Последний идиот

Последний идиот

Портфель "ЛГ"

Последний идиот

Отрывок из романа

Александр КУЗНЕЦОВ-ТУЛЯНИН

Нанервничавшись, Сошников не спал полночи. Утром добрался до работы в полусне, наглотавшись таблеток от головной боли. И весь день толком ничего не мог делать. Ему принесли диктофон с записью маленького интервью, надо было написать небольшую рекламную заметку. Он два часа расшифровывал двадцатиминутную запись, потом ещё два часа писал семьдесят строк. К нему несколько раз подходили, спрашивали работу. Наконец он сдал эти строчки. Но ещё через час рекламодатель вернул их по электронке. Пришлось переписывать. Накануне у Сошникова ушло бы на эту работу не больше часа.

При первой же возможности он сбежал домой, но вышел не на своей остановке, а дальше, на той, где возвышался храм из тёмного кирпича, громоздкий, тяжёлый, чем-то похожий на бронированные корабли, которые появились в те же десятилетия, когда и храм строился.

Сошников прошёл во двор, потом, опустив глаза, мимо старой нищенки, попутно желавшей ему счастья на десятерых, но подать ей было нечего – не было мелочи, в кармане лежала сторублёвая купюра. В храме он встал у самых дверей, прислонившись спиной к запертой створке.

До службы было далеко. В объёмном гулком пространстве бродило всего несколько человек, и они казались маленькими, особенно перед большим иконостасом. Горели редкие свечи, свет приглушённо лился из-под купола, не проникая в тёмные углы. Сошников видел, как высокая женщина в тёмном пиджачке и юбке и в тёмной же косынке бродит от иконы к иконе, словно пьяна и не совсем понимает, что делает. Иногда она останавливалась перед иконой, ставила свечку, некоторое время стояла неподвижно и шла дальше. Ещё пожилая женщина, почти старуха, обходила высокие подсвечники и собирала огарки – её кривые пальцы были сноровисты и цепки. Прошла служительница в синем халате, высоко подняв лицо в очках, с ведром в одной руке и шваброй в другой. Потом из алтаря вышел совсем молоденький, наверное, дьячок, в длинных пёстрых одеяниях, делавших его похожим вовсе не на херувима, а скорее, на принцессу из детской книжки, вынес большой бронзовый подсвечник и скрылся в двери правого придела.

И почти тут же из этой двери показался священник в простой, без всяких изысков и даже сильно выцветшей пепельной рясе. Молодое лицо его было холёное, розовое и весёлое, хотя не полное и даже не упитанное, а скорее, худощавое, и ещё большую ухоженность ему придавали аккуратные мягкие длинные волосы с ранней проседью, такая же аккуратная с лёгкой проседью бородка. Он медленно, глубоко и радостно о чём-то задумавшись, подошёл к той лавке, что была справа от Сошникова, остановился, подумал о чём-то, наклонился и сказал в окошко служительнице, которая, сама подхватившая его радость, вся подалась навстречу, так что почти высунула из окошка голову в тёмно-красной косынке:

– Всё подтвердилось, слава Богу. Можете приносить и передайте ему, чтобы ни о чём не беспокоился…

– Слава-то Богу, слава Богу… – Женщина быстро закрестилась в своём окошке.

И тогда Сошников сделал к нему два шага, на ходу хрипло проговорил:

– Позвольте задать вопрос…

– Что? – Священник, продолжая благодушно улыбаться, будто не сразу нашёл взглядом того, кто к нему обращался.

– Позвольте задать вопрос…

Улыбка на молодом бородатом, но всё же слишком нежном для такой бороды с проседью лице скользнула вниз, он всё ещё благодушно, но с уже наметившейся осторожностью сказал:

– Слушаю вас…

– Мой товарищ, который… – так же хрипло заговорил Сошников. – Он стесняется сам, и вот я за него пришёл спросить…

– Конечно… – кивнул священник, но чувствовалось, что он вовсе не настроен сейчас вести беседы.

– Вопрос, можно сказать, из теории… Могли бы вы благословить человека… моего товарища… который должен отправиться на войну?

– Почему же из теории… – Священник благодушно чуть склонил голову набок. – Если воин нуждается в благословении на ратный подвиг, в этом нет никакой теории… Ему нужно прийти самому, это будет самое правильное. Если дело его правое и отечество призвало его… – Он на секунду замолчал и в подтверждение себе опять кивнул: – Вероятно, он едет на Кавказ?

– А что… вы считаете происходящее на Кавказе правым делом?

Священник улыбнулся как-то иначе, теперь улыбка его и чуть прищурившиеся глаза говорили: ну вот, опять псих; можно было догадаться сразу – эти будто что-то высматривающие стремительные глаза.

– А вы хотите осудить русских солдат на Кавказе? – сделав усилие, чтобы придать лицу строгость, парировал священник. – Когда они умирают там, а мы здесь, в тепле и безопасности, будем обсуждать и осуждать их?

Кажется, ему удалось осадить этого странного человека, тот немного сник и заулыбался уже как-то жалко.

– Ни в коем случае я не хочу их осуждать. Я вообще пришёл не осуждать, я пришёл искать оправдания… – Сошников запнулся и добавил: – Моему товарищу. Тем более он не на Кавказ отправляется… Он вообще никуда не отправляется. Он собирается здесь, в нашем городе, уничтожить мразь, которая стоит десяти боевиков. И это даже не враг, а хуже – предатель.

– Подождите, подождите, я не совсем понимаю, – встряхнул головой священник. – Какой предатель?

– Обычный, – всё с той же напускной наивностью улыбнулся Сошников. – Таких вокруг сотни, если не тысячи. Воруют, грабят, убивают. Доподлинно знаю: убийца и грабитель. Но посудите сами: если у этой мрази цель жизни – уничтожить наше, как вы его называете, отечество и все усилия, которые эта мразь прилагает в жизни, все до единого, направлены на уничтожение нашего отечества, – то кто он, как не оккупант и даже хуже – предатель?

– Я вас не совсем понимаю…

– Что тут понимать… Мой товарищ поставил перед собой цель уничтожить врага, убийцу, предателя, оккупанта. А для этого ему нужно ваше благословение.

– А вы сами-то понимаете, что говорите?.. – Теперь священник вытаращил на него глаза. – Ваш товарищ что, собирается совершить убийство?..

– Убийство… – усмехнулся Сошников. – Если уничтожение врага назвать убийством…

– Вы что, шуточки шутите? – Теперь священник прищурился.

– Никаких шуточек. Всё очень серьёзно, – даже немного зло проговорил Сошников.

– И вы что… пришли в храм с такой нелепой… чудовищной просьбой?.. – Священник пригнул голову, прикоснулся кончиками пальцев к своему лбу и покачал головой. Опять поднял возмущённые глаза. – Да если вы видите беззаконие… Существует же закон… И можно, и нужно привлечь оступившегося к законному ответу… А человек – разве имеет право судить и казнить?

– Да вы не волнуйтесь так, – тихо и даже снисходительно вымолвил Сошников. – Дело в том, что эти бандиты сегодня сами – закон… И я на самом деле совсем не вижу разницы между ними и кавказскими бандформированиями, они одинаково опасны для моей страны. И следовательно, не может быть никакой разницы между солдатами, воюющими на Кавказе, и моим товарищем, который хочет совершить свой маленький подвиг. Он такой же солдат и заслуживает благословения.

– Что вы говорите! Разве можно сравнивать солдата и убийцу? Дело солдата тяжкое… Да, оно несёт на себе печать смерти. Но солдат подобен врачевателю!.. И солдат, и врач оба делают больно, но через боль они приносят очищение и выздоровление. Врач спасает человека, одну душу, и его дело благородно и достойно, а солдат спасает отечество, и его дело также благородно и достойно. А вы мне что?..

– Значит, солдат спасает отечество, а мой товарищ, герой-одиночка, который пришибёт злодея, не спасает отечество? Да он самым конкретным образом спасает и отечество, и сотни людей, которые должны быть ограблены, а некоторые даже умерщвлены.

– Ничего он не спасает! Он убивает, он губит человеческую душу и губит свою душу. Он – убийца! Без всяких сомнений.

– Солдаты за последние триста лет спасали отечество только два раза, а всё остальное… и та война, на которую вы согласились поначалу благословить моего товарища, – откровенный бандитизм.

– Но кто сподобил вашего товарища совершать злодеяние?

– А кто сподобил идти на войну солдата? Государство?

– Именно государство. Это общенациональное дело. Неужели вам это непонятно?

– Непонятно… Выходит, если бандиты государства посылают наших мальчишек убивать средневековых горцев на их же землю, а те, в свою очередь, режут наших мальчишек, то это дело можно назвать общенациональным и благословить его? А когда честный человек, патриот родины, хочет пришибить предателя и убийцу, который принёс вреда родине больше, чем отряд горцев, то такое дело благословить нельзя? Не понимаю. – Сошников кисло улыбался, глядя в лицо священника, не сумевшего удержаться на важных поучающих тональностях.

– Нет, нельзя благословить! – с раздражением сказал священник. – Это будет убийство, которое осудит и Божий суд, и человеческий. Убийство…

Рядом остановилась маленькая старушенция, широко открыв рот и испуганно глядя на батюшку.

– Проходите, проходите… – улыбаясь и крестя её, ласково проговорил он. И опять повернулся к Сошникову: – Прежде чем воевать со злом, человек должен разобраться, нет ли зла в нём самом… А зло самое пагубное, которое может разгореться в нём…

– Всё это чепуха… – с задумчивостью перебил его Сошников. – То, что вы сказали про врача и солдата, – полнейшая чепуха. Неуместно и как-то неуклюже… Совершенно неуклюжий софизм… Так и передайте тем, кто его придумал… Покажите мне врача, который убил двадцать человек ради того, чтобы кого-то там спасти. Может быть, есть такие врачи – вроде доктора Менгеле, но, как я понимаю, восторга они ни у кого вызвать не могут.

– Вы совсем неправильно мыслите. Врач, как и солдат, через боль приносит очищение. Врач через боль спасает человека, солдат через боль спасает отечество.

– Опять вы за своё, – поморщился Сошников. – Боль, очищение… Боль – не смерть, а смерть – не боль и никак не очищение. Боль – это и есть жизнь, а жизнь – самая что ни на есть боль… Но смерть здесь при чём? Смерть – это смерть…

– Вы сами не понимаете, что говорите, и не понимаете, как далеко зашла ваша гордыня и в какой тупик приведёт…

– Всё я хорошо понимаю, – опять перебил его Сошников. – Я даже понимаю то, что скрыто в вас, что вы знаете, да только сказать не можете. Благословлять именем Христа войну – это в обязательном порядке благословлять убийство детей, если хотите, которое всегда происходит на войне. А значит, самим быть душегубом детей и предателем Христа. Это всё очень просто и пространных обсуждений не требует, а укладывается в два слова: «Не убий». Эти два слова я не хуже вашего понимаю. А мой товарищ детей идёт спасать, из двух зол он выбирает меньшее… Но если честно, то не за благословением вашим я и приходил, а то я не знал, что вы можете мне ответить…

– Что же вам тогда понадобилось в храме, если вы всё давно для себя решили? – холодно сказал священник.

– А вы храм не трогайте, – тихо, с напором проговорил Сошников. – У вас на него монополии нет. Его, кстати, один из моих прапрадедов строил, и в храме мы все равны… А мне нужно было… Да, мне, может быть, и нужно было только увидеть, что вы так же беспомощны перед правдой и перед грехом… И я увидел. И даже ещё беспомощнее… Потому что у меня нет необходимости юлить… Если я грешен, то так и говорю: грешен и проклят. А вы говорите: свят и аминь… Дело не в этом. А происходит один странный фокус… Не знаю почему, но вот эта ваша беспомощность… почему-то она придаёт мне уверенности и силы. Это всё искренне. Не обижайтесь.

Он быстро подошёл к выходу, открыл дверь, вышел, быстрым шагом стал пересекать церковный двор, как услышал:

– Постойте!.. – Священник с неподобающей прытью едва не бегом догнал его. – Постойте!..

Сошников остановился, повернулся вполоборота.

– Вы должны, – испуганно заговорил священник, – просто простить… Бросьте вы эту тёмную диалектику и просто, ради Бога, простите того человека, который вас обидел…

– Почему же я должен его прощать? – хмуро спросил Сошников.

– Потому что… когда человек прощает… потому что он прежде всего не в том человеке, которого прощает, признаёт частичку Бога, он в себе прежде признаёт… А я буду молиться за вас… Скажите своё имя…

Сошников с недоумением пожал плечом, отвернулся и пошёл со двора, уже не слыша за собой шагов.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 4,0 Проголосовало: 3 чел. 12345

Комментарии: