Обретение клада
Обретение клада
Обретение клада
Забытый гений
Книга Всеволода Задерацкого "Золотое житьё" (М.: Аграф, 2012 (Символы времени) стала открытием. Тем более впечатляющим, что написана она выдающимся композитором, - а В.П. Задерацкого считают таковым самые авторитетные музыканты. Кто мог ожидать, что он окажется ещё и очень талантливым, ярким писателем! Миновало почти 60 лет со времени смерти Всеволода Петровича Задерацкого, 70 лет от создания рукописи, и книга всё-таки пришла к людям. Сегодня мы беседуем с сыном композитора и писателя, музыковедом, профессором Московской консерватории Всеволодом Всеволодовичем Задерацким.
- Всеволод Всеволодович, почему книга вашего отца опубликована только сейчас? Почему это не произошло раньше?
- Этот вопрос затрагивает философскую проблему общественной памяти и общественного любопытства. Инерция аннигиляции памяти пронеслась до наших времён. Пятьдесят лет я уговаривал специалистов от литературы прочитать эти тексты! Когда они узнавали, что это написано музыкантом, то отмахивались от меня, как от назойливой мухи: "Мы представляем, что это за мемуары". "Да это не мемуары!" - говорил я, но они были неумолимы. Они не доверяли моим сыновним стенаниям. Естественно, каждый сын будет просить за отца. Я никак не мог их убедить, что это интересно с художественной точки зрения. "Рассказывайте, рассказывайте!" - отвечали мне. И только сейчас, наконец, прочитали. Мой низкий поклон главному редактору издательства "Аграф" Алексею Парину за его внимание и замечательное литературное чутьё. Понимая, что роман оборван, не закончен и как роман не состоялся, я сделал из этого материала отдельные рассказы, чуть изменив некоторые начальные и завершающие фразы, дабы эмансипировать главы. Но, конечно, никакого вмешательства в текст с моей стороны не было.
- Всеволод Петрович оставил какие-то указания? Он говорил о замысле своего литературного труда и о том, чего он хотел для своего творчества?
- Нет, он, видимо, давно себе сказал: "оставь надежду". Он сочинял, писал музыку и литературные повествования, не думая об опубликовании. Отец считал себя, в сущности, умершим человеком. Даже в письмах говорил: "Я уже давно мёртв". Но писание его было формой самоспасения. И когда друзья, которым он показывал свои прелюдии и фуги, созданные в каторжном лагере, смотрели изумлённо и говорили, что на Колыме он совершил подвиг, он отвечал: "Какой подвиг? Я просто спасался!"
- Расскажите об этом подвиге подробнее[?]
- На Колыму отец попал, уже имея большой тюремный опыт. Он был там рассказчиком и знал, чем может взять эту, так сказать, общину. Но главное для него было - пробиться к охране и получить бумагу, с условием, что будет писать не буквы, только ноты. И ему дали бумагу, такой маленький толстый блокнотик, где на листке помещался один такт. Потом маленький блокнотик в клеточку. Потом стопку телеграфных бланков. На всём этом он в 1937-1939 годах и написал огромное произведение трёхчасового звучания. Это был первый опыт восстановления баховской идеи полнотонального цикла прелюдий и фуг[?] Рукопись эта, памятник эпохи, у меня сохранилась.
- А как он работал над книгой?
- Я не помню отца за литературной работой, потому что я был совсем маленький. Я помню его работающим над музыкальными рукописями: он всё время сидел, склонённый, за столом. Он и музыку сочинял, как писатель: за столом, а не за роялем - он всё слышал. И только потом проигрывал написанное. Литературная его деятельность стала мне известна лишь в середине 40-х годов, когда он начал устраивать семейные чтения. Опубликован, кстати, неполный текст, примерно треть осталась ненапечатанной. Но, как бы то ни было, насколько я знаю, отец начал писать роман - он именно так определял жанр своего усилия - в 1942 году, потому что в 1945-м, когда ещё шла война, он устраивал чтения в Краснодаре, а потом, в 1947-м, в Ярославле. Так что в основном этот текст написан в 1942-1943 гг., когда он почти не писал музыки. Свой литературный труд он назвал "Человек шагает по эпохе". Мне казалось, что название это слишком претенциозное. Хотя, если всмотреться в пестроту повествований, - они действительно охватывают самые разные сферы жизни того времени.
- Вот именно: откуда весь этот опыт? Таёжный, торговый, промышленный, крестьянский, железнодорожный?
- Жизнь отца была совершенно романической, сама, как роман, переполнена приключениями, происшествиями, сломами судьбы, швыряла его бог знает куда. Он прекрасно знал юг, Кавказ, потому что там он воевал. Он был в отсидке в лагерях и полгода возвращался из Магадана в Ярославль, пройдя всю таёжную дорогу и встречаясь с людьми. А встречался он не просто так - жадно всё впитывал и запоминал. "Мужицкий апокриф" подслушан у колымских заключённых из крестьян. Один из них пересказал услышанную от учёного аптекаря историю России, как он её запомнил. А отец запомнил уже с его слов.
- Он вёл дневник?
- Нет. У него даже черновиков не было. Все записи его текстов - беловые. Редко-редко зачёркнуто какое-либо слово. Один рассказ весь зачёркнут и полностью переписан. Это единственный случай. Остальное всё сразу и набело - он так же и музыку писал. У него не было времени на черновики. А опыт его имел массу источников. Подробности железнодорожного строительства - из рассказов его отца, директора системы Юго-западных железных дорог империи. Его супруга, моя мать, Валентина Владимировна Перлова, - из рода купцов Перловых, которые занимались чаеторговлей. Перловы были родственниками Хлудовых, а Хлудовы были крупными промышленниками. В тех кругах много говорили о принципах чаеторговли и о начале этого дела. Все эти рассказы утонули бы в минувшем, если бы чуткая память отца не восприняла их как бесценный материал для создания литературных образов.
Фактически его подобрали потомки этого купеческого рода, когда он потерянно стоял на перроне вокзала в Ярославле. Необычность его фигуры распознала сестра моей мамы, женщина очень сердобольная, которая поняла, что ему некуда идти, и пригласила его к ним в дом. Там, в этом деревянном двухэтажном доме на улице Краснопролетарской, он и услышал все перловские и хлудовские истории. Там это впитывалось, слушалось - там же и писалось. Отец вёл своё повествование об эпохе дореволюционной, которую помнил, которую хорошо знал: память была необыкновенно цепкая, наблюдательность острейшая.
- Как ваш отец оказался связан с царской семьёй?
- Его тётка, по рождению Мелешкевич-Бжозовская, вышла замуж за сенатора Штакельберга. Она и сделала отцу протекцию в царскую семью, потому что семья Штакельбергов была близка к императрице: она приезжала к ним в дом слушать певцов. Салон Штакельбергов и публику он описывает весьма иронично. Хотя это не мемуарные страницы, но инженер Чембаров, при всей несхожести комплекции и профессии, чем-то похож на отца - суждениями, характером, наблюдательностью, реакцией на человеческие мерзости.
- Он вспоминал о своей работе в царской семье?
- Никогда! Об этом я узнал только в 1992 году, когда появилась публикация в "Московском комсомольце" о судьбе отца. Однако и там об этом не упоминалось. Но после выхода статьи позвонил потомок графа Платова, 95-летний пианист Борис Платов, который учился у Всеволода Петровича, с братом которого, Фёдором Платовым, отец был очень дружен, жил в их доме. Его брат в пятидесятые годы и записал в дневнике, что большевики преследуют Всеволода Петровича не за то, что он воевал в армии Деникина, а за то, что он в 1915-1916 годах был музыкальным наставником цесаревича Алексея.
В то время слово, неосторожно брошенное на улице, могло стоить жизни. И отец ничего не говорил при мне ни о своём участии в Белом движении, ни о своём тюремном заключении. Когда однажды он рассказывал о северном сиянии, я спросил, где он его видел. Отец ответил: "Это тебя не касается"[?] А Борис Платов поведал мне о том периоде, когда отец был учителем цесаревича. Уже потом я "раскопал" в дневниках театрального деятеля В.А. Теляковского сообщения о контактах императрицы с семьёй Штакельбергов.
- А о чём ваш отец любил рассказывать?
- Он любил говорить о консерваторских годах, о своих занятиях с Карлом Киппом, о встречах с профессорами, певцами-итальянцами, которые тогда преподавали в консерватории. О встречах с Танеевым и Скрябиным. О своих путешествиях с Григорием Пироговым, знаменитым басом. У них были совместные гастроли, когда он ещё учился в консерватории. Но за границу он ездил только однажды - в Швецию. В одном из рассказов действие происходит в Мексике - так это просто фантазия. Отец был превосходным, исключительным рассказчиком. При этом он не просто рассказывал - всё повествуемое представлялось в лицах.
- Почему даже в художественной прозе Всеволода Петровича действие всегда происходит в дореволюционную эпоху?
- У отца ведь был страшный собственный опыт! Он прошёл сражения Первой мировой войны и весь ужасный путь с армией Деникина, участвовал в боях Гражданской войны. Он попал в плен, ему угрожал расстрел. Его не убили, потому что на его документах была резолюция Дзержинского, случайно услышавшего его игру на фортепиано: "сохранить жизнь". А это надпись, сделанная рукою "бога" (по тем временам), и она определила его дальнейшую жизнь. Без права въезда в Москву, Ленинград и Киев, без гражданских прав[?] но жизнь! И для него как человека, остро наблюдающего жизнь, это был главный подарок, которого ему, в сущности, хватало. Так, по крайней мере, мне казалось. Но, кроме казни, можно было с ним делать всё что угодно! В 1926 году произошёл обыск, когда было изъято и подвергнуто уничтожению абсолютно всё созданное отцом. Абсолютно всё, а что - мы не знаем. Это ушло в небытие и похоронено вместе с ним. Так пропала опера "Нос", написанная в 1916 году на выпуск из консерватории[?] Кошмарный опыт умножился тюремным заключением и каторжными лагерями. И отец отринул этот опыт. Он не хотел о нём вспоминать. Он хотел повествовать о предреволюционном времени, о тех обстоятельствах в умах людей, о ситуациях и напряжениях жизни, которые предопределили революцию и колоссальный социальный слом, катастрофу.
- Собираетесь ли вы публиковать вещи, не вошедшие в сборник "Золотое житьё"?
- Я думаю об этом. Буду этот текст показывать специалистам. Это начало совершенно другой линии, связанной с рабочим движением. Линия этих повествований не монтируется с тем, что вошло в сборник. Но по литературным достоинствам эти страницы не уступают уже опубликованным.
Беседовала Марина ИВАНОВА