Книга третья

Книга третья

8 сентября 2011. Сейчас в Москве идет суд по делу о прошлогодних беспорядках на Манежной площади. Это очень интересный суд. Вряд ли в ходе процесса общество узнает, кто, как и зачем собрал несколько тысяч молодых людей на Манежной, но это в данном случае и не важно.

То, что происходит сейчас в Тверском суде, интересно с той точки зрения, что нам открываются новые пределы допустимого цинизма в отношениях между государством и гражданами. Если суд пройдет без каких-нибудь неожиданностей, то можно будет смело сказать, что после этого суда в России с общественным мнением можно будет делать что угодно.

Надеюсь, все помнят, что происходило 11 декабря прошлого года на Манежной площади. То есть помнят, я думаю, все примерно одно и то же, но трактуют, конечно, по-разному. Какой-то общепринятой точки зрения по этому поводу нет.

И вот сейчас в Тверском суде, как в какой-то лаборатории, синтезируется официальная версия событий на Манежной. Все настолько просто, что даже тошно. Из десяти тысяч, которые были на Манежной, по какому-то абсолютно произвольному принципу выбрали пятерых — каких-то совершенно неизвестных и неважных людей. Это не организаторы погромов, не лидеры фанатских или нацистских группировок, вообще никто. Если что-то и объединяет этих подсудимых, то только то, что трое из пяти — члены партии Эдуарда Лимонова «Другая Россия».

И вот здесь уже включается какая-то абсолютно потусторонняя логика, согласно которой «лимоновцы» — это какая-то экстремистская банда, которая постоянно кого-то избивает, убивает и громит. Вообще, это неправда. Последние несколько лет вся публичная активность «лимоновцев» сводится максимум к участию в митингах на Триумфальной площади или к аналогичным акциям, типа сидячих забастовок у Соловецкого камня в поддержку сидящей в тюрьме нацболки Таисии Осиповой. А лет пять назад, когда эта партия еще не была уничтожена, все исходящее от нее «насилие» сводилось к бросанию в политиков помидорами и вывешиванию плакатов в окнах присутственных мест. Я десять лет пишу о них, я знаю и даже свидетельствовал в суде — кстати, в том же, Тверском, что никакого насилия «лимоновцы» не практикуют в принципе.

И вот сейчас, когда Тверской суд делает из них организаторов погрома — это настолько подло и нечестно, что можно точно сказать — если события на Манежной так и свалят на этих пятерых, то с нами можно делать все. Ссылки на писателя Кафку в политическом комментарии — это, вообще-то, дурной тон, но суд по делу о событиях на Манежной — это действительно Кафка.

12 октября 2011. Хрестоматийное выражение Анны Ахматовой об Иосифе Бродском — «какую биографию делают нашему рыжему» — в равной мере относится к каждому, кто когда-нибудь оказывался в состоянии конфликта с властью в нашей стране.

Автором обозначения «партия жуликов и воров» применительно к партии «Единая Россия» принято считать Алексея Навального, и это действительно его слова, но нельзя не признать, что в одиночку Навальному никогда бы не удалось сделать этот лозунг настолько популярным. Его соавторами стоит считать и депутата Госдумы Евгения Федорова, который полгода назад решил вызвать Навального на дебаты, чтобы доказать, что Навальный неправ — в итоге Федоров и себя выставил на посмешище, и к Навальному и его лозунгу внимание привлек. Потом еще был адвокат Шота Горгадзе, который от имени каких-то единороссов хотел судиться с Навальным, и тоже оказался в итоге таким рекламным агентом, доносящим идеи Навального до тех, кто по каким-то причинам не обращал на них внимания. Потом один из лидеров «Единой России» Андрей Исаев на глазах тысяч фолловеров приставал к Навальному в Twitter с требованием опровергнуть тезис о жуликах и ворах, а когда Навальный ему отказал, Исаев — черт побери, второе или третье лицо в партии власти! — начал сочинять стихи типа «Только тех, кто врут и лгут, навальнятами зовут!» Потом еще были прокремлевские молодежные активисты, пропагандировавшие версию, согласно которой Навальный — сам жулик и вор, потому что в магазине его родителей продается водка. И эта агрессивная кампания тоже если и давала какой-то результат, то становилась дополнительной рекламой для Навального. И вот, наконец, в Люблинском суде Москвы некий единоросс Владимир Свирид судился с Навальным опять же по поводу слогана «партия жуликов и воров». Суд единороссу вчера отказал, и информагентства сообщают об этом, снова и снова повторяя: «Партия жуликов и воров, партия жуликов и воров».

Одиночка Навальный, бросающий вызов Голиафу «Единой России» — это, конечно, красивый былинный сюжет. Но нельзя не обратить внимание, что оппоненты Навального, пытающиеся его остановить, в итоге оказываются гораздо более полезными его союзниками, чем любые самые искренние сторонники.

Конспиролог сделал бы из этого вывод, что за Навальным как раз и стоит «Единая Россия», тайно его раскручивающая, но конспирологи никогда не бывают правы. Просто у нас в стране ничего не меняется, и если появляется вдруг какой-нибудь «рыжий» — ему немедленно начинают «делать биографию». Просто у нас так принято.

22 ноября 2011. Транспортная полиция вообще-то могла бы и не сообщать о том, что она установила наблюдение за «лидерами неформальных объединений и экстремистски настроенными лицами». Мы все живем в России, все начали жить здесь не вчера и такого рода новости звучат не более оригинально, чем выступления знаменитого капитана Очевидность. Каждый оппозиционер расскажет вам, как за ним ходят личности в штатском или даже в форме, и это настолько привычно и скучно, что даже говорить об этом не хочется. Но раз уж транспортная полиция сама отрапортовала, что все у нее под контролем, в порядке ответного слова могу рассказать, как это у них делается.

Я, конечно, не лидер неформального объединения и, надеюсь, не слишком экстремистское лицо, но опыт открытого полицейского наблюдения есть и у меня. За полгода до прошлых парламентских выборов, весной 2007 года, в Москве ОМОН разгонял очередной марш несогласных, меня тоже забрали, и Бог бы с ним — продержали три часа в отделении и отпустили. Но спустя какое-то время, когда я поехал в командировку, в аэропорту у стойки регистрации ко мне подошел транспортный милиционер, который сказал, что я должен проследовать за ним. Не знаю, насколько это законно, но я не стал возмущаться, а пошел за милиционером. Пришли в милицейскую комнату аэропорта, милиционер достал бланк протокола и стал спрашивать, куда и зачем я еду и когда планирую вернуться.

Мне, конечно, было интересно, зачем это все делается, и я спросил об этом милиционера. Он показал мне в ответ бумажку — факс из центрального аппарата МВД, в котором натурально было написано, что, по оперативным данным, я, активный участник несанкционированных митингов, собираюсь в ближайшее время уехать из Москвы, и что это нужно отследить. Я спросил милиционера, зачем это нужно, он честно ответил, что сам не знает. Заполнение протокола длилось, может быть, час, и я уже начал опаздывать на свой рейс. Милиционер сказал, что волноваться не надо — отвел меня в зал для пассажиров бизнес-класса, кому-то что-то сказал, и меня даже досматривать не стали, я улетел вовремя.

В следующую командировку я уезжал поездом. На вокзале у моего вагона рядом с проводником стоял транспортный милиционер, который долго ворчал по поводу того, что ему так долго пришлось меня ждать, и поезд вот-вот уйдет. Мы сели в моем купе, милиционер достал бланк протокола и тоже стал выяснять, куда и зачем я еду. Обоим было ясно, что процедура не имеет никакого практического смысла, просто кто-то придумал, что так надо.

Продолжалось все это до декабря. Потом прошли выборы, и в командировки меня уже никто таким образом не провожал. Сейчас прошло четыре года, и какой-то антиэкстремистский генерал вспомнил о доброй традиции задействовать транспортную полицию в предвыборных делах. До выборов — неполные две недели. Тонны никому не нужных полицейских бумаг, конечно, станут важным вкладом в обеспечение политической стабильности — такой же бумажной и бессмысленной, как эти полицейские протоколы.

2 ноября 2011. На прошлой неделе, когда судили активистов партии «Другая Россия» за прошлогодние беспорядки на Манежной площади, прокурору Смирнову, требовавшему назначить подсудимым до 8 лет колонии, плеснули водой в лицо. Теперь того парня, который облил прокурора, тоже судят. Его зовут Дмитрий Путенихин, друзья называют его Матвеем Крыловым — это псевдоним, которым он подписывал свои тексты. Ему грозит два года тюрьмы по статье 296 Уголовного кодекса — «угроза или насильственные действия в связи с осуществлением правосудия и производством предварительного расследования и задержания». Вчера Тверской суд назначил ему меру пресечения — арест до 30 декабря.

Я вчера был в Тверском суде, защита Матвея звала меня в качестве свидетеля со своей стороны, но судья не захотела слушать свидетелей защиты, просто выписала парню арест и все. Я не люблю выражение «дежа вю», но никак иначе свои вчерашние чувства описать не могу — я помню этот суд, я помню этот зал и клетку для подсудимых, я помню эту судью Елену Сташину. Семь лет назад, когда Матвей Крылов, которому теперь 22 года, еще учился в школе, Сташина судила в этом зале других активистов партии, которая теперь называется «Другая Россия». Я дважды участвовал в том процессе — как свидетель обвинения и как свидетель защиты. В клетке сидели участники акции в здании Минздрава, которые, протестуя против монетизации льгот, выбросили из минздравовского окна портрет президента Путина.

Один из подсудимых, его звали Максим Громов, тогда отказался свидетельствовать против себя, конвой его куда-то увел на несколько минут, а когда Громова привели обратно, лицо у него было в крови, но разговаривать он был готов. Судья — та самая судья Сташина — сказала ему, что обращаться к ней надо «Ваша честь», и подсудимый Громов сказал, что не будет ее так называть, потому что она бесчестный человек.

Это было семь лет назад, Громов вышел на свободу спустя четыре года. Теперь он политикой не занимается, помогает политзаключенным — слово, может быть, слишком высокопарное, но я не знаю, как еще назвать Матвея Крылова. Семь лет назад был Громов, теперь Крылов. А в остальном ничего не изменилось. Судья Сташина судит нацболов, а я хожу к судье Сташиной свидетелем и потом рассказываю об этом в «Коммерсанте». Чувство остановившегося времени — самое неприятное чувство. Надеюсь, судье Сташиной хотя бы так же неприятно, как и мне.

1 ноября 2011. Вчера на Триумфальной площади, как обычно, никакого политического чуда не произошло, и все было как всегда — активисты проявляли активность, ОМОН их задерживал, журналисты фотографировали. Я следил вчера за новостями с Триумфальной, и вдруг понял, что царапает слух. Я живу в Москве восемь лет, я помню времена, когда адрес «Триумфальная площадь» нуждался в пояснениях. Где это? А, это Маяковка. Была даже такая реклама — «Приходите в магазин, Маяковка, дом 1».

Московская топонимика очень интересно устроена. Последнее массовое переименование улиц, площадей и станций метро было двадцать лет назад, и до сих пор нельзя сказать, чтобы город уже полностью переварил ту реформу. О площади Ногина или об улице Кирова, кажется, давно уже все забыли, а Калужскую площадь Калужской, кажется, так до сих пор никто и не называет, чаще говорят — Октябрьская, по старому названию. То же самое — с площадью Тверской заставы, которую так по-прежнему все называют площадью Белорусского вокзала или просто Белорусской — по названию вокзала и станции метро.

Триумфальную площадь еще два года назад тоже никто не называл Триумфальной, а теперь называют. Неудачное переименование бывшей площади Маяковского наконец-то стало удачным, теперь все говорят — «Стою в пробке на Триумфальной», или «Встретимся на Триумфальной». Мне кажется, благодарить за успех этого переименования городские власти должны именно организаторов митингов по тридцать первым числам — Эдуарда Лимонова и вышедшую год назад из этого проекта Людмилу Алексееву. Именно благодаря им Маяковка наконец-то стала Триумфальной.

Я не хочу иронизировать по поводу того, что топонимический итог оказался единственным удачным результатом этой двухлетней политической традиции, но ведь так оно и есть. Устоев существующей власти регулярные встречи оппозиционеров на Триумфальной не сотрясли никак.

Вчера был первый митинг на Триумфальной после сентябрьской рокировки Путина и Медведева. В конце прошлой недели Тверской суд вынес позорный приговор членам партии Лимонова, на которых свалили прошлогодние волнения на Манежной, а после вынесения этого приговора был арестован еще один активист, Матвей Крылов, который облил прокурора водой, и которого теперь за это обвиняют в том, что он угрожал прокурору убийством. По всем законам политической логики, именно в такой атмосфере и должен был произойти самый массовый оппозиционный митинг. Хотя бы как на Уолл-стрит. А вместо этого — все как обычно. Активисты делают свое дело, ОМОН — свое, «подтверждая старый тезис, что сегодня тот же день, что и вчера».

Традицию митингов по тридцать первым числам хоронят чуть ли не с самого ее возникновения, и как-то уже неприлично говорить, что традиция себя исчерпала. Поэтому давайте лучше считать, что два года почти ежемесячных митингов закончились большим успехом: благодаря этим митингам название Триумфальной площади наконец-то прижилось. С точки зрения теории малых дел, которая приобретает все большую популярность у многих оппозиционеров, это уже очень большой успех, с которым я их и поздравляю.

26 октября 2011. Вчера полиция на Триумфальной площади в седьмой раз разгоняла акцию под лозунгом «Выборы без оппозиции — преступление». Пресс-служба ГУВД говорит о более чем двадцати задержанных, известно также, что в акции приняли участие тоже около двадцати человек, таким образом все или почти все участники акции оказались в полицейском участке. На прошлой неделе все было так же — тогда задержали 29 человек.

Еженедельные акции против выборов без оппозиции — это относительно новый формат, придуманный теми же людьми, которые устраивают митинги на Триумфальной площади по 31 числам, но это такой облегченный формат. Митинги 31 числа — это массовая акция в защиту свободы собраний. Организаторы еженедельных акций против несвободных выборов на массовость не рассчитывают и митингуют собственными силами. Получается по 20 человек каждую неделю, такое камерное мероприятие.

Скорее всего, если к этим двадцати вдруг захочет присоединиться кто-нибудь двадцать первый, какой-нибудь незнакомый человек, он будет на этом митинге лишним, в нем заподозрят провокатора и будут смотреть на него с недоверием.

Российская несистемная оппозиция сама по себе явление достаточно герметичное, а в случае с еженедельными акциями на Триумфальной эта герметичность возведена в принцип. И это, по крайней мере, честно. Людей, считающих преступлением выборы, на которые не допущены несистемные партии, можно собрать в одном полицейском участке. Это, к сожалению, данность, более того, эта данность устраивает всех. Уже даже неловко говорить об «общественном договоре», согласно которому граждане России добровольно отдали значительную часть своих гражданских прав в обмен на хоть и очень условные, но все же безопасность и благосостояние, но этот договор действительно работает.

Даже самые яростные критики существующего режима согласны с тем, что на любых честных выборах, даже если к ним допустят, прости господи, Навального и Чирикову, Владимир Путин все равно безоговорочно победит. Какими бы опереточными ни были российские выборы, то есть вот та самая процедура с урнами и кабинками, которая назначена на 4 декабря, свой выбор российское общество делает каждый день.

Оно делает этот выбор, даже когда просто наблюдает по телевизору новые приключения членов правящего тандема вроде вчерашнего катания на комбайнах по почему-то не убранному в конце октября полю.

Во времена «Солидарности» у поляков была такая симпатичная традиция — выходить на вечернюю прогулку как раз во время выпуска телевизионных новостей. Не ходить с флагами, не митинговать, просто гулять. А у нас даже такой протест — это что-то из области фантастики. Даже такой смехотворный. И вывод, который из этого можно сделать, в общем, очень прост. Оппозиционеры, которые ходят митинговать, скажем, на Триумфальную, почему-то протестуют против власти и критикуют власть.

Терять все равно нечего, в акциях участвует двадцать человек, куда уж меньше. Почему бы не начать протестовать против общества, против народа? Хуже не будет, а лозунг «Долой народ» вполне может объединить гораздо больше народу, чем любой политический лозунг. Я ни к чему не призываю, но ближайшее тридцать первое число меньше чем через неделю. Может быть, попробует кто-нибудь?

10 января 2012. Вчера лидер «Левого фронта» Сергей Удальцов, весь декабрь просидевший в спецприемнике, провел свой первый митинг в центре Москвы. Спецкор ИД «Коммерсантъ» Олег Кашин не готов считать освобождение Удальцова признаком политического потепления.

Самое ужасное последствие декабрьских митингов — теперь, когда на площадь выходит меньше ста тысяч человек, это уже кажется незначительным и неинтересным. Поэтому, проезжая вчера мимо, может быть, двух сотен митингующих у станции метро «Улица 1905 года», я даже не вышел из машины. Двести граждан с флагами — это по нашим новым меркам слишком мало, почти незаметно.

Двести граждан с флагами отмечали некруглое 107-летие Кровавого воскресенья — 9 января. Организатором митинга был «Левый фронт» и лично Сергей Удальцов, судьба которого была, может быть, самым драматическим проявлением декабрьских протестов — пока на Болотной площади и проспекте Сахарова проходили митинги, Удальцов сидел в спецприемнике, получая новые 15 суток сразу по окончании предыдущих. К концу декабря больше всего оппозиционных проклятий собирала судья Боровкова, посадившая Удальцова на очередные 15 суток в тот же день, когда он должен был выйти на свободу. Удальцов объявлял в спецприемнике голодовку, его клали в больницу, потом снова сажали — на таком фоне разговоры о политических реформах и диалоге власти с протестующими выглядели достаточно лицемерно, потому что сколько бы Алексей Кудрин ни говорил о необходимости переговоров, все равно последнее слово в них останется за судьей Боровковой.

И то, что Сергей Удальцов теперь все-таки на свободе и даже устраивает митинг на двести человек — это выглядит абсолютным хэппи-эндом и признаком политического потепления, хотя никакой это, конечно, не хэппи-энд, и все прекрасно понимают, что если завтра потребуется, Удальцова снова заберут за переход улицы в неположенном месте, и судья Боровкова снова даст ему 15 суток, а потом еще 15 суток.

«Потепление сверху» — явление обратимое и не дает никаких гарантий по поводу того, что на смену ему не придет очередное похолодание. Оба декабрьских митинга, о которых мы так много говорили в последние недели и, видимо, будем говорить еще долго, заканчивались принятием резолюций с достаточно конкретными требованиями — освобождение политзаключенных, отмена итогов декабрьских выборов, отставка Владимира Чурова. По всем пунктам ответы уже получены — сформированная по итогам выборов Госдума уже заседает, Владимир Чуров обещает подумать об отставке через четыре года, а что касается политзаключенных — ну вот Удальцов митингует, а мог бы сидеть.

О том, что власть и протестующие должны вести диалог, вести переговоры, говорят буквально все. Но не все понимают, что переговоры уже ведутся — по крайней мере, в таком формате: требования митингующих известны, и власть на них постоянно отвечает.

26 декабря 2011. На Болотной площади 10 декабря было круто.

На проспекте Сахарова 24 декабря было тоже круто.

Сергей Удальцов — это всегда было не круто.

I

2003 год, осень. В Москве проходит очередной «Антикап», и я даже не знаю, как объяснить вот этому сообществу, в которое я сейчас пишу, что такое «Антикап». Полное название — «Антикапитализм-2003». По Бульварному кольцу идет демонстрация радикальных леваков. Даже не помню, санкционированная или нет, — может быть, даже и несанкционированная, но по тем временам это значило совсем не то, что теперь. Те времена вообще сильно отличались от наших. Радикальные леваки маршировали по бульварам, их никто не разгонял, но выглядело это все равно ужасно экстремистски и радикально. Еще не запрещенные нацболы, пугая прохожую интеллигенцию, скандировали «Наши «Миги» сядут в Риге!» и — о да! — «Сталин, Берия, Гулаг!», кто-то еще (а может, те же нацболы) скандировал «Путин — г…», и их никто за это не арестовывал, а я спокойно цитировал этот лозунг в газете, совершенно не опасаясь, что ее собственник (тогда им, кстати, был Борис Березовский, что тоже трудно понять, глядя из 2011-го) как-то меня за это накажет.

Заканчивалось шествие митингом у памятника Кириллу и Мефодию. Колонна нацболов, подходя к памятнику, стала скандировать: «Лимонов, Лимонов!» Следом шла колонна другой левой организации, явно конкурирующей. Когда они начали скандировать фамилию своего лидера, выглядело это пародией.

Они кричали: «Удальцов, Удальцов!»

Это было восемь лет назад. Я впервые услышал эту фамилию и сразу понял: Удальцов — это не круто.

II

Случая убедиться в обратном в последующие годы у меня не было, кажется, вообще. Удальцов так и оставался уменьшенной копией Лимонова и одновременно пародией на него — Лимонов без лимоновского чувства стиля выглядит достаточно жалко. В 2004-м нацболы ворвались в здание Минздрава, и все мировые газеты облетела фотография выбрасываемого из кабинета министра портрета Путина. Спустя месяц Удальцов взялся повторить тот же трюк с Министерством образования (я тогда писал, что нацболы и Удальцов — это как кока-кола и пепси русского протеста) и даже сумел прорваться в здание Министерства на Тверской. Мы, приглашенные им репортеры, ждали на тротуаре — сейчас откроется окно и из него вылетит портрет Путина. Не дождались — Удальцов заблудился в коридорах министерства, потом его поймал охранник и сдал в милицию. Составили протокол и отпустили (нацболов из Минздрава потом долго судили и присудили им несколько лет колонии). На следующую удальцовскую акцию я тупо не пошел — зачем, если это не круто?

III

Прошло пять лет, я уже перестал писать о митингах, и имя Удальцова в моей жизни звучало уже таким монотонным фоном, когда очередной коллега, сходивший на очередной митинг Удальцова, объяснял редактору, что писать об этом митинге не надо, потому что это не круто. Удальцова опять забрали в милицию, Удальцов опять что-то пикетирует, Удальцову дали 15 суток, Удальцов объявил голодовку — это звучало как несмешной анекдот. Когда я впервые услышал имя Удальцова, ему было 26. Теперь ему почти 35. И все одно и то же — митинг, арест, голодовка, бу-бу-бу-бу-бу. Удальцов — это не круто.

IV

В декабре это удальцовское бу-бу-бу стало непрерывным, но в этом декабре непрерывным стало вообще все, потому можно было не обратить внимания, что новости об очередных 15 сутках для Удальцова стали звучать буквально каждые 15 суток. То есть человек выходит из дома, его хватают, тащат в суд, арестовывают, потом срок ареста истекает, и его снова тащат в суд и снова дают 15 суток. В какой-то момент в новостях об Удальцове появилось слово «реанимация» — он так и продолжает голодать, у него язва желудка, из спецприемника его везут в больницу, из больницы в спецприемник, из спецприемника в суд и так далее. К прошлой субботе уже было можно догадаться, что происходит что-то не то, и далекая от левой риторики толпа на проспекте Сахарова почтительно выслушала его видеообращение о классовой борьбе и о правах трудящихся, но я не думаю, что на проспекте было много людей, которые что-то всерьез поняли; жена Удальцова Настя сказала, что завтра, в воскресенье, его должны выпустить — ну вот и славно. Выпустили же Навального с Яшиным, и теперь они митингуют на проспекте Сахарова. Завтра выпустят Удальцова, он придет на телеканал «Дождь», и аудитория этого канала увидит, что Удальцов — это не круто.

V

Наступило завтра, и Удальцова вопреки всему снова потащили в суд, и 27-летняя судья Боровкова, прогнав журналистов из зала суда, присудила второй месяц находящемуся в тюрьме Удальцову еще десять суток ареста за двухмесячной давности бессмысленный пикет. Заявку на митинг «За честные выборы», который в итоге прошел на Болотной, подавал Удальцов. Судья Боровкова предоставила ему выбор: Новый год за решеткой или Новый год в реанимации. Опции «Новый год дома с женой и детьми» у судьи Боровковой нет.

Бывает так: встречаешься с девушкой, встречаешься, встречаешься, скапливаются какие-то вещи — «то самое» кафе, общий любимый фильм, какая-то одинаковая, у тебя и у нее, фигня из детства, и так далее. Если с этой девушкой все быстро закончится, все эти вещи отвалятся сами собой. Если все будет серьезно, из этих вещей сложится ваша общая мифология, которую вы потом расскажете внукам. Если бы не было этого месяца издевательств над Удальцовым, он так бы и остался мальчиком из хорошей семьи (я бы сказал — из очень хорошей; улица Удальцова — это не совпадение, это его прадед), неумело подражающим Лимонову. Но этот месяц превратил его в героя, в святого, в кого угодно, но это вторично. Что важнее, Удальцов превратился в то, на что вдруг замкнулась вся русская история по состоянию на декабрь 2011 года. Теперь уже неважно, крут он или нет, он стал кащеевой иглой и для Путина, и для каждого, кто выходил митинговать в этом декабре.

Сергей Удальцов инициировал митинги «За честные выборы» — на которых, подозреваю, были все московские пользователи из того сообщества, в котором я сейчас пишу этот пост. На этих митингах первой резолюцией было выпустить политзаключенных, то есть и Удальцова тоже, потому что он, конечно, политзаключенный. Спустя сутки после митинга на проспекте Сахарова власть отреагировала на это требование новым, показательно наглым арестом Удальцова. Теперь вопрос к вам, скандировавшим «Один за всех и все за одного»: что ответите власти?

30 декабря 2011. Подводить итоги года в этот раз трудно — у всех почему-то получаются не итоги года, а итоги декабря. Очевидно, это перекос — на самом деле политический год начался в сентябре, вот и итоги года нужно подводить, начиная с сентября. Я, кстати, как раз в сентябре и начал каждый день комментировать политические события в эфире «Коммерсантъ FM», так что мне будет проще.

Когда в сентябре происходили некрасивые события вокруг партии «Правое дело», один мой товарищ написал статью, которая называлась «Два дня, когда политика вернулась» — тогда действительно казалось, что произошла какая-то политическая аномалия, и что вот сейчас специальные люди, которым по должности положено, все починят, и дальше все будет, как было. Но эти два дня вернувшейся политики оказались какими-то слишком длинными — они продолжаются до сих пор, и, кажется, не собираются заканчиваться.

Путин с Медведевым поменялись местами, потом Медведев выгнал Кудрина, потом были выборы, которые планировались как очередное ни на что не влияющее голосование, но обернулись вот тем декабрем, который, по выражению поэта Ивана Давыдова, подвел итоги не году, а десятилетию.

Система была построена в расчете на неподвижность, у них это называлось стабильностью, и в этом году мы увидели, как минимальное движение потащило за собой всю систему, только успевай зажмуриваться.

Важные новости про политику приходят каждый день, и никто не знает, чем все закончится. Оказалось, это удивительное чувство — когда не знаешь, чем закончится. Мы отвыкли от него, а теперь оно есть.

Самым понятным и общедоступным достижением путинских лет я бы назвал законодательно зафиксированные бесконечные новогодние каникулы. Их вполне можно было считать признаком стабильности, может быть, даже определяющим, а теперь это просто несколько выходных между декабрем и политическим январем, который, что бы в нем ни произошло, в любом случае будет таким же интересным и важным, как этот декабрь.

Мы прощаемся до января, и даже если он будет не таким увлекательным, как декабрь, жизнь все равно не станет такой, чтобы ее можно было описать устаревшим словом «стабильность» в том значении, к которому мы привыкли за прошлые 12 лет. Зубную пасту невозможно засунуть обратно в тюбик, и это простое правило — гораздо более надежная гарантия перемен, чем любые политические лидеры и события.

26 декабря 2011. Я не знаю, что вынес для себя Алексей Кудрин из посещения митинга на проспекте Сахарова. Я надеюсь, идиоты, свистевшие Кудрину во время его первого и, вероятно, последнего выступления на митинге, никак не повлияли на его отношение к происходящему. А каково это отношение — действительно хотелось бы знать. Мне кажется, визит Кудрина — это самое политически интересное из того, что случилось в субботу.

Почему-то многие восприняли появление Кудрина как срочную замену Михаилу Прохорову. Еще в пятницу вечером предполагалось, что Прохоров выступит на митинге, а утром в субботу вдруг оказалось, что Прохоров собрался стоять в толпе и выступать не будет, зато придет выступать Кудрин, и это действительно могло показаться рокировкой — считается, что у Кремля есть два запасных лидера для вот этих «рассерженных горожан»: Прохоров и Кудрин. Прохоров претендует на такое лидерство вполне официально — он выдвинулся в президенты, и это выдвижение, очевидно, лишает его права на что-то претендовать всерьез, потому что тот, кто договорился с Чуровым — тот уже чужой на проспекте Сахарова.

У Кудрина все совсем по-другому. От даже формальных попыток претендовать на политическое лидерство его страхуют многие объективные вещи, в том числе — абсолютно кабинетный характер (на митинге этого человека в дубленке с тихим голосом хотелось обнять и немедленно куда-нибудь увести) и, мне кажется, наглядный опыт его бывшего начальника Михаила Касьянова, который как раз претендовал на оппозиционное лидерство и не очень в этом преуспел.

Кудрин приходил не для того, чтобы «канализировать протест», а, судя и по его выступлению, и по опубликованному накануне на сайте газеты «Коммерсантъ» тексту, чтобы предложить свои посреднические услуги в явно назревшем переговорном процессе.

Потому что, конечно, можно провести еще сколько угодно митингов, принимая каждый за очередную победу гражданского общества, но не добиться от власти ответа на, в общем, простые вопросы, уже трижды заданные — и Чистыми прудами, и Болотной площадью, и проспектом Сахарова. Вопросы вполне понятные и конкретные: что делать с Чуровым и Центризбиркомом, что делать с нарышкинской Государственной думой, что делать с президентскими выборами, по поводу которых пока нет никаких новостей и которые запланированы как повтор выборов декабрьских.

Эти вещи должны быть предметом диалога, и если Кудрин готов содействовать началу такого диалога — пускай помогает. Я не знаю, что он вынес из посещения проспекта Сахарова, но если ему показалось, что свист перед сценой был ему ответом, то хочу передать ему — нет, это не так.

16 декабря 2011. Я не думаю, что меня сейчас слышит начальник сборочного цеха нижнетагильского «Уралвагонзавода» Холманских Игорь, но, надеюсь, ему передадут — я хочу обратиться к нему. Здравствуйте, Игорь. Вчера вы предложили премьер-министру Путину свои услуги по наведению порядка в Москве в связи с, цитата, «этими митингами». Вы сказали, что если «полиция не умеет работать, не может справиться», то вы «с мужиками готовы сами выйти и отстоять свою стабильность».

Я не знаю, Игорь, что вы имели в виду, когда говорили, что полиция «не может справиться». В прошлую субботу, когда был митинг на Болотной, благодаря полиции многотысячное собрание в центре Москвы прошло так спокойно, что комментаторы сравнивают этот митинг с Днем города или большими концертами — и это первый раз на моей памяти, а я пишу о митингах в Москве восемь лет.

Можно предположить, что вам не понравилось именно это, и вы, Игорь, хотели бы, чтобы полиция разогнала эту толпу на Болотной. Но, может быть, вам не понравилось, как московская полиция действовала в предыдущие дни — разгоняла митингующих на Мясницкой и Триумфальной, задерживала сотнями, избивала. Может быть, вы имели в виду эти эпизоды — я не знаю.

Когда «вы с мужиками» обещаете разобраться «с этими митингами» — это не стабильность, это анархия. И обещая заменить собой полицию, вы, Игорь, разрушаете любимую вами стабильность гораздо успешнее, чем любой сенатор Маккейн.

Стабильность, Игорь, — это когда власть может смениться в результате выборов. Стабильность — это когда для правящей партии поражение на выборах — это просто поражение, а не вопрос жизни и смерти.

Стабильность — это когда благополучие вашего завода зависит от спроса на производимые вами танки, а не от того, кто сидит в Кремле.

Стабильность — это честные выборы, это справедливые суды, это действующая Конституция, а вовсе не разгоны митингов и прямые линии.

Я надеюсь, Игорь, что вы меня поняли, и ваши мужики тоже меня поймут. Стабильности мы все хотим, поверьте.

13 декабря 2011. Семь лет назад, когда на Украине после продолжительных уличных выступлений сменилась власть, я много писал в газете «Коммерсантъ» о том, как Кремль готовится отражать «оранжевую угрозу». Тогда, если помните, было создано молодежное движение «Наши» — предполагалось, что в случае чего, оно выведет на улицы тысячи молодых сторонников Владимира Путина, которые не позволят оппозиции, как это тогда называлось, «захватить улицу».

Шли годы, «оранжевая угроза» как была призрачной, так и оставалась, но движение «Наши» и более мелкие, но не менее прокремлевские молодежные движения росли и развивались, продолжая готовиться в случае чего выходить на улицу, чтобы защитить власть. Иногда они даже выходили на улицы — то в честь Дня Победы, то в честь Нового года, то еще в честь чего-нибудь настолько же безобидного, но всем было понятно — они выходят на улицу, чтобы показать, что они умеют собирать многотысячную толпу, и в случае чего обязательно ее соберут.

Годы по-прежнему шли, молодежные движения по-прежнему росли, было даже создано специальное правительственное ведомство — Росмолодежь, сменилось уже два или три поколения нашистов, и только «оранжевая угроза» все не наступала и не наступала. Четыре года назад в газете «Коммерсантъ» написали со слов источника в Кремле, что молодежные движения уже не нужны, и их скоро распустят. Это было четыре года назад, и сегодня, наверное, стоит признать, что тот прогноз не сбылся. Никто их не распустил, они остались.

Годы шли, нашисты время от времени оказывались в центре каких-то скандалов, и после каждого скандала эксперты и знающие люди, говорили, что вот теперь-то их точно распустят. Но никто их не распускал, и они снова устраивали свой лагерь на Селигере, и к ним приезжал президент, и становилось понятно, что они по-прежнему зачем-то очень нужны.

И вот час настал, после парламентских выборов в Москве начались самые масштабные за последние годы уличные выступления — то самое, для противодействия чему «Наши» и создавались много лет назад. Было понятно, что они тоже выйдут на улицы. Было понятно, что их тоже будет много. Но все равно было интересно — как пройдет их звездный час.

На фотографиях с митинга на Манежной в поддержку «Единой России» много смешного — и немолодые гастарбайтеры, слушающие речь Дмитрия Рогозина, и пенсионерки в жилетах «Молодой гвардии», и много чего еще. Никаких толп молодежи, ради которых все когда-то и затевалось, просто нет — потерялись по дороге, не смогли, не успели. Кажется, это идеальная иллюстрация понятному слову «провал». Вчера на Манежной площади провалилась вся государственная молодежная политика последних лет. И было бы логично сейчас предположить, что теперь-то «Наших» точно распустят. Я, кстати, допускаю, что их действительно распустят. Но об этом почему-то уже неинтересно рассуждать. Даже не знаю, почему.

12 декабря 2011. Почему-то в эти дни хочется вспомнить известную историю про путешественника Нобиле, который долго собирался долететь до Северного полюса на дирижабле, а когда долетел, сказал — «Ну вот мы и прилетели», — и заплакал. Почему-то у всех, с кем я обсуждаю субботний митинг, примерно такое же настроение. Что дальше — непонятно, а впереди новогодние праздники, во время которых всем, конечно, будет уже не до политики, и живи еще хоть четверть века, все будет так, исхода нет.

Я тоже, конечно, не знаю, как все будет, но я знаю, что до сих пор власть очень дорожила мифом, что если люди выйдут на улицу, то они немедленно начнут бить ОМОНовцев, колоть их шилом и рвать им пасть, и что уличный протест — это кровь, кишки и прочее. Зайдите на сайт Общественной палаты — это, может быть, самое смешное сейчас онлайн-издание. Накануне митинга все материалы этого сайта были посвящены тому, что на митинг ходить не надо ни в коем случае. Певец Сергей Мазаев говорил, что на митингах «какие-то ублюдки начинают крушить машины, витрины. Это безобразие. Меня просто трясет от всех этих событий», солист группы «Уматурман» обещал — «Лично я трясти флагами не пойду, потому что считаю, что это просто глупость», певец Сергей Лазарев говорил, что «наш народ сам не знает, что хочет, и сейчас люди пойдут на митинг, а по сути, многие подвергнутся стадному чувству», а телевизионная начальница Маргарита Симоньян задавала риторический вопрос — «Неужели кому-то непонятно, что цели этих людей — спровоцировать насилие и устроить хаос» — и грозила фашистами. Кстати, месяц назад я брал у нее интервью и спрашивал — ну что, неужели вам нравится существующая в России система «ограниченной демократии», и она, думаю, честно отвечала, что ей, конечно, все это не нравится, «но вы же понимаете, что на любых свободных выборах у нас победят фашисты, которые нас с вами с удовольствием повесят».

Маргариту Симоньян я в итоге видел в субботу на Болотной площади — надеюсь, теперь ей хотя бы немного стыдно за предмитинговые слова. А может, и не стыдно — строго говоря, это уже не имеет значения. Как известно, митингующие в субботу вели себя мирно, ничего не громили и не поджигали. Но они на протяжении нескольких часов топтали ногами те самые мифы, которыми очень дорожила власть.

Я не знаю, что будет дальше. Но я знаю, что после митинга на Болотной площади людям, сделавшим карьеру на «борьбе с оранжевой угрозой» будет гораздо труднее говорить и про стоящую за всеми Хиллари Клинтон, и про фашистов, которые обязательно вылезут из-за спин Акунина и Парфенова.

Даже если после митинга на Болотной не случится больше вообще ничего, он уже свел к нулю ценность охранительных мантр даже для тех, кто сам их произносит.

7 февраля 2012. «У нас, по-моему, политических заключенных нет, и слава Богу», — эти слова Владимира Путина подходят для программы «Время», а больше ни для чего не подходят, потому что политические заключенные в России, конечно, есть, и отсутствие в Уголовном кодексе «классических» советских политических статей никого смущать не должно: отмена уголовного преследования за «антисоветскую агитацию» никак не повлияла на возможность политически мотивированных уголовных преследований.

Когда дважды оправданного присяжными лейтенанта Аракчеева сажают на 15 лет за военные преступления после того, как Рамзан Кадыров возмутился из-за, цитирую, «недопонимания присяжными воли моего народа» — это политическое дело или нет? Дело Ходорковского и Лебедева — кто рискнет сказать, что в этом деле нет никакой политики? Есть еще знаменитая 282-я статья УК РФ, по которой, как показала практика применения, уголовное дело можно возбудить на основании любого высказывания о ком угодно — мы наблюдали уже суды по этой статье, когда обсуждалась, допустим, социальная группа «неверные менты» или социальная группа «фашисты» — когда судили антифа-активистов.

Нацболка Таисия Осипова осуждена за наркотики, но понятыми при ее задержании были активисты «Наших» и «Молодой гвардии», и одно это позволяет, мне кажется, считать Осипову полноценной политзаключенной, что бы ни было написано в приговоре суда.

Но, если совсем честно, я могу понять, почему Путин так уверенно говорит, что в России нет политзаключенных, не опасаясь, что кто-нибудь встанет и скажет — «Ложь, вот список политзаключенных, свободу им». Дело в том, что такого списка нет в принципе, и когда в субботу на митинге Ольга Романова обещала отнести в Кремль бумагу с перечислением всех, кто сидит «за политику», сам список со сцены прочитан не был. И, видимо, не будет, потому что есть такая особенность российского общественного мнения — у него нет общепризнанных политзаключенных.

У Ходорковского и Лебедева есть множество критиков — преимущественно из левых организаций, — которые не хотят признавать, что бывшие акционеры ЮКОСа сидят по политическим мотивам. Антифашисты и анархисты не считают политзаключенными националистов, в том числе сидящих «за экстремизм». Нацболам, которых сажали за откровенно политические акции по «хулиганским» статьям УК, потребовались годы, чтобы их стали считать политзаключенными не только сами нацболы. Доходило иногда до смешного — на прошлый новый год свои 15 суток за одно и то же, за Триумфальную площадь, получили и Борис Немцов, и националист Владимир Тор. Немцова «Международная амнистия» сразу же признала «узником совести», Тора — почему-то нет. И если даже в таких очевидных случаях нет общепризнанной точки зрения на то, кто политзаключенный, а кто нет, то почему же Владимир Путин должен признавать само существование политзаключенных в России? Вот он и не признает.

3 февраля 2012. Когда несколько лет назад Владимир Путин назвал себя единственным демократом и пожаловался, что после смерти Махатмы Ганди ему не с кем поговорить, над этим было можно посмеяться, но теперь смотришь новости и видишь в них — ну да, единственного демократа. По крайней мере, единственного во власти. В среду Владимир Путин предложил наблюдателям от «Яблока» стать его наблюдателями на президентских выборах, а теперь принял аналогичное предложение «Лиги избирателей» Бориса Акунина и Леонида Парфенова. Формально решение исходит от путинского штаба, но ясно же, что это не инициатива штабных клерков. Это тот самый Путин 2.0, которого нам обещали. Готовый к диалогу, открытый, прозрачный и вообще — достойный собеседник Махатмы Ганди. Лозунг «За честные выборы!» — это его лозунг, а те, кто не верит, могут проверить, вот, пожалуйста — приходите наблюдателями, Путин разрешил.

Ситуация выглядит так, что хочется спросить, в чем же здесь подвох. Тут ведь должен быть какой-то подвох, правда же? Мне кажется, должен. И я попробую предположить, в чем он заключается.

Мне кажется, они действительно поняли, что вбросы, «карусели» и прочее именно в Москве — это себе дороже. И что если мартовские выборы именно в Москве пройдут так же, как декабрьские, это может закончиться чем-то еще более неприятным, чем было в декабре. «Лига избирателей» — это все-таки прежде всего москвичи. «Яблоко» — в общем, тоже наибольшими ресурсами располагает именно в Москве. Если Путин зовет их своими наблюдателями на президентские выборы, значит, Путин уверен, что выборы в Москве пройдут без нарушений.

И это вполне может быть попыткой устроить в Москве образцово-показательную территорию демократии. Кавказ, Татарстан с Башкирией, солдаты, больницы, тюрьмы — они проголосуют как в декабре, а Москва проголосует честно. И поводов для митингов в марте не будет. Такая кутузовская тактика — сдать Москву, чтобы победить.

Не знаю, поможет ли эта тактика смягчить протестные настроения, но поспособствовать антимосковским настроениям в регионах она, мне кажется, очень даже может. Митинги «тагильских рабочих» в поддержку Путина, сюжеты НТВ об оппозиционных лидерах, отдыхающих за границей и прочие элементы информационных войн — это ведь тоже все работает прежде всего на то, чтобы и у Москвы, и у всей России сложилось четкое ощущение — Москва отдельно, Россия отдельно. Такая тактика, наверное, может помочь на выборах, но жизнь после выборов она точно может испортить, причем в равной мере всем.

1 февраля 2012. Я уже достаточно давно переписываюсь с одним московским чиновником — мы познакомились, когда ему поручили силами районной управы организовать праймериз «Народного фронта». Он показывал мне документы за подписью префекта и еще каких-то районных, окружных и городских начальников, но просил, если я буду об этом писать, не указывать их фамилий, и название района тоже не указывать. Писать в формате «кто-то кое-где у нас порой» было неинтересно, и я об этих праймериз ничего не написал, но с чиновником мы так и общаемся, и вчера он мне жалуется — ему поручили организовать участие бюджетников и пенсионеров от того же района в митинге в поддержку Владимира Путина на Поклонной горе. Снова есть соответствующие документы и снова просьба — только не говори, какой район, только не говори, как фамилии ответственных сотрудников.

Ничего, в общем, нельзя говорить — в самом деле, нельзя же подставлять людей, их ведь могут уволить из управ, префектур и где там они еще работают. Сам чиновник, кстати, обещает в субботу принять участие в шествии по Якиманке — разумеется, инкогнито.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.