Л. Троцкий. СРЕДИ ЗАТРУДНЕНИЙ

Л. Троцкий. СРЕДИ ЗАТРУДНЕНИЙ

В Плоештах, в городском сквере, Атлас из чугуна поддерживает чашу фонтана. С двух сторон сквера, под углом, стоят клубы консервативной и либеральной партий. Атлас поставлен так, что вращается вокруг своей оси, и, смотря по тому, кто находится у власти, консерватор или либерал, Атласа поворачивают лицом то к консервативному, то к либеральному клубу… Даже чугунный фонтан вынужден здесь приспособляться к сменам партийного режима!

Трудно представить себе более ожесточенную партийную борьбу, чем та, ареной которой является Румыния. Но эта ожесточенность, распространяющая свое действие даже на общественные статуи, находится в обратном отношении к значительности программных разногласий. Две основные или «исторические» партии Румынии носят, как сказано выше, имена консервативной и либеральной. В Англии либерализм был программой индустриального развития, консерватизм – охранительным принципом привилегированного землевладения. Тщетны были бы, однако, попытки открыть то же самое социальное содержание в программах правящих поочередно румынских партий, – и не потому собственно, что этих программ не существует (они могли бы ведь развертываться в действии, даже и не будучи формулированы на бумаге), а потому, что обе господствующие партии со всеми своими фракциями уходят корнями своими в землю, – в ту землю, которая принадлежит частным собственникам. Это – основной факт политической жизни Румынии: ее судьбы направляются интересами привилегированных аграриев.

Болгария и Сербия – тоже земледельческие страны. Но земледелие там ведется фермерами-крестьянами, мелкими и средними собственниками, не знающими ни над собой, ни рядом с собой помещика. Эта коренная разница в строе аграрных отношений порождена различием географического положения. Нынешняя Румыния никогда не находилась в сфере непосредственного турецкого владычества. В XVI столетии национальные князья Молдавии и Валахии были заменены фанариотами, – знатными греками, ставленниками Порты. Дунайские княжества стали в вассальное отношение к Турции, но победители не проникали в пределы княжеств и не захватывали здесь земель. Феодальные отношения начали формироваться среди балканских славян, как и среди румын, еще до турецкого нашествия. Но в то время как на Балканском полуострове завоеватели захватили земли в свои руки и, разрушив элементы слагавшегося национального феодализма, подчинили славянских крестьян власти бега, помещика-мусульманина, в Румынии, наоборот, завоеватели содействовали образованию боярства, национально-феодальной касты, выполнявшей роль посредника между Константинополем и плательщиком дани – румынским крестьянином. Положение этого последнего было хуже, чем положение его болгарского или сербского собрата, ибо беги, чувствуя себя пришельцами-завоевателями в стране, никогда не могли доводить эксплуатации крестьянства до того напряжения, как «национальная» молдавано-валахская каста бояр. Чем более расшатывалось турецкое владычество, тем большую степень экономической независимости от турка-помещика отвоевывал себе балканский крестьянин, а рост его хозяйственного благосостояния становился, в свою очередь, главным фактором разрушения турецкого владычества. В этих исторических условиях уничтожение турецкого ига имело в Болгарии и в Румынии совершенно различное значение. Одновременно с утверждением независимой Болгарии, турецкие земли переходили в руки крестьян, разумеется, более крепких, главным образом, так называемых «чорбаджиев». Крестьяне освобождались от необходимости делиться продуктами своего труда с помещичьей кастой, автоматически уничтожался феодализм, – Болгария превращалась как в экономическом, так и в политическом отношении в аграрную демократию.

Совсем иные социальные последствия имело национальное освобождение Румынии. Ликвидация вассальных отношений к Турции нимало не затрагивала национального румынского феодализма. Провозглашение государственной независимости Румынии не избавляло крестьянина от помещичьей кабалы, оно лишь освобождало помещика от необходимости делиться прибавочным продуктом крестьянского труда с турецкой казной. Правда, в 1864 году произведено было, по русскому образцу, «освобождение» крестьян. Но условия крупного землевладения не были при этом затронуты, а крестьяне после реформы оказались в самой тяжкой зависимости от помещиков. Отмененное формально, крепостное право сохранилось до настоящего дня фактически^{44}. Достаточно сказать, что еще в 1889 году приходилось принимать закон, который гарантировал крестьянам (на бумаге) minimum два дня работы на собственной земле!

Старое боярство в большинстве своем вышло в тираж, проело и пропило дедовское достояние. Выдвинулись новые собственники – чокои, помещики-выскочки – и, наряду с ними, арендаторы, стоящие между помещиками и крестьянами. Обновился только владельческий персонал, – формы хозяйства и приемы эксплуатации крестьянства остались те же.

Туркам перестали платить дань, но тем страшнее возросла та дань, которую народ платит бюрократическому и милитаристическому государству. Общий годовой доход нации исчисляется здесь в 1 1/4 миллиарда франков, при чем государство поглощает из этой суммы не менее одной трети! В стране, где крестьянство, связанное чисто крепостными «аграрными договорами», питается только мамалыгой и брынзой, вымирает от пеллагры, живет в значительной своей части в земляных норах, три-четыре раза в десятилетие подвергается голоду и раз в десятилетие устраивает жестокие восстания, в этой стране чудовищный государственный бюджет бьет неистощимым фонтаном – для делающих политику бояр, чокоев, партийных шефов, их партизанов и их отпрысков, для всех тех, которые группируются здесь в политические банды на паях, именуемые партиями.

Все партии стоят на аграрно-крепостнической основе. Правда, в стране хоть и медленно, но все же развивается капитализм. Наибольшее значение имеет нефтяная промышленность, сделавшая за последнее десятилетие значительные успехи. В Кымпине я видел сотни вышек и осматривал один из самых больших в Европе нефтеочистительных заводов «Steana Romina», подобного которому, по словам депутата Скобелева (объезд мы совершили вместе), нет у нас в Баку. Эта индустрия, занимающая около 40 тысяч рабочих рук, пользуется чрезвычайным покровительством государства, так что нормальная капиталистическая эксплуатация отступает далеко назад перед бюджетным хищничеством. В качестве румынских капиталистов выступают те же землевладельцы, бояре и чокои, политическое мышление которых определяется всецело их основными, т.-е. аграрными, интересами. Значительная часть финансовых и индустриальных капиталистов, являющихся в то же время богатейшими помещиками, входит в состав так называемой либеральной партии, которая проявляла до сих пор свой либерализм зверскими расправами над крестьянством, поддержанием кабальных аграрных отношений, закреплением еврейского бесправия и преследованием рабочих организаций. Левое крыло либеральной партии образуют так называемые попоранисты, народники. Большинство их прошло в 80-х годах через стадию «социализма», который в Румынии, как и во всех вообще молодых или, вернее, отсталых странах сыграл роль приготовительного политического класса для широких кругов интеллигенции. Но от своего радикального прошлого попоранисты не сохранили ничего. Основной вопрос румынского общественного развития – аграрный – не может быть, разумеется, разрешен изнутри партии, в которой задают тон помещики-крепостники в европейско-либеральном облачении. Попоранисты осуждены при них на роль бессильного хвоста. Во главе их стоит политический эмигрант из России, побывавший в свое время в Сибири, бессарабец Стереа, ныне ректор Ясского университета. В настоящее время либеральная партия, шефом которой числится г. Братиану,[114] находится в состоянии нетерпеливой оппозиции.

У власти стоят консерваторы, в лице двух своих групп: юнимистов (Тит Майореску) и консерваторов-демократов (Таке Ионеску). Что «охраняют» румынские консерваторы? Крупное землевладение, политическое бесправие народных масс, возмутительные законы против евреев. Но во всем этом либералы не отстают от них ни на вершок. Больше консерваторам охранять нечего. Когда они у власти, они увеличивают издержки на армию, строят железные дороги, увеличивают налоги, делают новые займы (государственный долг Румынии превышал 1 1/2 миллиарда франков – до румынского «похода» в Болгарию). Но все это делают и либералы! Программных различий нет. Есть оттенки в тактике клик, в приемах коррупции, в семейных традициях шефов. Если перевести эту мысль на бессарабский язык, то можно сказать, что разногласие колеблется в пределах Пуришкевич – Крупенский. Здесь Пуришкевич, несомненно, примкнул бы к либеральной партии, так как ее антисемитизм имеет более цинично-боевой характер, а ее метод политической агитации характеризуется безобразной разнузданностью. Наоборот, Крупенский примкнул бы, несомненно, к румынским консерваторам, – ввиду своего тяготения к политикам, умеющим безукоризненно обращаться с носовым платком. Наконец, покойник Крушеван играл бы, вероятно, видную роль в партии консерваторов-демократов, которые в просторечии называются «такистами», по имени своего лидера, адвоката Таке Ионеску. Эта политическая группа объединила в своих рядах все деклассированные элементы, крайне многочисленные здесь: промотавшихся боярских сынков, выгнанных чиновников, прогоревших купцов, скомпрометированных подрядчиков, журналистов без газет, газетчиков, еще не нашедших случая утратить свою «независимость», спившихся учителей и пр. и пр. Такисты консервативны, поскольку задача их состоит в охранении всех видов бюджетного паразитизма; свой консерватизм они называют демократическим, потому что их политика началась с натиска на старые политические клики – под лозунгом: «Пустите и нас к бюджетному корыту!».

Аграрная демократия, какою оказалась Болгария после низвержения турецкого владычества, нашла свое естественное политическое выражение в парламентарном режиме, основанном на всеобщем избирательном праве; после изгнания турок все болгары должны были стать равноправными, как под турками они были равно-бесправными. Иное дело Румыния: феодальная олигархия, больше всего опасавшаяся, как бы крестьянство не пришло к пониманию своего значения в жизни страны, обеспечила свое политическое господство при помощи куриальной системы, совершенно исключающей возможность самостоятельных крестьянских кандидатур. В рамках трех курий развертывается в течение десятилетий борьба консервативных и либеральных клик за обладание властью.

Огромную роль в этой борьбе играет чиновничество. Оно сменяется вместе со сменой правящей клики; поэтому партийная политика является для него делом борьбы за самосохранение. В Румынии теперь около 100 тысяч чиновников, за одно последнее десятилетие число их возросло еще на 20 тысяч. В стране, где темное, экономически и политически закабаленное сельское население составляет 86 %, где почти отсутствует самостоятельный буржуазный класс, где рабочее движение только начинает развертываться, где немногочисленные капиталистические элементы растворены в аграрно-крепостнических, – в такой стране централизованная бюрократическая армия в 100 тысяч является политическим фактором огромного значения. В известных мемуарах «Aus dem Leben Konig Karls von Rumanien», («Из жизни короля Карла Румынского»), в составлении которых главное участие принимал сам король, следующими откровенными словами характеризуется роль чиновничества в выборах: «Ни одно почти правительство (в Румынии) не встречало недостатка в большинстве, созданном при помощи новых выборов, ибо и до настоящего времени еще слишком велико влияние централизованной администрации на избирателей, зависящих от государственной машины»^{45}.

Чем беспринципнее правящие партии, чем неуловимее действительные различия их практических программ, тем ожесточеннее их борьба друг с другом, ибо это – голая борьба за добычу, за обладание государственным корытом. Элементарнейшие государственные потребности будут приблизительно одинаково удовлетворены, независимо от того, какая группа станет сейчас у власти. Для народа поэтому безразлично, фигурирует ли в качестве премьера Братиану, Майореску или Ионеску. Но это совсем небезразлично для них самих и для их партизанов. Каждая клика хочет есть и отказывает в этом праве остальным. Необходимо нейтральное в этих междоусобиях лицо внутри олигархии, которое наблюдало бы за очередью и вводило бы в пределы аппетиты путем их взаимного ограничения. Эта миссия, естественно, падает на короля. Наперекор конституции, он является в действительности важнейшим элементом в политической механике страны.

В течение последнего месяца европейская печать очень много занималась личностью румынского короля. Она открыла в нем при этой оказии все те замечательные личные качества, какие приписывала не так давно болгарскому царю Фердинанду. У всякого, кто внимательно следил за балканскими информациями европейской прессы, слагалось неизбежно такое впечатление, будто вместе с «квадрилатером» король Карл перенял от Фердинанда весь его моральный арсенал: «гениальную проницательность», «замечательную выдержку», «необыкновенную настойчивость» и пр. и пр. Все это, по меньшей мере… преувеличено. Но несомненно, что в течение почти четырех десятилетий своего царствования Карл Гогенцоллерн сумел использовать свой здравый смысл или, вернее, свою пассивную хитрость, в которой ему не отказывают и враги, для того чтобы в очень большой степени упрочить свое положение в стране. В послесловии к названным выше мемуарам, – это послесловие написано, как говорят, королевой в сотрудничестве с придворной дамой Митой Кремнитц, – следующим образом характеризуется роль и личность короля: «Меж этих обоих крайних (?) направлений (речь идет о либералах и консерваторах) король должен был неизменно заботиться об охранении постоянства курса, ибо он сам являлся единственным устойчивым элементом в этой колеблющейся стране. И эта задача удалась ему превыше ожиданий. Из года в год росло то восхищение (Bewunderung), которое каждый политик испытывал перед зрелой личностью короля и которое, естественно, – без всяких, разумеется, принуждений, – приводило к торжеству мнений короля. Правда, вовсе не в нравах короля выражать свою волю повелительно или хотя бы только точно формулировать свою мысль, – внешним образом он никогда не выступает из конституционных рамок и любит подчеркивать свою конституционную безответственность… И только такая личность, как его, в которой соединено столько видимых противоречий, могла оказаться способной привести Румынию к благосостоянию и процветанию. Упорная воля, проявляющаяся большей частью негативно: не знающая усталости сила, которая всегда стремится к новым формам деятельности; знание людей, которое никогда не схематизирует, но всюду умеет схватить действительно индивидуальные черты; духовная свежесть, которая позволяет каждый вопрос пересматривать в сотый раз с таким терпением, как если б он был совершенно новым и неожиданным; доброта и великодушие, которые все понимают и все прощают, – такою является натура этого монарха, и она именно сумела вывести страну из всех кризисов партийной жизни»^{46}. Нельзя забывать, что эта характеристика румынского короля написана румынской королевой: немудрено, стало быть, если король выглядит значительно выше собственного роста. Но и в этой преданно-восторженной характеристике достаточно отчетливо названы те, отнюдь не героические, личные черты, которые только и позволили Карлу Гогенцоллерну, чужаку, стать важнейшим рычагом в политической машине Румынии: негативная энергия, направленная на преодоление «крайностей», выжидательное упорство, без творчества и инициативы, и способность в течение четырех десятилетий уклоняться от «точного формулирования своих мыслей». Несколько месяцев тому назад мне однородными чертами приходилось обрисовывать вершителя сербских судеб, Николу Пашича, и, в конце концов, фигура Фердинанда болгарского с успехом укладывается в приведенную характеристику.

Относительная неподвижность социальных отношений и бедность экономической основы обрекала правящие партии вращаться в тесном кругу одних и тех же элементарных задач. Они быстро изнашивались, часто сменяли друг друга и после опытов династической или персональной оппозиции, вконец скомпрометированные собственным хищничеством, начинали вращаться вокруг кунктатора-монарха, как вокруг своей оси. В Сербии, где династии чередовались почти так же часто, как в Болгарии и Румынии – партии, осью политической жизни стал осторожнейший выжидатель Никола Пашич, прославленный своим отвращением к «точному формулированию мыслей». В том же направлении действовала, – пожалуй, с еще большей силой, – и внешняя политика, протекавшая всегда мимо рифов, мелей и подводных скал и требовавшая одного искусства – лавировать. В Болгарии пал Александр Баттенберг, пал диктатор Стамбулов, но удержался, вот уж в течение 27 лет, Фердинанд. В Румынии пал князь Куза, попытавшийся более серьезно подойти к крестьянскому вопросу, – Кузу свергло в 1866 году боярство^{47}, – и богатый «негативной» энергией Гогенцоллерн раз навсегда отказался «точно формулировать свои мысли» по этому вопросу. Вождь попоранистов Стереа, пытающийся приспособить идеи русского народничества к чокойскому «либерализму» своего второго отечества, убеждал короля Карла, во время одной аудиенции, что упрочение румынской монархии возможно лишь на пути народолюбивой, попоранистической политики.^{48} Первый «князь Румынии», составившейся в 1859 году из объединения княжеств Молдавии и Валахии, Александр Куза является запоздалым отголоском эпохи «просвещенного деспотизма». В ночь с 22-го на 23 февраля 1866 года в спальню князя ворвалась группа военных заговорщиков и принудила его подписать отречение от престола.

– Раз монарх будет с народом…

– Но ведь князь Куза был с народом? – прервал профессора король.

Стереа смешался.

– Да, г. профессор, князь Куза был с народом…

Этот урок король Карл усвоил себе, по-видимому, очень твердо и сделал из него все необходимые выводы для своей внутренней политики. Гогенцоллерн-Зигмаринген сделался богатейшим помещиком Румынии. Его имения занимают 129 тысяч квадратных километров. Я проезжал на днях мимо королевских доменов, дающих своему собственнику ежегодно 3 – 5 миллионов франков чистого дохода. Везде царит прекрасный порядок, в поселке для администрации 80 зданий, центральная электрическая станция, лесопильный завод для нужд собственного хозяйства. В то же время король является пайщиком всех наиболее доходных промышленных предприятий. Уже одно это обстоятельство должно сильно затруднять ему восприятие народнических идей…

Во внешней политике король Карл вел Румынию по пути тройственного союза. Поставленный между Россией, которая отрезала часть Бессарабии, и Австро-Венгрией, которая владеет Трансильванией и Буковиной, – король Карл выбрал путь «меньшей опасности», на который его к тому же влекли родственные узы и национальные симпатии. В балканские дела Румыния не вмешивалась, считая себя вне-балканской державой и видя, как опасаются даже великие державы сунуть руку в это осиное гнездо. Оборонительно-выжидательная политика в постоянном контакте с берлинским Гогенцоллерном и венским Габсбургом – такова была руководящая идея короля Карла в той области, где он был в сущности неограниченным вершителем судеб. Поход против Болгарии одним ударом выбивал Румынию из колеи: она впутывалась в балканские дела и попадала в резкий антагонизм с Австро-Венгрией, которой сильная Болгария необходима как противовес слишком усилившейся Сербии. Рассказывают, что король был решительным противником мобилизации и похода, передают даже, будто «король плакал»… Но обстоятельства на этот раз оказались сильнее его. Энергичный жест был сделан, Румыния отрезала у Болгарии 7.500 кв. километров, а в то же время оторвалась от Австро-Венгрии и попала в сферу русского влияния. Международные отношения Румынии, казалось, столь прочно сложившиеся, пришли в полное расстройство.

Но не только международные отношения. Румынский поход, закончившийся столь «блестяще» – приращением территории без кровопролития, – произвел огромную встряску в стране. 400 тысяч бесправных голодных крестьян были двинуты – в качестве «национальной армии» – на территорию Болгарии, где освобожденное от феодальных пут крестьянство пользуется правом всеобщего голосования. Под знамена были призваны загнанные, затравленные румынские евреи. А в то же время мобилизация, столь ложно прославленная европейской прессой, обнаружила – прежде всего пред солдатами – то, чего она не могла не обнаружить: полную дезорганизацию государственного хозяйства в руках монопольных политических клик. В довершение всего Болгария отомстила Румынии тем, чем Турция в свое время отомстила Болгарии: холерой. Медленно пока, но уверенно распространяется холера, вместе с демобилизующейся армией, по всей стране. И везде она застает тьму и нищету.

Радикально расстроив международное положение Румынии, военная встряска вводит внутреннюю жизнь страны в эпоху глубокого кризиса. Аграрный вопрос, вопрос избирательного права и еврейский вопрос встают во весь свой рост. В Добрудже тревожным призраком встает болгарский вопрос. А в то же время ход и исход военной авантюры, вскрывшей все язвы олигархического хозяйничанья, дают энергичный толчок социалистическому движению.

«Киевская Мысль» N 218, 9 августа 1913 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.