда над Розенбергами прошло полтора года.

13 октября 1952 года верховный суд 8 голосами против 1 отклонил поданное прошение, в пересмотре дела было отказано. Судья Кауфман па основании этого решения назначил новую дату приведения приговора в исполнение один из дней недели, начинающейся 12 января 1953 года.

«Мой самый дорогой, любимый, наконец-то заговор предстал во всей своей безобразной бесстыдности и трусливой мерзости. Опять политическая необходимость перевешивает справедливость… Но я вдруг ощутила в себе такую огромную силу, о существовании которой никогда не подозревала, теперь я абсолютно спокойна… голова стала ясной, столько чистых мыслей, столько слов, которые требуют выражения… Ни к чему бессмысленные стенания, слезы… это они нас боятся, а мы еще найдем в себе силы… Этель».

«16 октября 1952 г. Дорогие мои, нежные дети. Простите, что не написала вам сразу, но все во мне восстает, как подумаю, что могу причинить вам боль. Тем не менее не сразу, но пришла к мысли… что дальше молчать в сложившейся ситуации было бы неверно… В среду я увидела папу, он нисколько не изменился — бодр, шутит. Очень обрадовался, что и я не унываю. Времени даром он по терял, можете мне поверить, составил подробный план наших дальнейших действий… Одно только не дает мне покоя: все кажется, что я так никогда и не смогла выразить на словах, как я вас очень, очень-очень люблю. И у папы такое же чувство… Ваша любящая мама».

«23 октября 1952 г. Дорогие Майкл и Роберт… я часто вижу маму… и мы твердо решили не подводить ни вас, родные мальчишки, перед которыми у нас столько невыполненных еще обязательств, ни тех наших братьев и сестер, которые выступают за мир, честное отношение друг к другу и справедливость… Ваш папа Джули».

17 ноября верховный суд отказался пересматривать свое первоначальное решение. Адвокат Мэнни Блох и активисты национального комитета предпринимали энергичные усилия, чтобы отсрочить приведение приговора в исполнение, выиграть время. Розенбергам позволяют видеть друг друга два раза в неделю. Джулиус решает начать вести записи, в которых, помимо автобиографических фактов, излагает и обосновывает свои взгляды на историю их процесса, политическую ситуацию вокруг него. В конце ноября он пишет: «Нам осталось жить 43 дня… В своем выступлении в суде я заявил, отвечая на вопросы, что не считаю нужным скрывать то, что думаю: русские вынесли на своих плечах основную тяжесть войны, союзники должны были открыть второй фронт гораздо раньше. Суду мой ответ не очень поправился, но всем ясно, что если бы второй фронт открыли раньше, у нацистов не было бы времени уничтожить 6 миллионов евреев и миллионы других жертв фашизма… Повторяю, судьям мои рассуждения пришлись не по душе. Они предпочли бы, чтобы я признался в преступлениях, которые не совершал. Они хотели бы, чтобы я лжесвидетельствовал против невинных людей.

Они стремились использовать меня как орудие антисоветской и антикоммунистической пропаганды, с тем чтобы еще больше раздуть истерию «холодной войны» Я ни когда не соглашусь на то, чтобы наше дело использовалось для осложнения отношений между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Только улучшение отношений между этими двумя державами будет способствовать благосостоянию их пародов и обеспечит мир во всем мире…»

10 декабря в суде слушается протест защиты о юридических ошибках, допущенных во время процесса, протест не удовлетворяется. 22 декабря в юридических инстанциях заканчивается оформление необходимых документов, связанных с процедурой приведения приговора в исполнение. Розенбергов знакомят с ними. «Так мало осталось времени, чтобы сказать так много, чтобы прожить полно оставшиеся две недели. Что нужно сделать прежде всего? Кому писать? Как? Пожалуйста, выслушайте, посмотрите, поймите, почувствуйте. Узнайте правду, проверьте факты… Вновь и вновь я начинаю писать сыновьям. Напишу несколько строк и рву написанное. Откладываю на потом и принимаюсь писать Этели, и опять не могу… Бесполезно говорить матери чтобы она не скорбела о детях. Да и можем ли мы представить, в каком ужасном состоянии, эмоциональном кошмаре они находятся… Проклятое бесправие… Именно потому что мы чувствуем это так остро, необходимо все сделать для наших малышей и для всех детей и не допустить, чтобы подобная катастрофа, порождение истерии «холодной воины», когда-либо произошла с тысячами других ни в чем не повинных родителей».

31 декабря после нового запроса апелляционный суд отказал в пересмотре дела, хотя вынес частное определение в отношении отдельных неправомерных действий, имевших место во время процесса.

2 января, после трехдневного слушания дополнительных аргументов защиты, судья Кауфман отказывается принять решение о смягчении приговора. 5 января в отсрочке казни отказывает апелляционный суд. 10 января прошение о помиловании направляется на имя президента Соединенных Штатов — приведение приговора в исполнение вновь откладывается, балансирование, на грани жизни и смерти продолжается.

Из письма Этели от 19 января 1953 года. «…Что бы там ни говорили о нашем процессе, сегодня миллионы людей во всем мире… считают отказ судебных властей отменить приговор по делу Розенбергов подтверждением того, что эта пара, не сломленная после почти двух лет, проведенных в камере смертников, является политической жертвой «холодной войны»… В то время как целый мир бушует, протестует, обвиняет и молит, перед нами разыгрывается небывалый спектакль, где главное действующее лицо — одна из наиболее могущественных наций па земном шаре — предстает перед зрителями беспомощной, безвольной, связанной по рукам и ногам, бессильной изменить свое собственное решение, ибо всегда легче совершать новые ошибки, нежели исправлять старые!..»

Да, жернова мельницы американского правосудия не могли уже остановиться, они перемалывали сомнения, протесты, требования, факты и людей. Разыгрывался последний акт трагедии. Свои усилия власти решили сосредоточить на Этель Розенберг. Ей дали понять, что и сейчас еще не поздно одуматься: помилование не заставит себя ждать, как только она признается, расскажет о предполагаемой шпионской деятельности, покается в содеянном. Этели предлагали заявить, что во всем виноват муж, что она оказалась лишь невольной соучастницей. Напоминали о том, что дети останутся сиротами. Охотно разрешили свидание с матерью, которая стремилась склонить упрямицу к тому, чего добивались власти. «Мне предлагают выбрать между собственной жизнью и жизнью мужа, — пишет Этель в феврале 1953 года. — Как дьявольски, как зверски, как абсолютно безжалостно пытают они женщину… Они предлагают мне укрыться в страшном склепе, где я буду жить, не живя, и умирать, не умирая. Днем не будет мне надежды, ночью не будет мне покоя… А что же дети наши, плод союза нашего, залог любви, и что это за милосердие к ним, когда любимого ими отца приносят в жертву, а преданную мать обрекают на вечную опустошенность… Нет, я не стану играть роль шлюхи в спектакле, разыгрываемом политическими сводниками. Мой муж невиновен, как и я, и никакая сила на земле не сможет разлучить пас ни в жизни, ни в смерти».

11 февраля 1953 года президент Эйзенхауэр отказывается удовлетворить прошение о помиловании. Назначается новая дата казни — один из дней недели после 9 марта. Приведение приговора в исполнение приостанавливается по решению апелляционного суда, чтобы дать время верховному суду рассмотреть новое прошение о пересмотре дела. В апреле становятся известными новые факты, противоречащие свидетельским показаниям Дэвида Грингласа и его жены Рут (последняя, кстати, по решению суда освобождена из-под стражи} Улики, представленные властями, оказываются сомнительными, версии обвинения рушатся одна за другой. В прессе появляются свидетельства некоторых ученых, которые, как теперь оказывается, еще во время процесса высказывали сомнения в виновности Розенбергов. Одно из высказываний принадлежало некоему Гарольду Ури: «Теперь, когда я увидел, что происходит в зале суда, считаю, что Розенберги невиновны. Там не было судьи Кауфмана, там сидел сам Маккарти… но больше всего меня удивило поведение прессы Предвзятость судьи так очевидна. А я смотрю на репортеров, они и ухом не ведут. Когда же мы перестанем вести себя как стадо баранов?»

В апреле в «Нью-Йорк таймс» появляется заявление ассоциации адвокатов, где говорится о распространении новой формы «юридической смерти» «суда прессы» который выносит приговор задолго до решения присяжных, лишает обвиняемого надежды на беспристрастное рассмотрение дела. В том же месяце в Нью-Йорке состоя лось несколько больших митингов и мощных манифестаций в защиту Розенбергов.

«12 мая 1953 г. Дорогие дети, сегодня мой день рождения, утро началось с чудесного свидания с вашей очаровательной мамой. Она хорошо выглядит, поздравила меня, улыбнулась… Мы делаем все, мальчики, чтобы преподнести вам самый чудесный подарок на свете. выиграть паше дело и прийти домой..» «14 мая 1953 г. Дорогая Этель, прими мои поздравления, нашему сыну сегодня 6 лет. Кажется, еще вчера он был совсем крошкой, а теперь пойдет в школу… Они не только оболгали нас, они украли у наших ребят детство, лишили их родительской опеки и любви… Это преступление самая подлая часть всей провокации…»

«21 мая 1953 г. Этель, любимая, нахожусь сейчас в каком-то особом благодушном и даже романтическом настроении. Вероятно, это результат воздействия прекрасного весеннего дня и естественного желания быть с любимой… Кажется, что мы зависли где-то в пространстве и наблюдаем оттуда за происходящим по все происходит помимо пас, хотя мы и находимся в центре событий, ничего не можем сделать… По-моему, самое серьезное нападение, которому подвергся американский народ, это психологическая атака на свободное и логическое мышление, когда запуганные через истерию приходят к соглашательству. Очень важно не утратить веру, и я знаю — мы продолжаем надеяться…»

В это время к кампании в защиту Розенбергов наконец подключились родственники. Мать Джулиуса, которая основное внимание уделяла внукам, согласилась на встречу с журналистами. Ее прямые, бесхитростные ответы произвели большое впечатление. Газетные полосы вновь запестрели заголовками «Виновны ли Розенберги?» Чаша весов Фемиды, казалось, колеблется. Но 25 мая верховный суд вновь отказал в пересмотре дела, хотя два судьи выразили свое несогласие с этим решением. 29 мая судья Кауфман принял решение о приведении приговора в исполнение в течение недели, начинающейся 15 июня.

Потом дата уточняется 18 июня.

«Этель, дорогая, что же писать той, кого любишь, перед лицом страшной реальности через восемнадцать дней, в день 14-й годовщины нашей совместной жизни, нас приказано казнить. Вновь и вновь пытаюсь я анализировать позицию правительства в нашем деле, и все сводится к одному наше дело по желанию каких-то сумасшедших хотят использовать для устрашения всех инакомыслящих».

2 июня директор управления тюрем Джон Беннет по прямому указанию генерального прокурора Браунела посетил Розенбергов и, не мешкая, предложил им сохранить жизнь в обмен на «полное сотрудничество». «Признание или смерть», бесцеремонно бросил он в заключение беседы Розенберги немедленно заявили протест; представитель министерства юстиции сообщил журналистам, что визит носил «дежурный» характер и никаких «особенных» предложений сделано не было.

Из письма Розенберга адвокату, где приводится почти стенографическая запись всего разговора, продолжавшегося более часа: «Послушай, Джулиус, — сказал Беннет, глава комиссии по атомной энергии Гордон Дин мой хороший приятель, и если он узнает, что ты согласился в полной мере сотрудничать с нами и рассказать все о шпионской деятельности, то лично встретится с президентом и будет просить о помиловании».

Так и не добившись ничего у Джулиуса, Беннет отправился к Этель, потом на их беседу в женском крыле тюрьмы вновь пригласили Джулиуса. А уже через час Беннет опять был в камере у Розенберга и продолжал доказывать ему, что он знает нужных людей, готов привести их немедленно, надо только все без утайки рассказать, вспомнить, с их помощью, ведь они «действительно хотят помочь» 8 июня судья Кауфман отклонил протест адвоката, в котором говорилось о том, что, по имеющимся новым сведениям, некоторые свидетели на процессе давали ложные показания. 11 июня апелляционный суд оставляет решение Кауфмана в силе — день казни не переносится.

12 июня в школе у Майкла последний день занятий. Только и разговоров у всех где отдыхать летом, чем заниматься. 14 июня Майкл и Роберт едут в Вашингтон но это не экскурсия они должны передать президенту Эйзенхауэру письмо с просьбой о помиловании родителей. Майкл вручает письмо часовому у ворот Белого дома. Вокруг туча репортеров, его фотографируют, пытаются задавать вопросы. Мальчика строго предупредили, что говорить ни о чем и ни с кем он не должен. Полицейские кордоны, пикеты демонстрантов, плакаты «Майкл (или Роберт) Розенберг просит спасти его отца и мать»

15 июня верховный суд беспрецедентным большинством в один голос (5 против 4) отказывает в отсрочке приведения приговора в исполнение. Всего один голос.

16 июня адвокат делает последние отчаянные усилия подается прошение об отсрочке казни на имя одного из судей верховного суда Дугласа он из тех кто голосовал против. Одновременно прошение направляется в министерство юстиции. Этель Розенберг вновь обращается с просьбой о помиловании к президенту. В тот же день Майкла и Роберта приводят на свидание с родителями.

«Когда настало время прощаться, я вдруг почувствовал, что кошмарная развязка приближается, напишет потом старший из мальчиков. Послезавтра мои родители умрут Никогда еще я не сталкивался со смертью, пройдет немало времени, прежде чем я стану осознавать весь ужас смерти или смертной казни, и тем не менее я понял что и смерть будет чем-то ужасным. Но они, казалось, об атом совсем не думали Я хотел чтобы они сделали что-нибудь Ведь это не обычное свидание так, «до следующего раза». это все, конец. Так что же мне делать, чтобы они поняли это? И я завыл: «Жить осталось только один день, один день, один день» Я не плакал. Мне не столько было жаль себя, сколько поражало их кажущееся безразличие Они старались успокоить меня и целовали, целовали на прощание»