Сложность и ложность
Сложность и ложность
«Право голоса»… «Право знать»… «Вечер с Владимиром Соловьевым»… «Список Норкина»… «Политика»… Разве за всем уследишь! Но некоторые передачи все?таки удается посмотреть. Какие страсти, какие прозрения, какая дремучесть… Порой уж такой умственный самум бушует, что ничего понять невозможно. Но случаются моменты и кристальной прозрачности, особенно в сфере дремучести. Вот с этого я и начну.
Опять появился куда?то было исчезавший Леонид Гозман. А без него скучно. Поседел, лоб избороздили благородные морщины достойного мужа, можно заподозрить, что многое осознал, осмыслил, помудрел. Но вот он разверз уста:
— Бездарное советское руководство во время войны… И тотчас все узнали прежнего твердокаменного Гозмана, битого и Прохановым, и Зюгановым, и Михалковым, и Пустяковым…
— Да как же такое руководство, — сразу дает отпор Вячеслав Никонов, — смогло привести страну к победе против почти всей Европы?
Ответить нечего, но Гозман бросает в атаку засадный полк:
— Борис Львович Васильев, фронтовик, ненавидел и Сталина, и советскую власть…
Ну, во?первых, их ненавидели и ненавидят многие — от Деникина до Гитлера, от здравствующей Хакамады до покойной Новодворской. Так что тут ничего нового нет. Во?вторых, Борис Васильев ненавидел не только Сталина и советскую власть… Но прежде хочу напомнить, что когда отмечалось 85?летие писателя, то мы услышали с телеэкрана, прочитали в статьях о нем, в беседе самого юбиляра с корреспондентом американской газеты «Нью таймс» много интересного, неожиданного и загадочного.
Вот смотрю я на книгу, в которой портрет Васильева, где он под руку с Ельциным, а в другой руке роскошный букет, видимо, только что подаренный державным тезкой, и вспоминаю… Нам тогда поведали, например, что мать писателя, «утонченная красавица с грустной улыбкой происходила из старинного дворянского рода, ветви генеалогического древа которого сплетались с ветвями Пушкиных и Толстых». Представляете? Мы едва пришли в себя от новости о том, что ветви Егора Гайдара сплетались с ветвями Лермонтова, как тут на тебе — родство сразу с двумя титанами нашей литературы! Он имел полное право взять псевдоним Толстушкин, но скромность не позволила. А если бы Борис Львович дожил до 90 лет, глядишь, разыскали бы родство с Данте и Шекспиром.
Так вот, потомок Пушкина, как старший брат Сванидзе, Радзинского, Млечина, люто ненавидел Сталина. Есть основание думать, что еще в юности перед портретом или бюстом вождя, или проходя 1 мая по Красной площади, он шептал сквозь зубы стихи своего прародителя с небольшой поправочкой:
Самовластительный злодей,
Тебя, твой Кремль я ненавижу!
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
А в беседе с американским журналистом потомок Толстого сказал свое «Не могу молчать»: «Сталин карту читать не умел, он был тупица, дурак похлеще Гитлера». Ах, как не к лицу это столбовому дворянину… Тут поневоле надо защищать от дворянина даже Гитлера, ибо что ж это получается — дурак сумел дойти до Москвы, а потом до Волги? И мы победили тупицу? Да что за радость? Глядите, он тупостью хочет отравить нам весь праздник Победы.
Разумеется, поделился Васильев с американцем и своей сладкой ненавистью к маршалу Жукову, да и ко всем нашим полководцам Гражданский и Великой Отечественной: «Шаркуны, а не вояки! Тупицы!..» Это Буденный?то, еще на Германской получивший четыре Георгия, шаркун? А однажды за оскорбление сослуживца он так врезал фельдфебелю, что тот «долго лежал и не шевелился». За это судили, приговорили к расстрелу, но ограничились лишением одного Георгия… Это Рокоссовский?то тупица… Ах нет, Васильев делает для него исключение. Он его уважает. За что? Да как же, говорит, он — единственный в военной истории дважды маршал. Ах, Толстушкин! Маршалом Советского Союза Рокоссовский стал как замечательный полководец Великой Отечественной войны, а маршалом Польши — по служебному положению, по любезности поляков. Не видит разницы. Как Гозман — между талантом и бездарностью. А кроме того, жил?был когда?то Фердинанд Фош. Так он был маршалом Франции (1918), фельдмаршалом Великобритании (1919) и маршалом Польши (1923).
В беседе с американцем еще многое удивляет. Васильев говорил: «Я вообще везунчик. Повезло и на войне. В самом начале, в июле 41 года под Смоленском попал в окружение. Долго выходили, голодали. Но сумели пройти в город Слоним. Эти места я хорошо знал, жил там у деда, я у него и вырос». Значит, детство везунчик провел не в Смоленске, а в Слониме. Американец, конечно, не знал, что это за город, где он, но нам?то известно: до сентября 1939 года он был польским, и от Смоленска это километров пятьсот к западу. Что ж получается? Васильев вырос в Польше? Странно. Но еще удивительнее другое. Понятно, что те, кто попадал в окружение или отбился от своей потерпевшей поражение части, пробивались на восток, к своим..
То была печаль большая,
Как брели мы на восток…
А Васильев двигал не на восток, а на запад, в город, который был захвачен немцами еще 26 июня. И каким?то образом там спасся у дедушки. Об этом он ничего не рассказал.
Но мы читаем, что потом Васильев оказался в кавалерийской школе, позже — в пулеметной, а с осени 1943 года — он курсант Бронетанковой академии. На этом война для него кончилась.
Можно посоветовать Леониду Гозману отдохнуть от поношения советского руководства, от ненависти к Сталину, а заняться изучение биографии любимого писателя. Как видим, тут много интересного и неясного. В частности, хорошо бы выяснить причину его неприязненного рассуждения о «непомерном обилии у нас орденов». Не в том ли она, что его самого боевые награды начисто обошли — ни одной медальки! А ведь, казалось бы, за одно то, что вывел группу бойцов из окружения, полагался если уж не орден, то хотя бы медаль «За отвагу». Тут много работы…
Но эту передачу я должен был непременно посмотреть — слишком веские для того имелись основания. Как же! Это была беседа телеведущего и сценариста?демократа Сергея Минаева с кинорежиссером?демократом Павлом Лунгиным. А он, Лунгин?то, жил когда?то на даче в нашем доме на первом этаже как раз под нами. Я мог сверху любоваться им. Прекрасно помню и матушку его Лилиану Зиновьевну, и батюшку Семена Львовича, и сыночка Иванушку, промышлявшего у нас яблоками… Как же, как же…
И вот смотрю, и вот слушаю. И поначалу хотелось мне сразу сказать словами Любови Андреевны Раневской из «Вишневого сада», только что вернувшейся в Россию, домой после долгой жизни во Франции: «Спасибо тебе, Фирс, спасибо старичок. Я так рада, что ты еще жив». Но чем дальше идет передача, чем больше я слушаю Павла Семеновича, тем сильнее удивляюсь и уже не знаю, могу ли разделить радость Любови Андреевны.
Очень старательно просвещал нас режиссер насчет сложности и жизни, и человека, и искусства. Это нас?то, кто в быстротекущей жизни хотя бы за последние 20–25 лет насмотрелись, нахлебались уж столько сложностей в их самом мерзком виде, что это и не снилось Данте, Шекспиру и Достоевскому вместе взятым. Чего стоят одни только трусливые, невежественные и лживые члены Политбюро и президенты, как Горбачев да Ельцин, премьеры и их заместители, как Гайдар и Чубайс, министры и депутаты Думы, как Козырев и Хакамада… А грязный шабаш в газетах и книгах, в театрах и на телевидении, что вчера были очагами русской и мировой культуры, а сегодня теми же вчерашними расторопными руками вывернутые наизнанку.
И нас, читателей «Войны и мира», «Братьев Карамазовых», «Тихого Дона», зрителей фильмов «Броненосец «Потемкин», «Чапаев», «Летят журавли», слушателей Шостаковича, Прокофьева, Свиридова, Лунгин просвещал насчет сложности искусства, безжизненности черно?белых героев, бедности прямолинейно?нравоучительных сюжетов… Право, такое впечатление, что сам?то он из прошлой литературы только и читал «Поджигателей» Николая Шпанова, «Кавалера Золотой Звезды» Семена Бабаевского да еще, может быть, в молодости кое?что из Ивана Баркова.
Я теперь не удивляюсь таким вещам после того, как один известный?преизвестный писатель весьма почтенного возраста, Герой социалистического труда уверял, что Лев Толстой в «Войне и мире» показал французских пришельцев к нам страдающими от своего злодейства, переживающим муки совести за свой разбой и зверства и бежавшими из Москвы едва ли не причине терзавшего их стыда. Я через газету обратился к маститому писателю с просьбой назвать такого хоть одного?единственного француза в романе. Аксакал не ответил, ибо ничего подобного у Толстого, естественно, и нет. Каков же вывод? Да, видно, Герой за всю свою долгую жизнь (а он уже постарше 87?летнего Фирса) так и не прочитал великую эпопею.
Лунгин много рассуждал и о патриотизме. Это, говорит, тоже ужасно сложная вещь. С одной стоны, патриотизм — не что иное, как любовь к соседу по квартире. С другой, вот Лермонтов. Он писал: «Прощай, немытая Россия…» И в то же время храбро сражался на Кавказе…
Пример с Лермонтовым недавно употребил и президент Путин, когда его спросили о «пятой колонне»: не зачислить ли в «пятую колонну» в одной компании с Чубайсом и Ксенией Собчак и великого поручика Тенгинского полка? И президент тоже вспомнил и о том, что поэт воевал на Кавказе, и этот стишок. А лучше бы вспомнить другое, например:
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда — все молчи!..
Но есть и Божий суд, наперсники разврата…
Или вот это:
О, как мне хочется смутить веселость их
И бросить им в лицо железный стих,
Облитый горечью и злостью!..
Почему эти стихи? Потому что доказано, что тот стишок Лермонтов не писал.
Но еще очень меня озадачило помянутое открытие, что патриотизм есть любовь к соседу по лестничной клетке… Дело в том, что я лично люблю не всех соседей поголовно. Вот, скажем сосед, который сейчас живет под нами в бывшей квартире Лунгина, я совсем его не люблю, как и он меня. Ну, в самом деле, как мы можем любить друг друга, если у нашей входной двери висит герб Советского Союза, а у него, русского человека, полощется флажок совсем другой державы. Мы даже не здороваемся. И что ж, из этого следует, что я антипатриот?..
И еще: я, говорит Лунгин, ценю патриотизм, за который бьют палками. Кто бьет? За что именно? За такой патриотизм, в котором клялись генералы Краснов, Власов, Семенов, их не били палками, а даже повесили. Или, принимая во внимание сложность проблемы патриотизма, надо было побить и опять отпустить под честное генеральское слово, как Краснова в 1918?м году?
За патриотизм, слышим мы, его глашатаи получают дивиденды. Интересно. Это кто же? Можно вспомнить много примеров и в жизни, и в литературе совершенно обратного характера. Какие дивиденды получила за свой патриотизм, допустим, Жанна д’Арк? Сожжение на костре. А через много?много лет — глумливую поэму Вольтера, которую стыдно читать… А гоголевский Остап?
«Он выносил терзания и пытки, как исполин. Ни крика, ни стона не было слышно даже тогда, когда стали перебивать ему руки и ноги, когда ужасный хряск их послышался среди мертвой толпы отдаленных зрителей… Тарас стоял в толпе потупив голову и только говорил: «Добре, сынку, добре!». Вот эти три отцовских слова и есть дивиденд страдальца за патриотизм.
«Но когда подвели Остапа к последним смертным мукам, казалось, будто стала подаваться его сила. «О! — повел он очами вокруг себя, — Боже, все неведомые, все чужие лица!» И мне подумалось тут, что мог Остап увидеть в толпе и лицо Лунгина с его рассуждением о патриотизме как о любви к соседу по лестнице.
«Он не хотел бы услышать рыданий и сокрушений слабой матери или безумных воплей супруги, хотел бы он увидеть теперь твердого мужа, который разумным словом освежил бы его и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в немощи:
— Батько! Где ты? Слышишь ли ты меня?
— Слышу! — раздалось среди всеобщей тишины, и весь мильон народа в одно мгновение вздрогнул». Вот это отцовское «Слышу!» — еще один, последний дивиденд Остапа. Больше их не было…
Поэт Павел Коган еще до войны писал:
Пускай я покажусь им узким
И их всесветскость оскорблю, –
Я патриот! Я воздух русский,
Я землю русскую люблю…
И какие же дивиденды получил он? Когда началась война, молодой поэт доказал, что патриотизм был для него не пустым словом: он пошел на фронт и погиб в боях за тот самый русский воздух, за то самое русское небо, а, может, и за соседа, которого не любил. Что вы, Лунгин, сказали бы Павлу Когану с вашей всесветскостью?
А вот за антипатриотизм его певцы ныне действительно получают дивиденды не только в виде гонораров, но и самых высоких трибун для своих песнопений. Возьмите хотя бы таких трубадуров антипатриотизма, как Радзинский, Сванидзе, Млечин… Клевеща на все советское, глумясь над всем русским, они получают огромные тиражи для своих малограмотных лживых книг, самые популярные каналы телевидения, самое выигрышное время для передач.
Они коллективно и написали «Прощай, немытая Россия…»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.