Марина Воронина.Хорошо там, где нас нет.
Марина Воронина.Хорошо там, где нас нет.
Об авторе
| Воронина Марина Борисовна живет в Городце Нижегородской области. Журналист. Опубликовала в “Знамени” (N 7, 2007 год) коротенькие истории о людях российской глубинки.
Марина Воронина
Хорошо там, где нас нет
“Я не знал перед моей поездкой за границу, которая так была для меня несчастлива, - что мне было лучше оставаться дома. … И все-таки я поехал. Дело в том, что судьба нас всегда наказывает и так, и немножко не так, как мы ожидали, и это “немножко” нам служит настоящим уроком. Я вернусь в Россию сильно потрясенный и побитый, но надеюсь, по крайней мере, что на этот раз урок не пропадет даром…”
Иван Тургенев
- Все удовольствие - шестьсот баксов! Да где и когда я за копейки столько бы получила!
- Одно утешение.… Нет, это катастрофа. Что делать думаешь?
- В себя приходить. Все-таки вы не понимаете…
- Что понимать! Ты там чуть не сдохла, сама признавалась. Или врала, как всегда?
- Господи!..
- Дура. Сердце у меня, конечно, радуется - тебя видя, а душа плачет. Что над собой сотворила…
- Да уж, всем сплошное веселье теперь. Одни радуются, другие смеются: Ксенина вернулась!
Что ценнее: опыт или впечатления? Применительно к загранице, я имею в виду. Я и сейчас этого не знаю. Вот слушаю Анну, вернувшуюся из Турции, - ах! ох! отдохнула, женщиной себя почувствовала! вот что значит заграница! Потом смотрит на меня и осекается: не разбередить бы рану.… Какую рану, Анечка! Как объяснить, что все чешские неприятности - поскольку закончились - это часть моей бесценной жизни. Наука - бесспорно. Жизнь, она такая - учит и учит…
Я еще в Москве знала, что будут сплошные приключения. Те, которые на свою задницу. Все же об экстриме как-то не думалось. Признаю, в сорок три года надо соображать, куда лезешь. Не девочка. Здоровье не то. Воспитание. Правильно моя сестра говорит.
Родина моя… Однажды я предала тебя. Не каждый решится на подобный шаг. То был эксперимент нечаянный. Теперь я - враг. Прости. Отчаянный я совершила акт. Пустые дни гремят каменьями… Душа моя, как птица пением, пытается вернуться к радости. Но нет покоя мне, и сладости былых утех не возвращаются, и сбросить грех не получается. Я видела себя отрекшейся: картинка грустная и стыдная. Куда теперь, позором спекшейся, идти мне? Да и важно ли - идти, сидеть, работать, думать ли, - под грузом собственного ужаса. Не сбросить, не забыть.… Позволь же хотя бы помечтать, как с туесом, пусть понарошку, бреду я в глубину болот за русскою своей морошкой…
- Работу мы тебе найдем. Только нескоро. А за квартиру плати сейчас.
- Сколько?
- Три тысячи крон.
- У меня нету…
- Как? Ты что, совсем без денег приехала? Володя, поищи там у нее…
- Правда - без денег!
- А жрать что будешь?
- Так я думала… Я же на заработки ехала, мне обещали.
- Русских здесь не любят, знаешь? Вы и работать совсем не умеете. Ленищ-щи…
Спать мне определили на полу. Снизу вытертый плед, сверху рваная простынка.
Утром проснулась от криков. На кухне разве что кастрюли не летали. Едва понимая западноукраинский ор, смысл я уловила: две бабы голосили про меня. Что я ночью храпела и меня надо выгнать. Удивительно, что хозяйка со славным именем Эдита, накануне велевшая меня обыскать, кричала, перемежая русским матом:
- Пусть живет! Потерпишь, не сахарная. Или плати за всю комнату разом. Там места еще на четверых хватит. Поняла?
“И слезы полились из глаз”. Моих. Но смертельная тоска на вторые сутки - это рановато. Кип смайл! Ничего другого не остается.
Сейчас, когда я смотрю по телевизору всякие украинские оранжевые революции и выясняловки, мне смешно. Победят все равно наши, москали. Морально. Это я оттуда, из Чехии, вынесла. Когда Андрейко с голым пузом барабанил пальцами по столу:
- Пей водку-то, не брезгуй. Дошло уже, что мы бендеровцы? И сделаем с тобой, что захотим.
- Отыграетесь за прошлое?
- Хотя бы!
- Начинай тогда…
Заканчивалась первая неделя пребывания в Праге. Пока еще легального. Кип смайла не получалось, работа не находилась. Но я не сломалась, держалась покуда. Квартира на Тусаровой улице так и не стала моей тюрьмой. На пачку кофе денег хватило, пакет ванильных сухарей, сунутых на дорогу крестной, помогали как-то переживать голод. Но главное, я нашла отдушину, благодаря которой и выстояла. Перестояла закарпатцев.
Недоедание, потомки бендеровцев, долгожданная адова работа, облава, лагеря, унижения, собственные неблаговидные поступки - все это рушилось и рушилось, пригибало донельзя, но уничтожить не смогло. А почему? Потому что у русских живучесть - бешеная. Нам бы ухватиться - душой ли, умом ли, совестью, ногтем грязным или зубом последним, - вот и спасение. Помогает терпеть. Вселяет веру.
О моей отдушине никто не знал. Иначе прибили бы. Ведь “записки азилянта”, которые я таскала в редакцию “Кроны”, а затем и в “Прагу-информ”, раскрывали многие секреты нелегальной эмиграции в Чехии. Имен и адресов, конечно, не называла, но вычислить автора при желании чешской полиции труда не составило бы.
Обошлось: чехи не читают русских газет. Украинские гастарбайтеры - тоже. Кто вообще читал мои еженедельные очерки из жизни нелегалов, я и не знаю. Важно, что каждодневная, в любых обстоятельствах, писанина спасала от паники. Чем хуже становилась жизнь, тем интереснее становились опусы. Редакторы брали их, а прощаясь, не знали, увидят ли меня вновь. Но никто не предлагал помощи, гонорар платили только после выхода номера из печати. Надеяться на лучшее не приходилось, вот и помогло. Бог никогда не нагрузит больше необходимого…
Спасало и то, что закарпатцы падки на деньги. Я жила в квартире, где обитало еще семь человек. Время от времени я с кем-то сталкивалась на кухне, но одну девушку не видела никогда. Ее молодой муж пояснил: работает. По восемнадцать часов в сутки каждый день. Приходит, чтобы вздремнуть, переодеться и ванну принять.
- Но зачем?!
- Деньги нужны, - смотрит на меня муж, как на дуру, - заработаем, дом на Украине купим. Главное, год-полтора продержаться…
Помню, одна товарка, - Татьяна, - рассказала свою историю. В черные жинки (нелегальная рабсила) Татьяна попала три года назад. Заработка, что сулили на родине вербовщики, не попадалось. Потом предложили ехать за Прагу, шлифовать гранит. Платили неплохо. Сил хватило на несколько месяцев. Заработав сколько-то тысяч долларов, Татьяна решила уехать в свой Ужгород. Там родители воспитывали ее дочь. Накануне отъезда к Татьяне явились двое пареньков.
- Тетка, половина денег наша.
- Хлопцы, так мне самой дюже надо. Не дам, простите Христа ради.
Пареньки спорить не стали. Избили Татьяну так, что та неделю в лежку лежала, пока ребра срастались. Деньги, за неподчинение, забрали все. Кое-как, почти пешком, вернулась жинка в Прагу. В Ужгороде без денег ее все равно бы не приняли.
Когда мы встретились в подвале ресторанной кухни, о возвращении домой она уже не думала. Бойко спорила с чешскими поварами, подбирала остатки еды с тарелок - для безработного сожителя. И была беременна. После двенадцатичасовой смены, когда я опухшими от воды руками стягивала насквозь промокшую одежду, Татьяна продолжала уныло сидеть на полу раздевалки.
- Та шо мне спешить… Ночного трамваю дождусь и покачу к мужику своему, пропади он. Помереть бы…
От “помереть” ее держала мечта когда-нибудь заработать. Половину, конечно, хлопцам, без разговоров.
Так что, пока существовала возможность на мне поживиться, меня не трогали. Работу искали усиленно всем кагалом. Нашли, да не одну (о чем ниже). А потом… То ли полюбили меня западанцы, то ли жалели. Я была одна русская - против них, против чехов, против всей той гнусной жизни вообще. С любопытством - выстою или нет, - меня вели по задам эмиграции, подсобляя не упасть духом. Там кружку дорогого “Гамбринуса” поднесут - восторг! Там графский средневековый замок покажут - упоение!..
Все началось в России, когда я решила, что избавиться от проблем можно, убежав от них. Купила в фирме звучного наименования “Миллениум” путевку в Чехию - дешевле на тот момент не оказалось. Сулили работу горничной, пятьсот баксов в месяц. Думала отсидеться, успокоиться, заработать долларов -дцать и вернуться домой как ни в чем не бывало. Желание смыться смыло и службу, и дружбу, и семейный быт, и обязательства с обещаниями. Выбралась.
В золотой Праге поняла: пропасть, от которой бежала, была ложбинкой. Взамен разверзлись бездны бездонные. Предстояло их преодолеть или же сгинуть без суда и следствия.
Досадно, что в истине - от себя не убежишь - я убедилась при возвращении. Порядком истерзанной и побитой, мне заново пришлось решать все те же неразрешимые проблемы. По-прежнему никто никого не жалел. Но наука подпольной Чехии сказалась-таки: сумела плюнуть на все и замолчать. Я к своему берегу уже прибилась.
В итальянском “Сквере” на Староместской площади я мыла посуду десять дней. Золушка во плоти. Но эта сказка не русская. А есть наша - посерьезнее, без принца в финале. “Спи-отдыхай” называется.
Пришла однажды баба к богачу в услужение проситься. Повели ее по хоромам, фронт работ показывать. То-се, пятое-десятое, одно-другое-третье, развесь, почисти, вымой, вытряси, пригляди и спи потом, отдыхай. Но перед этим перебери еще, подои, расчеши, накорми, сложи, свари, поднеси и - спи себе, отдыхай! “Ничего и делать-то не нужно - только спи да отдыхай, - говорит богач. - И за это через год я дам тебе рубль. Сто годов - сто рублев. Богатейкой станешь!..”
Примерно то же мне предстояло в “Сквере”. Без спи-отдыхай, правда. Строго-настрого было наказано: не останавливаться! Если присядешь отдышаться, значит нечего делать и подбросят еще работы, а то и вовсе решат, что ленивая, - выгонят. Смена двенадцать часов через двенадцать, деньги через полтора месяца по результатам работы.
Из всего, что пришлось узнать и пережить в Чехии, меньше всего хочется вспоминать ту мыльно-паровую каторгу. Именно там, в “Сквере”, я поняла, почему происходят революции.
У женщин должны быть красивые руки….Ничего не хочу об этом знать, как и о том, что я женщина. Я - посудомойка, раб кухни престижного ресторана. Правила нормального существования перечеркнуты. “Мелкая утилитарная цель” - выжить. Но руки… Пухлые ладони утопленника, ногти растут вширь и крошатся, как бракованная слюда, кожа до локтей зудит сыпью. В трамвае ночью, по пути на хату, я украдкой ем уворованное кешью, прячу от глаз людских свои руки. Впрочем, никто и не смотрит. В ночных трамваях ездят, главным образом, обкуренные подростки и бомжи. Спят в тепле и покое, покачиваясь. Зажимают добро ногами.
Ночную трамвайную жизнь вел и Саша, еще один сосед по квартире. Вспоминая бомжовское прошлое, учит меня:
- Жить можно. Если ситуация совсем испохабится, попробуй перекантоваться на трамваях. Глядишь, все и устаканится. Поверь опыту.
Саша явился в Прагу четыре года назад. Тоже по нелегальному найму. Устроился чернорабочим на стройку, спал в бытовке-вагончике. Была зима. Ветер, студено. Вагончик почти не отапливался, пол всегда оставался мокрым. Ворчал и наворчал: отобрали у него бытовку. Жилья не было. Пришлось вести трамвайную жизнь. После работы сядет Саша в теплый вагон и спит. В депо разбудят, пересаживается тогда на следующий маршрут. И так из конца в конец города до утра. Потом на стройку. После вновь на трамвай. Выдюжил. Теперь Саша чист и сытен. У них с женой отдельная комната в квартире. Каждый день горячий душ. Готовится клиентом стать.
Раньше я думала, что клиент - это тот, кого имеют. В Чехии просветили. Клиент - это тот, который имеет. Мафия чешских клиентов - это связующее звено между чехом (работодателем) и черными жинками. Обеспечивает последних работой. Прага - поле деятельности украинской мафии, Карловы Вары - исключительно русской. С каждой рабсилы клиент получает сто двадцать крон в час. Сама она - сорок. У клиента не меньше двадцати жинок на обслуге. Вот и считайте…
Из ресторана меня убрали: “доходное место” понадобилось землячке. Не заплатили ничего…
“Укрепление авторитета, деловых качеств и творческих возможностей ведущих представителей промышленности, менеджеров и ученых, обновление традиций и сотрудничества чешских и российских предпринимателей, развитие сотрудничества в рамках европейской интеграции” - лишь одна из задач международного клуба менеджеров, куда я попала после “Сквера”. Председатель - Володя Васильев.
Маленький, круглый, бывший советский комсомолец владел культурно-развлекательным комплексом “Подкова” в пятнадцати километрах от столицы. (Членам клуба - скидка двадцать процентов). Ресторан, варьете, банкетный зал, гостиницу, сауну, караоке-бар, фитнес-клуб и прочая-прочая обслуживали двое: я и Марийка. Мы мыли полы, посуду, окна, стирали скатерти и салфетки, крахмалили простыни, чистили овощи, натирали латунные поручни и зеркала, пылесосили диваны, убирали листву из фонтана, мели площадь и стоянку для автомашин, отглаживали форму поваров и официанток. Ели, что подбрасывали повара. Спали в каменной комнатке при кухне.
Каждое утро мы, прежде всего, брали в руки швабры и шли натирать ресторанные плацы. Огромные окна заливало солнцем. Мнилось, будто окружающее великолепие тоже наше. Хотелось посидеть за пустой барной стойкой. Но Марийка решительно нарушала уютную тишину пронзительным воплем Верки Сердючки - дева-а-чки!.. И мы запрягались в работу. Я быстро полюбила незатейливое творчество украинского скомороха. Бесшабашное - ой не буду горевати, буду танцевати!.. - едва ли утешает…
Все нелегалы слушают свою смешную Сердючку.
Я тихо шла,
пирожок нашла,
я села, поела и
дальше пошла!..
Например.
Предположение, что с русским хозяином, культурным человеком, богатым собственником мое положение как-то изменится, - не оправдалось. Я оставалась в роли бесправной, понукаемой рабсилы. У которой даже не спрашивали, как ее зовут. Страх нелегала перед полицией - главное состояние после страха остаться выброшенным без гроша - известен всем рабовладельцам, Васильеву он был известен в том числе. Они использовали наш страх на полную катушку.
Заканчивался месяц батрачества на Васильева. Скоро должны были выдать зарплату - двенадцать тысяч крон. За три дня до этого приятного события нас с Марийкой с потрохами отдали полиции.
Все дело было в ней - худенькой девочке восемнадцати лет с растрескавшимися пятками и больным желудком. В “Подкове” она безвылазно провела последние два года и собиралась вернуться в Украину - паспорт править.
- Боженьки! Как все надоело! - восклицала она, ловко очищая заскорузлый корень сельдерея. - Домой хочу, к маме. Гулять буду допоздна с девчатами, веселиться, хлопца заведу.
Марийка приехала в Чехию несовершеннолетней и потому не попадала даже в разряд черных жинок. Она вообще была никто - необразованная, трудолюбивая батрачка. “Подкова” стала для нее настоящим подпольем, откуда она практически не выходила и даже не получала денег. У нее был с Васильевым договор: ежемесячную зарплату оставляли якобы на хранение в сейфе, взамен Марийка получала двести-триста крон на карманные расходы. Телефонный кредит пополнить, кофе прикупить. Собравшись домой за паспортом, она забирала свои сбережения - почти триста тысяч крон. Отдать в одночасье этакую сумму было выше сил тех, кого девушка два года обслуживала. Марийку, и меня заодно, сдали федеральной полиции.
Чехия готовилась к вступлению в Евросоюз. В крупных городах шел повальный полицейский шмон. У каждого третьего прохожего спрашивали документы. В поисках нелегалов прочесывали магазины, склады, стройки, кухни. На улицах мигранты не раскрывали рта: даже акцент привлекал внимание федералов. Даже неторопливая походка и уставший взгляд. Свое пребывание в “Подкове”, в пригороде Праги, я считала везением.
И вдруг, - здрасьте-пожалуйста - облава.
Выдали нас по какой-то хитрой наводке. Руководство даже не оштрафовали за использование нелегальной рабочей силы.
В прекрасный весенний день 18 марта 2004 года к ресторану с визгом подкатили четыре служебных автомобиля. Все выходы моментально заблокировали полицейские. Меня взяли сразу, у мойки с посудой. Я не успела толком ни расстроиться, ни придумать легенду для облегчения своей участи. Только очень было жаль, что с Чехией придется прощаться, не окупив даже траты за дорогу.
Вежливо держа под локоток, полицейский отвел арестантку в канцелярию. Там уже толпился народ. От стола к столу метался администратор с выпученными от растерянности глазами. Не менее десятка женщин, облаченных в мешковатые черные брюки, с пистолетами на поясах чего-то нервно ждали. Оказалось - Марийку.
Бедная девка, увидев вползающих в ресторан федералов, в панике бросилась наутек. Ну, понятно: погоня, выстрелы в воздух, заламывание девичьих рук, лязг наручников.
Эскортом, разными дорогами, нас повезли в Прагу.
Полицейским ехалось со мной тревожно, после Марийки-то с ее спектаклем. Вдруг эта тоже чего-нибудь учудит? Они то и дело пригибали мою голову к сиденьям - не вертись, не рыпайся. “Ой, пане-панове, любви нет ни на грош”, - дурашливо напевала я в ответ. Страх последних двух месяцев исчез. Все! Свободна! Прочь рабский труд, прочь клиенты! О, Прага, да ты, я вижу, красавица! Здравствуй, сердце Европы. Вот она - я. Вышла из подполья. Здравствуй. Права Цветаева:
Лишь на час - не боле -
Вся твоя невзгода!
Через ночь неволи -
Белый день свободы!..
В полицейском участке мне было по-прежнему неудержимо весело. Конвоиры вежливо улыбались. Как было не смеяться, когда порядочную дотоле женщину всамделишно, на полном серьезе, фотографируют анфас и в профиль, измеряют рост, снимают отпечатки пальцев. Правда, здесь заминка вышла. Отпечатки не отпечатывались. Техника выдавала следы гладких подушечек. Посмотрели на пальцы в лупу.
- Вы где работали? На кухне? - поинтересовался инспектор.
- Да, пане.
- Сочувствую. Отпечатки почти смыты.
- Навсегда?!
- Нет. Восстановите, если вернетесь домой.
(Кстати, если нужно, поясню: основным языком для меня, как и для большинства мигрантов и тех, кто с нами общался по долгу службы, был суржик. Дикая смесь русского, украинского и чешского языков. Иногда похожие по звучанию слова имеют совершенно разный смысл, к тому же вовсе неправдоподобные ударения. Речь, произнесенную на суржике, на бумаге не запечатлишь. Да и вообще - нервный разговор получается).
Следы в полиции я все-таки оставила. Старым дедовским способом: окуная пальцы в краску.
После нескольких часов нудиловки меня отпустили на все четыре стороны. Просто выставили за дверь, влепив в паспорт печать о депортации из страны в течение трех суток. Объяснением моих новых прав и обязанностей никто не утруждал.
Марийки я больше не видела, как она уже не увидела свободы. Из полицейского участка ее этапировали прямиком в так называемый криминальный лагерь. Долго проверяли личность. Марийка, говорят, плакала безостановочно, потом под конвоем ее отвезли на границу и сдали на руки украинским властям. А девочка хотела вернуться в село королевой.
Я не знаю, что такое азил. Испробовав на своей шкуре, так и не поняла до конца сути самого слова. Иди в азил, проси азил, живи на азиле, забудь про азил. С французского азил - это изгнание. Уж очень трагично. Мигранты мыслят проще и шире - не только новое состояние жизни, но и место, куда нужно отправиться, чтобы попросить убежища. Не в полицию и не в посольство. В лагерь. Где высокий забор и собаки по периметру. Конец и начало. Точка, где судьба останавливается.
Получив депортацию, я туда и двинулась.
Что подвигло меня принять азил, коротко не объяснить. То был эксперимент нечаянный… Три дня, за которые требовалось покинуть страну, показались слишком малым сроком, чтобы посмотреть, наконец, Прагу и вообще заграничную жизнь. К тому же, не было денег на обратную дорогу. А журналистское любопытство - было. В пражских редакциях убеждали - бери азил! Ты увидишь то, что закрыто от многих глаз, испытаешь на себе лично. К тому же получаешь время и шанс на какие-то возможные перемены. Мало? Нет. Я приняла решение. И ступила на дорогу, по которой буду идти долгих пять месяцев, с которой сойду, выхлебав чашу беженца до дна. Проблему, как убедительнее отказаться от родины, я пока запрятала поглубже.
В маленькой Чехии, в двести семнадцать раз меньше России, расположено двенадцать лагерей беженцев. Сотни тысяч мигрантов стекаются сюда, чтобы проложить маршрут дальше в Европу. Чехия - лишь перевалочный пункт. С видом на жительство открываются границы в более сытные страны. Государство знает об этих устремлениях. И внимает душераздирающим историям вполуха. За пятнадцать лет из ста тысяч ходатайств о предоставлении убежища положительный ответ получили три тысячи беженцев. Остальные влились в плотные ряды нелегалов. Недаром с преступностью в стране нелады. Сам президент полиции Иржи Коларж признал печатно, что “наша страна плодит воров”. Но средства, которые получает Чехия от международных организаций на содержание лагерей и возню с мигрантами, окупают издержки.
Все это я узнала потом. Прежде нужно было достичь Врат адовых.
И теперь уже не клиенты, а Чехия приготовила мне волнительное приключение: дорогу до Фридек Мистека, городка у польской границы, в окрестностях которого притулился приемный лагерь беженцев.
Без денег, без языка, не зная дороги и транспортных особенностей, но зная предубежденность чехов к русским, я должна была в течение последних легальных суток пересечь страну в обратном направлении. Прибыв в Остраву, я заплутала. Поезд дальше не шел, хотя на билете четко значился нигде не угадываемый Фридек Мистек. Пересадка наобум. Неудача. Контролер ссаживает с электрички и втолковывает: езжай назад. Всем везде говори слово азил. Будут смотреть брезгливо, но направление укажут правильное.
Так и вышло. По истечении суток я наконец приблизилась к пункту назначения.
Вот он - лагерь Вышни Лхоты, главный распределитель и отсекатель алчущих чужеземного хлебова.
Последняя сотня метров. Сумки отяжелели, ноги зашаркали. Добрела до запертых ворот и встала. Что дальше-то? Тишина. С той стороны меня разглядывало интернациональное сообщество.
- Полный пердел, - пробормотала я и догадалась нажать на звонок. С трезвоном вошла в приоткрывшуюся щель. Мое игольное ушко.
За воротами повторилась полицейская процедура со шмоном вещей. К вечеру меня препроводили в отстойник.
“Мы такого не видали никогда…” Большая комната с матрацами по углам, ряды деревянных кресел, как в сельском клубе, посередине стол, заваленный стаканчиками, объедками, полупустыми бутылками с водой. Двухъярусные нары - для избранных? - на которых вместо подушек громоздились баулы с вещами. Цыганские дети с визгом гонялись друг за другом. Татуированный косматый мужик в рваной тельняшке протянул мне иголку с ниткой. Молча вдела. Тот осклабился и сел рядом - зашивать дырки.
- Эй! Эй! - послышалось из угла. Оглянулась. Охранник делал знаки - подойди. Вручил на руки сухой паек и какие-то бумаги.
- Ну и? - спросила я.
- Ано, - строго ответил охранник. Не приставай, дескать, сама разбирайся.
Ощущение надвигающейся угрозы забурлило в животе. Почему меня подсадили к этим людям? Чего хотят?.. Спросить некого. Разноязыкий народ жался к своим сумкам, прятал глаза от встречных взглядов. Вдруг донеслась знакомая до боли украинская речь. Ринулась. Объясните, парни!.. По-быстрому пояснив, что к чему, парни однозначно отвернулись.
Ну что ж, сама, значит сама. Все равно обратно не выпустят. Закон выживания в волчьей стае моя страна давно и успешно отработала. Я подошла к загаженному столу и смахнула все на пол. Разложила свой паек. Налила жидкого сладковатого чаю из крана в стене. Уткнулась в выданные бумаги. Спать, подумала, буду так же - просто сброшу с нар чужую сумку. Пусть, кто видит, знают: задевать такую не рекомендуется. Загрызу.
- Руса - руса? - цыганка протягивала мне кусок курицы.
- Да, романэ, русская. Спасибо…
Цыганка, улыбаясь, отошла.
Если за всеми нами наблюдает с небес Бог, то за упырхликами - лагерная администрация по мониторам. Не знаю, что они углядели в моем поведении, но на интервью меня вызвали через два часа вместо обычных двух недель. На интервью - значит, на допрос.
В лагерях беженцев привычные обозначения заменены необидными, по мнению администрации, словами. Лагерь - это приемный пункт, допрос - интервью, этап - трансфер, камера - комната. Смысл тот же.
Интервью в отстойнике - самое важное, что должно с вами случиться, если вы попросили убежища. Именно то, что там будет сказано, потянется отныне за вами шлейфом, определит удел.
Легенды и сказки выдумывают разные, лишь бы пожалостливее. Правды о своей предыдущей участи не говорит никто, потому что не проникнется Министерство внутренних дел простой безрадостностью существования. Экономические проблемы в расчет не берутся вообще. Только политические. Считается, что если ты дома не сумел нормально жить, то и нигде не сможешь. Нахлебников плодить - дураков нет.
Я, чтобы не врать и на последующих допросах не путаться, решила рассказать о горькой доле российских журналистов. Гонениями на них и на себя лично объяснить - почему, собственно, здесь нахожусь. Чем не политика?
Но с каждым часом неустанных, повторяющихся вопросов я понимала: не верят. И не потому, что я была неубедительна. Министерским служкам мнилось, что я рассказываю о ком-то другом, не о себе, ведь невозможно, чтобы в провинции творились те же безобразия, что в Москве. Что публикации запрещают, что газетчикам зажимают рты по всякому поводу, и даже если ты решил высказаться насчет неудачного расписания автобусов, тебя разругают и вызовут на ковер… к начальнику автовокзала. Угрозы по телефону, вынужденные беседы с братками, повестки в суд - до последнего времени обычное дело в практике тех, кто еще не забыл, для чего существуют газеты и придумана свобода слова. До последнего потому, что и братки теперь заткнулись, а чтобы в изданиях все отражено было правильно, власти достаточно выразительно пошевелить бровями. Мне не верили, что даже лояльные издания вышвыриваются из своего помещения, если оно приглянулось приближенному нуворишу. Что девяносто процентов российской журналистики элементарно выхолощено.
Написала статью о многодетной семье, которую власти тридцать лет назад должны были выселить из затопляемой зоны да забыли? Значит, оскорбила честь и достоинство чиновников - ату автора-лжеца! Опубликовала фельетон про затоптанную милицией маковую грядку на огороде бабушки и открытую торговлю героином в городе - получи выбитые окна. Посмеялась над чудными отчетами коммунальщиков о сотнях метров придорожного штакетника под видом реставрации города к юбилею - гуляй с клеймом непатриотки.
Чехи не верили, что в России быть просто нормальным журналистом, не соглашаться на тупую пропаганду чревато как минимум потерей профессии. Газетчики научились пригибаться и приспосабливаться. Научились молчать и тогда, когда сказать что-нибудь “остренькое” следовало даже по мнению чиновников. Коллаборационисты от журналистики поздно поняли, что угодить власти в принципе невозможно. Система всегда будет презрительно недовольничать в адрес пишущей братии. Льсти, ублажай, ругай - все едино. И лучше ходить с клеймом стервеца, чем с кличкой бутербродник.
“Бутербродник” - это от столика в углу специально для журналистов на важных встречах. Братия, не смущаясь и не обижаясь, кушает, унося в карманах административные пресс-релизы - статьи якобы сочинять.
Я лизоблюдством позорить профессию не хотела. Решила переквалифицироваться в стрингеры. Конечно, это давало свободу хотя бы оставаться самой собой. Я писала чаще и резче, продавая статьи за копейки газетам, где еще пытались сохранять остатки независимости. Знала, что рисковала каждым написанным словом. Знала, что рано или поздно получу по счетам. Знала, что ни один журналист за меня публично не вступится.
Чехи ничему не верили. Их смущало, что на протокольный вопрос, боялась ли я чего-то на родине, гордо, как дура, отвечала: “Нет!”.
Словом, мы все запутались. Отвергая методы власти, я эту самую родину продавала, а чехи не могли взять в толк, какие могут быть ужасы и опасности, если все равно не страшно. Такого в их реестре не значилось.
После допроса меня, наконец, определили в лагерь. Ждать, какой выпадет жребий.
На всякий случай ко мне приставили психолога. Вдруг из искры возгорится суицид? Нужно им это…
- Не драматизируйте, - внушал специалист по душам. - Почему вы решили, что отказались от родины? Смотрите на ситуацию проще: вы просто хотите легализовать свое пребывание в Чехии. Поэтому просите азил. Неужели окружающих вас несчастных людей вы тоже считаете предателями? Ай-ай. Расслабьтесь. Отдыхайте, спите, ешьте, приведите в порядок руки. Теперь у вас много свободного времени, используйте его с толком.
Правильно, в общем-то.
Но с толком - это как посмотреть. Проблема досуга в лагере решалась. Но, во-первых, контингент был еще тот, во-вторых, полет фантазии у чехов отсутствовал. Хочешь-не хочешь, относились они к просителям-беженцам, как к толпе потенциально опасной и ни в чем не заинтересованной. Но программу требовалось выполнять.
Пару раз в неделю по полчаса можно было заниматься аэробикой. Курсы изучения чешского языка - тоже пару раз в неделю по полчаса. Предлагалась библиотека, где лежали прошлогодние газеты всех стран и народностей и стояли запыленные сочинения Чарльза Диккенса на русском языке.
Охрана и запретительные знаки в лагере поднятию настроения также не способствовали.
Мы не воры, не разбойники, мы - простые хороводники. Кто только не обитал в приемном центре Вышни Лхоты! Вьетнамцы, грузины, словаки, чеченцы, африканцы, монголы, болгары, казахи, украинцы опять же. Одна русская и одна белоруска. Все носили кличку упырхлик (беженец по-чешски), каждый имел идентификационный номер. Если до этого я была безымянной черной жинкой, то теперь получила взамен имени собственного кодовые семь цифр.
Запрятанные у подножия Моравских Бескуд, мы не замечали ни красоты гор, ни дружного цветения весны. Стояние в очередях заполнило все существование. Мы хмуро топтались в очереди на обед, ждали вызова к врачу, ждали, когда откроется дверь секача, где за пять крон можно купить куртку или штаны - дар армии спасения. Одежка, по сравнению с которой секонд-хэнд - бутик. Особенно внушительная очередь выстраивалась к окошку лагерного магазина. Не сразу пробьешься и к плитке, чтобы сварить кофе - одной на весь женский барак. А обитало в бараке порядка сотни человек, не считая малых детей. Три душевых отсека (без дверей) - тоже не быстрое удовольствие. Очереди не было только в библиотеку - самое унылое место из предлагаемых. Оставалось с кем-нибудь дружить. Своеобразное занятие в лагере. Выдаваемые бесплатно презервативы говорили сами за себя.
Дабы уберечься от домогательств, я выбрала в наперсники болгарина Петера Ангелова. Самого затрапезного мужичонку зеленой (мужской) зоны.
Мы познакомились в очереди на рентген.
- Скажите, здесь нигде нельзя выпить? - склонился он к моему уху.
- Выпить? Вы что, с луны свалились?
- Жаль. Так хочется хорошего красного вина.
Благородно так сказал, со значением. Одет же был - хуже не придумаешь. Выцветшая куртка с обтрепанными до ниток рукавами, ободранные ботинки, засаленные вонючие брюки. Неприлично даже для упырхлика. На азил пришел, потому что помирал с голоду где-то на пустырях Брно.
Я была за последние полгода первой женщиной, которая вступила с ним в разговор. Мы стали дружить. То есть, встречаться после завтрака за столовой и прохаживаться по лагерю на потеху всем.
Я заставила Петю пойти в секач и купить куртку.
- Пять крон?!
- Петя, я помою полы в общежитии и заработаю тебе эти пять крон.
То, что купил Петя, было много хуже того, что он уже имел.
От студеного ветра у Пети постоянно болели зубы и мы много времени убивали на то, чтобы найти таблетку анальгина. (В отличие от презервативов, на таблетки существовал запрет). Другим занятием было одолжить у кого-нибудь три кроны на пакетик дешевого кофе. За приготовлением дотошно разрабатывали план перехода границ, чтобы очутиться в Дании - мекке нелегалов, где беженцам на прокорм платят полторы тысячи евро вместо трехсот крон, как в Чехии.
Еще Петя хотел на мне жениться. На время он забывал о Дании и говорил:
- Ты знаешь, какое в Болгарии вино? М-м-м… Поедем, вместе станем за виноградом ухаживать, сок давить. У меня ведь дом свой, плантация.
- Зачем же ты уехал от такого богатства?
- Сыну на свадьбу денег заработать. Не получается пока… А вот в Дании, как переправимся, сразу властям сдадимся. Я ему прямо из лагеря евро буду высылать.
Пришел трансфер, и дружка моего этапировали. В какой лагерь постоянного пребывания он попал - не знаю. Телефона своего Петер Ангелов мне не оставил.
Как еще попадают в лагерь, во имя чего становятся беженцами, я узнала от молдаванки Анны Раппа.
Свою последнюю дочку она родила в сорок шесть лет, когда внучка пошла в третий класс. Жила она в Рыбницах, город большой, заведовала торгом. Тридцать лет счастливого замужества. Распад СССР покачнул ее социальное положение, но не разрушил. Приднестровский конфликт задел уже основательно. Анна решила уберечь дочку от надвигающихся лишений. План, который они с мужем составили, трудно оценить по достоинству. Родителям виднее, как строить судьбу собственного ребенка. Но затейливости их плана можно изумиться.
В пятьдесят один год она развелась с мужем и уехала в Чехию, чтобы заключить фиктивный брак с местным жителем. Это удалось, но от депортации не спасло: нелегальное проживание, нелегальный труд. Факт сожительства полицией никак не рассматривался. После восьми месяцев размышлений Анна Раппа попросила убежища.
Накануне отъезда из Вышни Лхот говорила, что скоро вернется.
- Но второй раз просить азил не разрешают! Как ты сможешь вернуться?
- Я привезу сюда Настеньку. Власти не посмеют отказать пятилетнему ребенку в убежище. А потом ее удочерит мой фиктивный муж.
Задачей Анны было так или иначе сделать дочь гражданкой Чехии. Таким вот замысловатым путем. На покупку легальных виз, когда можно жить, работать, воспитывать детей, у нее то ли не было денег, то ли не хотелось тратиться. Кем станет Настенька после производимых операций - одному Богу известно.
А потом подошел трансфер и по мою душу. Из приемного центра меня, вместе с партией других бедолаг, ожидающих решения МВД, перевезли в жилой лагерь Костелец над Орлицей. Два часа автобусом до Праги. Сорок минут - до краевого центра Градец Кралове, что на Эльбе.
Повезло. Большинство просителей попадало совсем в глухие места, такие как Страж, Сэч, Збышев или Кашава. При одинаковом послаблении режима порядок жизни там оставался прежним: есть и спать в пределах зоны. Счастливчиками считали тех, кто оказывался в Бэле Ежова. Близость автомобильного завода позволяла работать (несмотря на запрет), не расходуясь на жилье и харч. Лагерь обеспечивал все.
В том числе, успокоение нервов. Для чего в столовой всегда находилась емкость бесплатного чая. С бромом. Никакая другая вода для питья в лагере не пригодна, кроме этого чая. Вот и пьешь. Потом спокойно смотришь телевизор и не маешься ни тоской, ни скукой. Некоторые в таком состоянии пребывают долгие годы.
Жили мы на краю Костельца, в казармах бывшей советской воинской части. На улице Красной Армии. В город захаживали пиво пить.
Городок, конечно, булыжный. На желтой ратуше бьют часы. Мраморные ангелы стерегут покой усопших. Тихо везде, не только на кладбище. Идешь по каменной улочке - ни встречных, ни поперечных. На дверях ювелирной мастерской объявление: “Жителей лагеря просим не стучать и не входить”. А так обслуживают везде. Если молчком, кто же догадается, что ты “житель лагеря”? Улыбайся, главное. Лицо расслабь.
Второй месяц я без расходов и помех познавала Чехию. Был горный восток, теперь, пожалуйста, центральная равнина. Куски разноцветной пашни до самого горизонта. Выглянешь утром в окно - поле люцерны уже убрано. Кто, когда успел? Покой, тишина.
За воротами лагеря привычная подавленность исчезала. Я гуляла по полям, сидела на берегу Орлицы. Говорливая речка приводила душу в порядок.
Может, решение уехать из дома не было столь уж спонтанным? Может, это провидение озаботилось, вырвав меня из тупика ежедневности. Какую радость я получала, застряв на этапе конфликта со всем и всеми? Безрадостность чужбины была лишь естественным продолжением прежнего раздрая. Сгустившемся “в давно разоблаченную мороку”.
В Костельце над Орлицей что-то стало сдвигаться в настроении. Я поняла, что последний раз так бездумно, бесцельно, спокойно слонялась в детстве, лет шести.
Рыбацкая деревня Пулонга на берегу Белого моря на период путины погружалась в тишину и ожидание. Девочке никто не мешал знакомиться с миром. Ничего, кроме природы, в Пулонге не было.
Как и в Костельце, слава Богу. Замшелые пни, трава по пояс, хруст рассыпанных желудей, неожиданная скамья в глубине леса - это было так значительно, так нужно мне. Восстанавливало давно нарушенное равновесие.
Я целыми днями бродила по окрестностям. Растаскивала по обочинам расползшихся после дождя улиток, огромных, как вареники. Поражалась обилию живности всякого рода. Провинция России уже не может похвастать ни вольными табунами жеребцов, ни рыбными бурунами в речках. Здесь это обычное дело. Кролики прыгают, косули пасутся. Пара диких уток заводит семью. Я хожу, смотрю. Никто меня не боится. Набрела на страусиную ферму - ни одна собака не выскочила облаять. Любой прохожий с тобой здоровается.
Чем не жизнь? В таком покое или медовый месяц проводить, или на старости лет мемуары в благополучии писать. Может, когда-нибудь я за этим в Костелец и вернусь. Сниму домик возле Частоловицкого замка (XIII век), где экскурсии проводит вернувшаяся из эмиграции наследная графиня, и стану жить-подытоживать.
Но быть приживалкой на чужой земле невыносимо. Я стыдилась беженского положения. Игра с государством в кошки-мышки затянулась. Пора было ускорить финал. На это потребовалось еще три месяца.
Полиция разрешила мне уехать в Прагу. Но каждые две недели велено было возвращаться в лагерь на отметку - вот ваш упырхлик, в наличии, под надзором и контролем.
В Праге я попала в руки знаменитой Ренаты.
Первая наша встреча произошла еще до моего ареста, в “Подкове”. Ухоженная пятидесятилетняя баба, всегда в узких юбках, с двумя мобильниками на поясе. Когда на своей “Тойоте” она по утрам подъезжала к комплексу, Марийка материлась. Работа, которой она нас заваливала, должна была компенсировать ее собственное безделье. Не помню, наблюдала ли она облаву, но когда я вернулась из участка, Рената все уже знала.
- О? - удивилась она. - Отпустили? Будешь работать?
- Нет, я за вещами. Еду на азил.
- Вот оно как. Это хорошо, - задумчиво сказала Рената. - Ну, давай я тебя на прощание пивом угощу.
За пивом выяснилось, что мы землячки. Я из Нижнего, она из Чебоксар.
- Нет-нет! Я тебя не брошу. Оставь телефон, что-нибудь придумается.
И когда “придумалось”, - вызвонила. Я уехала из сонного Костельца в Прагу. К ней.
Рената жила одиноко в съемной двухкомнатной квартире. Одна комната полностью предоставлялась мне. Рыжая мебель на белом полу, зеркало в полстены - после углов, после железных нар лагеря это было как счастье. Стоимостью шесть тысяч крон в месяц.
- Деньги будут, не беспокойся, - заверила Рената. - Давай праздновать возвращение.
Благодаря этой женщине, я узнавала и видела немало нового и любопытного. Неудобств перенесла тоже немало. С ней всегда нужно было быть начеку, настороже, вранье и выгода правили здесь бал. Но эмигрантское одиночество расслабляло даже такую профуру, как Рената. Тогда на стол выставлялась водка, закуска (ничего дешевого!), и мы напивались под ее рассказы о себе.
Послушать было что.
Огонь, вода и медные трубы стали в жизни Ренаты обычным делом. Полтинник в итоге ознаменовался тем, что жила героиня пятый год в Чехии, знала всех и вся, и ее тоже знали. Мне довелось присутствовать на ее юбилее. Прислуживала, по сути дела, разномастным гостям. Чехи, немцы, русские, сербы и даже дама из Черногории, где у хозяйки намечался совместный туристический бизнес. Только не было за праздничным столом ни ее детей, ни мужа. Рената давно с семьей разлучилась. А жила на деньги, про которые однажды намекнула: это многие-многие тысячи долларов. Историю состояния не скрывала.
Далеко не красавица, Рената добивалась всего с помощью переднего места. Затем уже подключался и ум, и сообразительность, и хватка, и деловое умение рисковать, чего бывшая продавщица секции спорттоваров не была лишена. Но пушистое междуножие употреблялось как главное и безотказное орудие.
Когда юная Рената за какие-то десяток лет доросла до руководителя отдела в республиканском министерстве торговли, дурак понял, что карьеру она сделала. Ее муж по-прежнему оставался простым шофером, самостоятельно воспитывал сыновей.
Чиновницу подвела недальновидность. По конкретному делу соскучилась. Побывав с проверкой в ювелирном магазине, она пожелала стать его директором. При любовнике-министре быть еще и хозяйкой медной горы - это сулило небывалые возможности.
Всего год Рената распоряжалась развалами драгоценностей. Нагрянувшая ревизия вскрыла недостачу камней и золота.
Два года провела наша девушка (а то! к тому времени ей было всего 32 года) в следственном изоляторе. До суда дело не дошло. Понятно, с помощью чего и кого, хотя исчезнувших драгметаллов вернуть государству она не смогла.
- Я все с себя сняла! Я даже у матери забрала все подаренные побрякушки. Больше ничего не было, честное слово!
Как в чисто поле вышла Рената из стен темницы. Ждал ее благоразумно не брошенный муж с детьми.
Но не долго длилось семейное затишье. Наступила пора частных кооперативов, поднявших на дыбы залежи народной предприимчивости. Как тут было обойтись без Ренаты, ее связей, опыта, знания каналов и ходов. Ее позвали, и она вошла в долю по созданию, не более не менее, лесопильного и деревообрабатывающего производства.
На снимках той эпохи я разглядывала Ренату, лохматой рыжей химией ярко выделявшуюся среди толпы однообразно-серых мужчин. Организатор предприятия - бывший главврач, а ныне компаньон и, конечно, любовник, поставил подругу во главе, сам скромничал в должности снабженца.
Фирма процветала. Вначале доски, а потом просто лес, огромными партиями отправлялись за границу. Скоро компаньоны выкупили завод в собственность. Рената была перезагружена делами и любовью. Верный супруг работал здесь же, личным водителем ее и снабженца.
- Как он терпел? - удивляло меня.
- Ну знаешь, тогда шли такие деньги, что не вякнешь. Правда, один раз он меня побил. Пар выпустил, ладно. Пришлось простить.
Налаженную малину сбили рэкетиры. Наехали столь основательно и грозно, что любовники решили делать ноги. Сняв активы, продав и заложив по-быстрому что только можно, укатили в Москву, а оттуда самолетом в славный город Нью-Йорк.
А на прощание она навестила старую подругу, много лет прошагавшую рядом по торговым терниям. Подруга сентиментально расчувствовалась, решила, что прощание их - навсегда и после неведомо какой по счету рюмки открыла секрет - сейф в стене. Все брильянты, золото, серебро, изумруды и сапфиры, за которые Рената отсидела два года в КПЗ, лежали здесь, в шкафчике верной подруги. Ноги буквально подкосились, и Рената улетела в Америку в инвалидном кресле.
За океаном бывший главврач сразу придумал собственный бизнес, разделил капитал и сказал незадачливой полюбовнице:
- Выбирайся сама. Обузу на шею не возьму.
На восстановление здоровья потребовалось затратить много средств, но обезноженная и преданная, Рената от этого не обеднела.
Короче говоря, в итоге она оказалась в Чехии, у Васильева, бывшего покупателя их продукции. Тот соотечественницу принял, предложил возглавить гостиницу. Потом они рассорились. Рената принималась за какие-то новые бизнес-проекты, в основном туристической направленности, но каждый раз все лопалось. Не было в ней уже той авантюрной легкости, что помогала проворачивать дела. Да и переднее место весьма подувяло.
Но еще шевелилась, еще ухватывала от жизни сладкие куски старая перечница!
Я долго не понимала, зачем понадобилась Ренате. К тому времени в “Подкове” она уже не трудилась, сидела сутками на сайте знакомств и цепляла ухажеров. Никакой работы мне не предлагала.
Я искала работу сама. В основном, пробавлялась фушками, когда подменяешь занемогшую или еще чего жинку. День, два - и новые поиски. Мыла посуду в пиццерии, порхала горничной по этажам отеля “Карло 4”. Научилась паять кабелажи для игровых автоматов. Затирала полы от пролитого пива в стриптиз-баре.
Признаюсь, это была самая интересная работа из всех. Полутьма, музыка, блеск цветных зеркал, черные идолы с торчащими фаллосами у столиков. Суматоха красивых тел, покрытых, словно росой, капельками пота. Оказывается, голые девушки очень демократичны. Они умели улыбаться, глядя в глаза и не обращая внимания на мою швабру и треники. Когда одна из красавиц, сбегая со сцены, шепнула - найди покурить! - я, ни минуты не сомневаясь, сгоняла на улицу за сигаретами. Потому что успела проникнуться уважением к труду у шеста. Семь девушек танцевали всю ночь, успевая лишь переодеться и глотнуть вина из бутылки - для тонуса. Утром мы с наслаждением докуривали пачку в ожидании наградных, как после дружного субботника.
Но все эти фушки приносили крохи. Я изнывала от невозможности заплатить Ренате за комнату. Долг копился. Она намекнула, что добро не бесконечно, запретила пользоваться ванной - коммунальные услуги дороги. При этом сама днями сидела в комбинации у компьютера и хлебала пиво. Захмелев, ложилась спать.
Две бездельничающие бабы бок о бок - это непереносимо. Временами я ее просто ненавидела.