«Северный волхв. И. Г. Хаманн и происхождение современного иррационализма» Исайи Берлина

26.06.2015

Всякий раз (то есть много, много раз на дню), когда в ожесточенных интернет-дебатах вслед за обвинением кого-то из спорящих в «либеральном терроре» и участии в «либеральном парткоме» начинается выяснение того, что же такое, в конце концов, «либерал» – у нас, у них, прежде, сейчас и вообще, – следовало бы изгонять дьявола пустопорожней дискуссии просто одним именем Исайи Берлина.

Потому что чем бессмысленно путаться в терминах, лучше присмотреться к образцовому экземпляру. К примеру безупречной, по определению неистерической либеральной позиции. К мировоззрению без примеси хоть какого-то самообмана: так что в него укладывалось и понимание внутренней противоречивости главной ценности либерализма – свободы, и сознание того, что «основной задачей достойного общества является поддержание неустойчивого равновесия, а это значит, что правила, ценности, принципы должны уступать друг другу, в каждой новой ситуации – по-новому».

Можно сказать, что именно эта идеально-взвешенная либеральная позиция, а также фирменная трезвость Берлина (то есть отказ воспринимать постулаты близкой ему идеологии одномерно восторженно) определили его внимание к истории консерватизма. А более конкретно – к адептам контр-Просвещения (из идей Просвещения либерализм во многом берет свои основания). И только что переведенная у нас книга об Иоганне Георге Хаманне – полузабытом современнике, земляке и идеологическом противнике Канта – замечательный пример этой трезвости и произрастающей из нее широты и одновременно точности взгляда. Берлин смотрит на своего героя так заинтересованно и уважительно, что в идеях Хаманна, отринутых многими как обскурантистские, проступает замечательная актуальность.

Вообще умение проявлять современность описываемых мыслителей и их теорий – одна из главных черт, один из главных талантов Берлина – историка идей. Как пример такой актуализации стоит привести (а вернее, невозможно удержаться от соблазна привести) не книгу о Хаманне, к которой, разумеется, вернемся, а знаменитое эссе о другом противнике Просвещения – «Жозеф де Местр и истоки фашизма».

О злободневности писаний де Местра – французского философа-мракобеса, проведшего 14 лет в России при Александре I и выведенного Толстым в «Войне и мире», – принято говорить в контексте консерватизма, набирающего вновь силу во всем мире. Но положение дел в нашей стране сегодня доводит эту злободневность до показателей поистине тревожных.

Потому что, когда читаешь эссе Берлина о де Местре, невозможно отделаться от впечатления, что теперешняя идеология нашей власти – и во всяком случае та, которую нам предъявляют обслуживающие ее теоретики-пропагандисты, – впрямую опирается на его тезисы.

На его презрение к интеллектуалам. На его уверенность в том, что человеческая природа никак не определяет людей сама по себе, и они объединены только национальными, традиционными и религиозными признаками, – и, соответственно, никаких универсальных принципов для всех, в том числе универсальных прав человека, быть не может. На его теорию о том, что людьми можно управлять, только сковав их ужасом перед властью и каждую минуту напоминая им о пугающей войне. На его мысль о необходимости слияния правительства с официальной религией. И, главное, на основной мотив его философии, являющей собой массированную атаку на разум как основание для жизненного устройства, – «разумный» ответ всегда порождает следующий вопрос, считает де Местр, в то время как религиозный догмат или приказ правителя окончательны.

Все это, прочитанное двести лет спустя после написания (особенно, повторимся, в России), кажется совершенно современным и довольно отталкивающим, но при этом отчасти справедливым. В пассаже, в котором Берлин (называющий идеи де Местра ни больше ни меньше предфашистскими) формулирует эту справедливость, прошедшее время без всякой натяжки переводится во время настоящее. «Он указывал, насколько долговечны и обширны иррациональные тяготения, сколь сильна вера и слепая традиция, сколь упрямы прогрессисты, ничего не знающие о людях. Когда все вокруг говорили о погоне человека за счастьем, он подчеркивал, что желания пострадать и преклониться перед властью <…> исторически столь же могущественны, как жажда покоя, процветания, свободы и справедливости».

Герой «Северного волхва» Иоганн Георг Хаманн, родившийся на два десятилетия раньше де Местра в Кенигсберге, не обладал ни яркостью биографии французского ретрограда, ни его политическим влиянием (де Местр же, как считается, стоял у истоков триумвирата «православие, самодержавие, народность»). Хаманн прожил жизнь незаметную и до некоторого времени упоминался чаще всего как прижизненный (и слабый) оппонент Канта. Берлин выводит его на первый план, во многом так же, как де Местра: как критика главной ценности Просвещения – общего для всех в равной степени разума – и вообще как противника самодовольно прогрессистского и безапелляционно либерального подхода к миру.

Книга Берлина о Хаманне проникнута куда большим теплом, чем его эссе о де Местре: во многом просто потому, что кенигсбергский философ был куда более приятным человеком. При этом обоих антилибералов роднит многое. Например, полное неприятие популярной и сейчас ортодоксальной либеральной доктрины естественного права, согласно которой государство основано на системе взаимообязывающих обещаний и пактов между теми, кто управляет, и теми, кто дает собой управлять. По Хаманну, это – совершенный абсурд, карикатура. Подчинение естественно для человека, пишет он, в то время как предположение о возможности взаимных «обещаний» противоречит логике. Хаманн вообще считал (и во многом не без оснований), что интеллектуальные конструкции, в том числе самые справедливые или конструктивные, как кажется, схемы политических устройств, – это инструмент искажения реальности, одна из форм ухода от необходимости воспринимать жизнь такой, какая она есть.

Но, при многих сходствах взглядов, Хаманна и де Местра разделяет вещь во многом основополагающая – и в связи с ней склонность Берлина к полузабытому кенигсбергскому философу становится еще более понятной. В противовес элитисту де Местру, Хаманн – демократ. «Это тип реакционной демократичности, слияние антиинтеллектуализма с народными массами, одно из самых ранних сочетаний популизма и обскурантизма, искреннее сочувствие простым людям, их ценностям и принятым у них способам жить в сочетании с острой неприязнью к тем, кто претендует на право учить их жизни», – описывает Берлин Хаманна – а заодно, как кажется, еще и некоторых пользователей отечественного фейсбука, симпатия к которым, правда, требует больше душевных упражнений, чем расположенность к давно почившему мыслителю.

Но такая тренировка все же необходима. Потому что при всей яркости впечатления, которое производит актуальность текстов Берлина (еще сильнее проявившаяся, кстати, со времени их написания – книга о Хаманне вышла в 1993-м, эссе о де Местре – в 1990-м), главное здесь все-таки не в ней. Главное – в этом глубоком внимании к идеям оппонента, в возможности расслышать его, в возможности видеть темные места собственных концепций.

«И даже невзирая на то, что заслуги прогрессистов были и остаются величайшими, а нападки на них Хаманна зачастую откровенно несправедливы, – суммирует Берлин, – человечество заплатило большую цену за то, что не обратило внимания на вещи, которые он успел разглядеть, заплатило не только ошибками чисто интеллектуального характера, но и дурными делами и ужасными страданиями». Человек, способный так понять идеолога «враждебного» лагеря и так о нем написать, – вот он и есть настоящий либерал.