Альберт Коудри Смерти — смерть!

^{Иллюстрация Виктора БАЗАНОВА}

Одним серым ноябрьским днем я сидел в конторе своей фирмы «Мартин и Мартин, экстрасенсорные расследования», уставившись в хмурое, темное небо за окном, когда дверь отворилась и вошел посетитель.

Он был одет в темно-серый костюм-тройку и держал в руке портфель, за который какой-то аллигатор заплатил высочайшую цену. Судя по визитной карточке, звали его Стивен Престон Джеймс, он был поверенным в суде, а его контора располагалась в Гринвуд-Фоллс, штат Вирджиния. Мне нравятся клиенты, у которых в друзьях числятся братья Брукс, так что я махнул рукой, указывая на самое удобное кресло.

— Готов поспорить, что вы пробегаете по семь миль каждое утро, — заметил я, разглядывая его сухощавое загорелое лицо и поджарую фигуру.

— Езжу на велосипеде. Меньше нагрузки на коленную чашечку. И по десять миль, не по семь.

— Ничего себе! — восхитился я. — У меня в ванной, конечно, стоит велотренажер, но я только вешаю на него полотенца. Итак, зачем же вам понадобился детектив-экстрасенс?

— Видите ли, я в духов не верю… — агрессивно начал он.

— И это, в общем-то, правильно. Знали бы вы, сколько времени я трачу на то, чтобы объяснить людям, что в Амитивиле призраков нет, а все дело в белках на чердаке. У службы отлова бродячих животных из-за меня много работы.

— Я не живу в Амитивиле, — сказал он. — Мой адрес: Меррит-стрит, дом четыреста девятнадцать.

— Ага, — проговорил я с интересом. — Кажется, я начинаю понимать.

Он угрюмо кивнул.

— Вижу, вам знаком этот дом. Похоже, в этом треклятом городишке о нем знают все, кроме нас с Альсатией.

— С Альсатией?

— Моя жена, — пояснил он, протягивая мне кожаный бумажник с тиснеными золотом инициалами, где оказалась фотография женщины с детьми. Они выглядели точь-в-точь так же, как все жены и дети в мире.

— У вас замечательная семья, — тактично заметил я, возвращая бумажник.

— Спасибо. Дети, вот что меня беспокоит. Они пока еще не видели это… э-э… это… э-э…

Слово «привидение» застряло у него в глотке, так что я подал ему руку помощи.

— Проявление непознанного?

— Именно, — с облегчением подтвердил он. — Проявление непознанного. И я предпочел бы, чтобы они его и не увидели. Пока что оно показывалось только около полуночи, когда дети уже в постели, но кто знает, что будет дальше! Есть ли хоть какие-то шансы, что вам удастся от него избавиться?

— Я могу лишь попытаться. Моя такса — пятьдесят долларов в час, — добавил я, ожидая встретить его презрительный взгляд. Сам Стивен Престон Джеймс, должно быть, брал по меньшей мере двести пятьдесят.

— Это немало, — солгал он, — однако, судя по всему, специалистов вашего профиля почти не найти, несмотря на всю эту ерунду, которую показывают по телевизору про охотников за привидениями. Так что, похоже, деваться мне некуда.

Я вручил ему бланк стандартного контракта. Он дважды перечитал каждое слово, после чего раскрыл своего аллигатора, вытащил чековую книжку и оплатил по минимальному тарифу (за восемь часов). Я спросил, будет ли удобно, если я сегодня же вечером загляну посмотреть на «проявление непознанного», и он ответил, что лучше, пожалуй, не сегодня — они с Альсатией устраивают вечеринку для группы клиентов.

— Не то чтобы я особенно хотел получить эту работу, — прибавил он. — Настоящих денег от них ожидать не приходится, но для меня будет отличной рекламой, если это дело пройдет в Верховный суд.

— А кого вы представляете?

— Одну группу под названием «Смерти — смерть!». Они добиваются того, чтобы смертные приговоры были признаны исключительным наказанием. В семьдесят шестом судьи было решили, что это так, но позже отменили свое решение.

— То есть вы являетесь поверенным у организации, выступающей по сути за отмену смертных приговоров?

— Именно. Так что, наверное, вам лучше подождать до завтрашнего вечера.

Я учтиво проводил его до двери, а в голове у меня крутилось: «Ну и дела! Веллингтон Микс просто взбесится!».

С рождения я не покидал Гринвуд-Фоллс и имел предостаточно времени, чтобы изучить известных в округе призраков. Большинство из них имело весьма серьезный недостаток — они попросту не существовали; однако некоторые оказались тем, что я называю «любопытными не-личностями». Я до сих пор присматриваю за ними.

Есть, например, некая Лиззи Маклухан (скончалась в 1907 г.), чья любовь к местному мяснику по имени Гаврило Принсип закончилась трагедией: его ревнивая жена при помощи топорика для разделки мяса разделила Лиззи приблизительно на две половины. На месте той лавчонки, где Лиззи и Гаврило некогда извивались в спазмах преступной страсти, окруженные поддонами для потрохов и свисающими окороками, теперь простирается многоуровневый паркинг. Если вам повезет, вы можете застать Лиз после полуночи на уровне «А» — ее раздвоенная фигура скользит меж припаркованных внедорожников, разыскивая то ли мужчину, которого она когда-то любила, то ли говяжье филе по ценам 1907 года — как знать?

Затем имеется Бенни Маркс (скончался в 1955 г.). Решив во что бы то ни стало сделаться новым Гудини, Бенни подговорил нескольких друзей приковать его кандалами к двигателю списанного двух с половиной тонного грузовика и сбросить в Потомак. Очень скоро стало ясно: висячие замки — не его стихия. Его призрак — один из самых печальных среди виденных мною; лунными ночами он парит над кипящими струями Больших водопадов и выдувает пузыри, которые лопаются со звуком, похожим на всхлип.

И есть также Пол Винсент Обол (скончался в 1978 г.), наездник, любивший свою кобылу Флитвуд слишком уж страстно. Он стоял на перевернутом ведре в своей конюшне, До половины приспустив джодпуры, увлеченный актом межвидовой любви, когда Флитвуд — до сего момента послушнейшая из животных, — будучи охвачена одной из тех мгновенных перемен настроения, что столь характерны для женского рода, ударила его копытом насмерть. Теперь он блуждает по местным школам верховой езды, испуская глубокие вздохи отвергнутого любовника.

Я мог бы привести и другие примеры, но стоит ли трудиться? Суть в том, что большинство местных привидений — неудачники, которые являются лишь затем, чтобы поныть о своей несчастной судьбе. Веллингтон Микс, однако, представляет собой исключение. Это был гражданин, от жизни которого так и разило пресвитерианской трудовой этикой и прочным, хоть и скромным успехом. В его времена города разрастались не вдоль автомагистралей, а вдоль железных дорог. Когда он в 1910 году переехал в Гринвуд-Фоллс, здесь только построили маленькую деревянную станцию, а будущий пригород в основном представлял собой заросшую холмистую сельскую местность, населенную задумчивыми коровами вместо раздражительных вашингтонских дельцов. Микс выстроил себе дом рядом со станцией, чтобы удобнее добираться до Юнион-стейшн, округ Колумбия, где — как он объяснил своей экономке, почтенной вдове, моментально разнесшей его слова по всей округе, — он садился на поезда и отправлялся в «деловые поездки» по всем среднеатлантическим штатам.

У себя дома он проживал в холостяцком уединении, опекаемый вдовой, которая прибиралась, стряпала и следила, чтобы его рубашки и пристежные воротнички всегда были такими, как он хотел: жесткими от крахмала и сколь возможно более неудобными. Местные жители находили его обращение любезным, но прохладным. Жилец из соседнего дома вспоминал, что разговор с ним был похож на игру в теннис с партнером, который ловит ваш мяч и оставляет его у себя, вместо того чтобы отбить подачу. Всеобщее любопытство по поводу природы его заработков оставалось неудовлетворенным вплоть до 1927 года, когда он умер после операции на желчном пузыре. Его душеприказчик обратился в издательство, которое печатало книги за счет авторов, и выпустил в свет мемуары Микса. Редактор благоразумно изменил заглавие, избранное Миксом для своего труда («Моя жизнь: тридцать лет на службе обществу»), на другое, которое сам автор несомненно бы запретил, будь он в состоянии это сделать. Едва ли человек столь почтенный желал бы, чтобы людская память связывала его имя с книгой под названием «Я, палач».

В этом и заключалась тайна Веллингтона Микса: все его «деловые поездки» имели конечным пунктом различные исправительные учреждения, нуждавшиеся в его услугах. Новый заголовок оказался достаточно броским, чтобы завоевать книге скромный успех, к восторгу дам из Женского христианского союза трезвости, куда перечислялись авторские гонорары, чтобы его члены могли проводить в жизнь свою благородную, хотя и безнадежную задачу по высушиванию Америки. Десятилетиями позже я натолкнулся на барахолке на потрепанный экземпляр этой книги и нашел в ней истинную сокровищницу совершенно непреднамеренного висельного юмора (да простится мне этот каламбур).

Микс твердо верил в необходимость своей профессии, указывая на некоторых воистину ужасных преступников, отправленных им на тот свет. Тем не менее он признавал, что большинство его жертв были простые, необразованные люди, которые если и пристрелили или забили кого-то до смерти, то лишь повинуясь минутному импульсу, и чьи души, следовательно, еще можно было спасти. Себя он видел поставленным при вратах между жизнью и смертью, и его христианский долг заключался в том, чтобы относиться к совершаемой им мрачной церемонии с достоинством, а к тем, кого он предавал смерти, — с состраданием.

«Каждый, кто осуществляет публичные казни, — писал он, — должен всегда держать в уме изречение: «То же, если бы не милость Божия, могло случиться и со мной». Когда запястья и лодыжки осужденного связаны, на голову накинут черный капюшон, а крепкая петля надлежащим образом прилажена за левым ухом, сказанные вполголоса слова ободрения: «Уже сегодня, брат, ты будешь почивать в раю!», похлопывание по спине или даже простое «Мужайся!», произнесенное твердо, но дружелюбно, способны многое сделать для облегчения предстоящего Великого Перехода».

Самодовольство подобных пассажей побудило сочинителей лимериков во всех тогдашних сорока восьми штатах взяться за свои перьевые ручки или же расчехлить пишущие машинки. Как выразился один из рифмоплетов:

Мистер Микс замечательный малый:

 Хоть бы раз от работы устал он!

Закрепляет веревку,

Парня вешает ловко —

И домой, как ни в чем ни бывало!

Судя по всему, Микс вновь явился в начале 1933 года. Во всяком случае, именно тогда еженедельник «Гринвуд-Фоллс Стандард» начал сообщать о странных происшествиях в доме четыреста девятнадцать, неизменно с этакой напускной шутливостью, к какой порой прибегают журналисты, словно говоря: «Только не принимайте это всерьез». Заголовки гласили: «Гроза висельников все еще зависает поблизости», «Призрак с Меррит-стрит оказался довольно жестким парнем» и прочее в том же духе. Однако, если отставить в сторону плоские шуточки, вскоре стало ясно, что за явлениями усопшего стоит некая тактика: Микс любил дом, который построил и где жил, и когда там происходило нечто, чего не одобряла его пуританская душа, он приходил, чтобы как следует припугнуть нынешних обитателей.

Поскольку всю свою жизнь он был республиканцем, его первые визиты последовали за избранием Франклина Д.Рузвельта и отменой сухого закона (его явление во время одной из президентских «Бесед у камелька» вызвало к жизни заголовок «Призрак Великой старой партии в радиопередаче у Рузвельта»). Любые проявления опьянения, невоздержанности или демократии гарантированно вызывали из загробного мира его зеленоватый дух, мрачно потрясающий петлей, которой он прежде зарабатывал себе на существование. «Спасибо, такой дух не для моих коктейлей», — посмеивался «Стандард», а также замечал, после того как Рузвельт разгромил Элфа Лэндона на выборах в 1936 году: «Элф по вкусу только покойникам».

Однажды в шестидесятых в доме поселились четверо хиппи, приверженцы свободного секса, наркотиков и рок-н-ролла. Их хватило ненадолго — по правде говоря, один из них был настолько потрясен встречей с привидением, что парня пришлось отправить в лечебницу. Впрочем, я не уверен, что в этом следует винить Микса. Тесты свидетельствовали: молодой человек потребил близкую к летальной дозу ЛСД, так что, возможно, это и стало причиной его срыва, а появление призрака послужило лишь толчком.

Другие жильцы приходили и уходили, никогда не оставаясь надолго. А затем, с самого начала восьмидесятых, сверхъестественные проявления полностью прекратились. Мисс Анджела Тренинг, старая дева и школьная учительница, с комфортом прожила в четыреста девятнадцатом доме двадцать лет, ни разу не увидев ничего, что выходило бы за рамки обыденности. Она перекрасила дом, содержала его в абсолютном порядке и выращивала в садике розы старинных сортов, которые брали призы на конкурсах. Она была вполне во вкусе Микса, ему и в голову не могло прийти тревожить старушку. Поскольку было известно, что мисс Тренинг ежедневно в шесть часов вечера выпивает бокал разведенного шерри, люди судачили, что под ее благотворным влиянием призрак может с течением времени несколько смягчиться на предмет сухого закона. Как бы там ни было, в округе выросло целое поколение, верившее, что слухи насчет этого дома представляют собой просто легенды и ничего больше.

К концу тысячелетия старые дома в нашей округе — где прежде жили хиппи и школьные учителя, которые попросту не могли позволить себе ничего лучшего, — вдруг оказались модными ретро-жилищами. Особенным спросом они пользовались у людей зажиточных и консервативных, кто с презрением смотрел на роскошные дворцы нуворишей, но желал пользоваться преимуществами жизни вблизи Вашингтона и легким доступом к Кольцевой дороге. Стивен Престон Джеймс был ярким образчиком этой породы, и полуночные явления Микса в виде мерцающего лика, колышущегося над шкафчиком со спиртным, скорее всего, имели целью всего лишь предупредить его и Альсатию, чтобы они не злоупотребляли выпивкой перед сном.

Однако что предпримет призрак, когда обнаружит в своем доме сборище людей, лакающих спиртное, порочащих его профессию и клянущихся уничтожить ее навеки… пожалуй, я не преувеличу, если скажу, что содрогнулся при одной мысли об этом. События ближайшего будущего показали: мне было чего бояться.

Стивен Престон Джеймс обладал одним из тех имен, что с одинаковой легкостью читаются в обе стороны, поэтому, когда он позвонил мне с утра пораньше и коротко буркнул: «Это Джеймс…», мне представилось, что оно звучит как Джеймс Престон Стивенс и что он желает перейти со мной на более короткую ногу.

— Чем я могу вам помочь, Джим? — спросил я.

У нас ушло около десяти минут, прежде чем мы распутали этот вопрос, что отнюдь не успокоило его и без того потрепанные нервы.

— Итак, — произнес я, когда все наконец прояснилось, — насколько я понимаю, Веллингтон Микс появился на собрании кружка «Смерти — смерть!»?

— Это неслыханно! С Альсатией чуть припадок не случился, не говоря уже о моих клиентах, а если абсолютно честно, то и со мной. Боже, боже, как бы я хотел, чтобы можно было притянуть кого-нибудь к суду за это дело!

Как выяснилось, жена решила обвинить в случившейся катастрофе его и вынесла фетву:

— Она забирает детей и переселяется к своей матери в Таймониум, штат Мэриленд, даже несмотря на то что нам придется встречать День благодарения порознь! У меня есть три месяца, чтобы избавиться от дома номер четыреста девятнадцать и отыскать другой, иначе она подает на развод.

— М-да, мерзкое положение.

— Не то слово. И что мне теперь делать?

— Я буду у вас через двадцать минут. Надеюсь получить полный и беспристрастный отчет обо всем, что произошло вчерашним вечером. Возможно, вы, Джим, этого и не знаете…

— Я Стив!

— Неважно… Возможно, вы этого не знаете, но Микс в своих мемуарах похваляется тем, что за годы своей долгой и деятельной службы отправил на тот свет более трехсот мужчин и пять женщин. Это вам не шуточки… Мне понадобятся факты, все факты, и ничего, кроме фактов.

— Вы хотите сказать, что будете снимать с меня показания?

— Если нам не удастся утихомирить Микса, это далеко не худшее, что с вами может приключиться.

Когда я прибыл к дому номер четыреста девятнадцать по Меррит-стрит, дама с резкими чертами лица, опознанная мною по фотографии, как раз загоняла двоих хнычущих детей в белую «инфинити», и через минуту они с грохотом укатили. Я вошел в дом — мне еще ни разу не доводилось бывать внутри — и обнаружил Стива в кресле, сделанном в стиле викторианской эпохи, с таким лицом, что, как говорится, краше в гроб кладут.

— Я ведь даже рюмку налить боюсь! — посетовал он после того, как я пожал его вялую руку.

— Вот диктофон, — я показал ему маленькое, с ладонь, цифровое устройство и придвинул к себе псевдолинкольновское кресло-качалку. — Поскольку вы поверенный, полагаю, мне нет надобности рассказывать, что от вас требуется.

Он кивнул и после минутного раздумья начал говорить с профессиональной четкостью, назвав свое имя, адрес, дату и время записи, а затем приступив к следующему повествованию:

— Прошлым вечером шестнадцать человек, являющихся членами организации «Смерти — смерть!», собрались здесь на неофициальную встречу с вином и сыром. Белые вина пользовались большим спросом, нежели красные, а закуски включали тепличный виноград, вафли и круг сыра бри. Благодарение Господу, мои дети остались на эту ночь в семьях друзей.

Большинство членов группы оказались прекрасными, здравомыслящими людьми, чей протест против смертных приговоров выражался общепринятыми способами. Некоторые утверждали, что государство не должно отбирать жизнь, поскольку если человек позднее будет признан невиновным, оно не сможет вернуть отнятое. Другие приводили в пример десятки случаев, когда анализ ДНК привел к освобождению приговоренных из камеры смертников. Еще кое-кто указывал, в какой плохой компании оказываются Соединенные Штаты, вставая в один ряд с Китаем, Ираном и Саудовской Аравией и отделяя себя от большей части цивилизованного мира. Один афроамериканский джентльмен с горечью констатировал непропорционально большое число чернокожих, приговоренных к смертной казни.

Лишь одна дама, вдова по имени Летиция (Летти) Лус, оказалась энтузиасткой того сорта, который, как я сперва боялся, будет нормой для этой организации. Пронзительным голосом она повторяла снова и снова, что человеческая жизнь драгоценна и абсолютно все люди, без единого исключения, представляют собой величайшее сокровище, так что я поневоле спрашивал себя, включает ли она в число величайших сокровищ и драгоценные жизни таких людей, как Адольф Гитлер.

Ничто из сказанного, однако, не имело большого отношения к вопросу о том, что конкретно, с точки зрения закона и конституции, может считаться жестоким и исключительным наказанием — предмету настолько же спорному, как и содержание терминов «истина» или «красота». Я как раз попытался сосредоточить внимание собравшихся на проблемах, с которыми было бы возможно добиться слушания в Верховном суде, когда лампы в комнате вдруг начали тускнеть. Поскольку я имею склонность во всем видеть худшее, моей первой мыслью было, что у меня опухоль мозга и я начинаю слепнуть. Затем по поводу этого явления высказались еще несколько человек, что заставило меня винить во всем электрическую компанию. И лишь когда Альсатия заметила, что в комнате полно дыма, я осознал: это не свет стал тусклее — напротив, сам воздух сделался, так сказать, гуще.

Затмение длилось несколько минут, сопровождаясь возрастающим смятением моей жены и гостей. Затем из сумрачного коридора, ведущего к спальням, появилось… а, выключите диктофон к чертовой матери!

Лицо моего клиента приобрело цвет свежей шпаклевки. Я вскочил, открыл дверцу сделанного под старину винного шкафчика и, плюнув на Веллингтона Микса, налил Стиву хороший глоток бренди. Он выпил слишком поспешно, закашлялся, мне пришлось колотить его по спине, и далее в том же духе. В конце концов он вернулся в состояние, более или менее близкое к нормальному, если не считать слез, которые он утирал платочком с монограммой.

— Прошу прощения, — пробормотал хозяин.

Я заверил его, что такая реакция абсолютно естественна, на самом деле было бы нелепо ожидать от него другой.

— Только психопаты полностью лишены страха, — сообщил я ему, — да и то лишь потому, что у них не хватает винтиков в черепной коробке.

Стив кивнул и, сделав еще один глоток бренди — на этот раз он разбавил напиток содовой и отхлебывал медленно и аккуратно, — подал мне знак снова включить диктофон. Интервью (или, как он его назвал, снятие показаний) продолжилось:

— Из темноты появилась фигура гораздо более устрашающая, нежели обычное привидение. Это был огромный человек в мешковатых штанах и рубахе без ворота; он шел, волоча ноги, а на его шее болталась веревка с петлей. Его руки походили на стволы небольших деревьев со скрюченными пальцами-корнями, лицо напоминало глыбу оконной замазки величиной с человеческую голову, с дырками на месте глаз, ноздрей и рта. От всей его фигуры исходило болезненно-зеленоватое свечение, как если бы его плоть была населена люминесцирующими бактериями. Когда он приблизился, двое из собравшихся попятились, забыв, что сидят на стульях, опрокинулись навзничь и продолжали лежать на спине, словно потравившиеся тараканы, конвульсивно перебирая ногами в тщетной попытке бежать.

Но на этом ужасы не закончились. Монстр заговорил — и что это был за голос! Мне доводилось слышать более человечные звуки, доносящиеся из отверстия бетономешалки. Тем не менее все слова были отчетливо слышны: чудовище пересказывало свою жизнь, состоявшую из цепи кошмарных и отвратительных убийств, совершенных просто для забавы, описывая такие подробности, что некоторые члены группы зажали уши руками. Я попытался последовать их примеру, но тщетно — его признания с прежней ясностью просачивались непосредственно в мой мозг, так что я был вынужден выслушать все до конца. Затем монстр качнулся к противоположной стене, прошел сквозь нее и исчез, но лишь для того, чтобы уступить место следующему призраку.

Это была старуха, а вернее сказать, ведьма. На нее тоже была накинута петля, а ее голос напомнил мне скрип ржавых петель у ворот, на которых раскачивается шкодливый мальчишка: взад-вперед, взад-вперед. Когда-то она работала сиделкой и содержала дом для престарелых и немощных, которых умерщвляла одного за другим всевозможными жестокими способами. Ее особое пристрастие — яд под названием «сулема»… насколько я понял, какое-то бытовое моющее средство прежних времен. Что она получала взамен? Жалкое имущество своих жертв, зачастую состоявшее всего лишь из ветхой одежды и, может быть, одного-двух дешевых колечек. Свой рассказ она закончила таким смехом, какого я надеюсь никогда не услышать вновь — долгий кудахчущий визг, от которого раскололись два винных бокала.

В конце концов, когда все мы уже почти превратились в студень, перед нами появился сам Микс. Он смахивал на Герберта Гувера: двубортный костюм, высокий жесткий воротничок, редкие прилизанные волосы, разделенные посередине аккуратным пробором. Петля была у него в руках, а не на шее. Он направился прямиком к вдове Летти Лус и, помахав веревкой перед ее лицом, заговорил холодным, сдержанным, отстраненным тоном, не обращая внимания на ее дрожь и бессвязный лепет. Голос призрака был пронзительным и скрипучим, он словно бы исходил из какого-нибудь примитивного записывающего устройства. У Микса небольшой дефект речи, как у Элмера Фадда, и то, что он сказал, потрясло меня больше, чем все услышанное до сих пор.

«Пвимите мое почтение, мадам, — произнес он, — ведь вы убили своего мужа! В отличие от этих глупцов, у вас есть севьезная пвичина выступать пвотив смевтной казни — ведь вы тоже, как и эти чудовища, котовых я вам показал, заслуживаете смевти!»

Произнеся эти слова, он возложил сияющий призрак веревки ей на шею и тотчас же исчез, окруженный полным молчанием. Петля растворилась в воздухе не так быстро — еще долгую минуту или две она оставалась, подобно улыбке Чеширского Кота, на шее потрясенной мисс Лус, которая лишь слабо стонала и всхлипывала. Затем бедная женщина вскочила и ринулась в ночь, а за ней последовали и другие члены группы.

— Весьма примечательное свидетельство, — с теплотой сказал я. — Не думаю, чтобы мне приходилось слышать описание явления призрака, изложенное более убедительно.

— Легко вам говорить, — отозвался Стив. Его голос звучал мрачно. — Меня же по судам затаскают! Эти люди притащат прикормленных докторов, которые станут клясться и божиться, будто их пациенты получили травму на всю жизнь, и что я смогу ответить? Что виноваты призраки? Меня ждет развод, а вдобавок еще и разорение! И при всем этом я буду по-прежнему жить на Меррит-стрит, в доме номер четыреста девятнадцать, потому что когда эта история обойдет всю округу, никто в здравом уме не захочет его купить.

— Ну-ну, — сказал я, похлопывая его по костлявому плечу. — Вы забываете, что истцам не больше вашего хочется давать показания относительно того, что они видели прошлым вечером. Им ведь тоже ни к чему, чтобы их считали душевнобольными:

— Э-э… пожалуй, — признал он. Его лицо немного просветлело.

— И вам уж точно нечего бояться со стороны Летти Лус. Одно упоминание в средствах массовой информации об обвинении, высказанном призраком, — и вуаля, дело ее мужа возобновится.

— Гм-м… верно, — согласился он, улыбаясь адвокатской крокодильей улыбкой, которая сама по себе уже показывала, что к нему вернулось присутствие духа.

— Постарайтесь некоторое время избегать употребления спиртного и грубых выражений, и если вам так уж нужно выступать против смертных приговоров, делайте это исключительно у себя в конторе. А я тем временем нанесу Веллингтону Миксу удар в его собственном жилище.

— Но ведь Микс мертв, — напомнил Стив.

— Так же, как и та персона, которую я собираюсь на него натравить, — сообщил я.

Увы, речь шла не о моем отце. Хотя некогда он и руководил нашей фирмой, ему не удалось пережить смерть — что за ирония судьбы для столь одаренного медиума! Однако умирание, как и рождение, серьезная травма, и нужно быть исключительно крепко сколоченным, чтобы пройти через этот опыт, сохранив целостность. Папаше не хватало решительного мнения по большинству вопросов, и даже когда он твердо верил во что-либо (как, например, в злополучных «Вашингтон сенаторс»), он всегда был готов переменить позицию, столкнувшись с более сильной личностью. И вот результат: в час смерти бедняга расслоился, то есть был развеян в пространстве, и составлявшие его элементы возвратились в Великий Космос.

К счастью, моя матушка — которая скончалась вскорости после папы — была слеплена из более крутого теста и очень скоро стала моим главным духом-наставником. Вернувшись домой, я приготовил для нее большой «олд-фэшенд», не забыв, что его перемешивают палочкой корицы, а ни в коем случае не ложкой. Я поставил стакан на низенький столик возле своего комфортабельного кресла фирмы «Лейзи-бой», задернул шторы, преграждая дорогу серому свету ноябрьского дня, уселся, откинулся на спинку и прикрыл глаза. Я сосредоточил мысли на той минуте, когда в последний раз видел свою матушку (когда она лежала в гробу с безмятежной улыбкой на губах, держа в бледных руках цветок гипсофилы и папоротник-многоножку — растения, известные в народе как «дыхание младенца» и «папоротник воскресения»), и спустя десять минут она оказалась рядом. Разумеется, не в той грубой форме, к какой прибегал бывший палач, в стиле сериала «Байки из склепа». О нет, точнее будет сказать, что ее столь знакомый мне голос просочился — удачное выражение, использованное Стивом по сходному поводу, — в мой мозг, причем ему не было нужды проходить для этого через уши.

— Да, милый? — спросила она. — У тебя проблемы?

Я объяснил ей ситуацию. Однако выяснилось, что она совсем не намерена мне помогать.

— «Смерти — смерть!», — фыркнула она. — Судя по названию, шайка каких-то жалких трусов. Ради всего святого, чем плохо быть мертвым? Любому здравомыслящему человеку ясно, что это лучше, чем быть живым, сидя в тюрьме.

Я тактично согласился, прибавив:

— И тем не менее это чересчур — ведь Стив с женой не могут даже пригласить тех, кто им нравится, в собственный дом!

Мама всегда убежденно выступала за права собственности и святость американского жилища, так что немедленно купилась на мою уловку.

— Да, пожалуй, в этом ты прав… Я помню, как мы с твоим папой впервые принимали у себя чернокожего — это был доктор Дент из колледжа. В тот вечер какой-то хулиган закидал яйцами наше крыльцо. Если бы я только его поймала, — кровожадно добавила она, — ему пришлось бы отскребать эти яйца, стоя на четвереньках!

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

— Собственной зубной щеткой!

— И это было бы только справедливо. Итак, мама, что же мне делать с Веллингтоном Миксом? Он не хочет признавать, что дом больше ему не принадлежит и что нынешние обитатели имеют право мирно жить там своей жизнью.

— Я поспрашиваю, — пообещала она. — Посмотрим, глядишь, и разыщу его. Может быть, с ним нужно просто как следует поговорить. Как он выглядит? Я была совсем крошкой, когда он умер, так что у меня никаких воспоминаний не осталось.

Я вкратце повторил описание, данное Стивом, прибавив:

— Он сторонник сухого закона.

Мама фыркнула — из всех известных мне призраков она единственная, кто умеет это делать.

— Похоже, он изрядный зануда, — заметила она. — Уж эти мне старые холостяки! Могу поручиться, что при жизни он носил теплое нижнее белье и жаловался на желудок. Еще небось из дома не вылезал.

— Мам, я ведь тоже старый холостяк. И тоже постоянно сижу дома.

— Ты другое дело, — заявила она с нелогичностью, свойственной настоящей материнской любви. — Ладно, погляжу, что могу сделать.

Она удалилась, и я открыл глаза. Стакан был осушен вплоть до вишенки на дне. Некоторым духам спиртное по душе, подумал я. Однако не всем.

Прошла неделя. В суд Стива так никто и не вызвал. Еще один обнадеживающий знак: его теща в Таймониуме невозможно избаловала своих внуков и всячески противилась попыткам Альсатии внушить им хоть какую-то дисциплину. Вскорости жена уже названивала ему по два-три раза на дню. Стив сказал мне: она в пять секунд оказалась бы дома, если бы не боялась, что Микс может появиться перед детьми и перепугать их до аутизма.

— Ерунда, — ответил я. — Микс еще не испугал ни одного ребенка. И вообще, учитывая, что он холостяк, он, скорее всего, сам их боится.

— Может быть, вы объясните это Альсатии?

Я осторожно заметил, что не хотел бы встревать между мужем и женой. Ни в одном случае, кроме, пожалуй, пребывания в Афганистане, мирные наблюдатели не подвергаются большей опасности. В утешение я заверил его, что если нам удастся просто продержаться достаточно долго, то постепенно Микс ослабеет и потеряет способность доставлять людям неприятности.

— Вы хотите сказать, что призраки, — на сей раз это слово далось ему без заикания, — смертны так же, как и все мы?

— Ничто в мире не обладает абсолютным бессмертием, кроме Природы — и, разумеется, Бога, если он есть. Некоторые призраки расслаиваются, и все они на протяжении достаточного времени блекнут и растворяются.

— И как долго длится это растворение?

— Зависит от силы конкретной личности. Порой на это уходит несколько недель. Порой несколько столетий.

— О, замечательно! — саркастически отозвался Стив. — Столетий!

Он прибавил парочку непечатных ругательств, которые я счел недостойными профессионала, не ведая, что уже близко то время, когда Микс заставит и меня самого скатиться до вульгарных выражений.

Следующий день начался плохо и продолжился еще хуже. Электронная версия «Стандард» на моем «Хьюлетт-Паккарде» на первой же странице предлагала более чем обстоятельный отчет о последнем явлении Микса. В статье, озаглавленной «Борцы со смертью встречают реального противника», дом под номером четыреста девятнадцать по Меррит-стрит трижды упоминался как «дом палача». Я почти чувствовал, как содрогается агент Стива по торговле недвижимостью. Около десяти утра мой клиент сам позвонил мне, чтобы пополнить подборку плохих новостей. Его горничная Аннунциата позвонила ему в офис и сообщила, что через улицу от них припарковался какой-то деляга, промышляющий автобусными экскурсиями по историческим местам Гринвуд-Фоллс, и в настоящий момент вещает пассажирам о призраке.

— Я подаю заявление, чтобы подобное запретили в судебном порядке, — проговорил Стив дрожащим от ярости голосом.

Он отпустил несколько нелицеприятных замечаний в мой адрес, обвиняя меня в том, что я не смог решить его проблему, но большая часть его гнева была направлена на Веллингтона Микса.

— Да пошел он к черту! — рычал Стив, внятно скрежеща зубами. — Сегодня вечером я вернусь домой и как следует надерусь! Я потребую, чтобы меня отныне числили как демократа, а не республиканца! Я объявлю отмену смертной казни делом на благо общества и добьюсь его рассмотрения в Верховном суде! Я разыщу могилу этого мерзавца Микса и помочусь на нее! Я…

Очевидно, парню нужно было выговориться, и я позволил ему это сделать. Когда он наконец затих, я предупредил его, что бороться с мертвыми — бесплодная затея. Что он может сделать Миксу по сравнению с тем, что Микс может сделать ему? Стив еще некоторое время рычал и ругался, но в конце концов повесил трубку.

Я терпеть не могу подгонять маму, но ситуация не оставляла выбора. Так что я смешал ей коктейль, вернулся к своему «лейзи-бою» и послал вызов. Когда она откликнулась, ее голос звучал менее уверенно, чем когда-либо на моей памяти. Ей удалось разыскать Микса, но он оказался непоколебим.

— Крепкий орешек, — признала она. — Я знавала в свое время парочку упертых баранов, но этот даст сто очков вперед любому. Я ему говорю: «Вот вы пережили смерть, теперь у вас наконец-то есть время расслабиться и отдохнуть, а вы что делаете? Тратите его на то, чтобы пугать тех, кто остался на земле».

— А он что?

— А он отвечает с этой своей кошмарной самодовольной миной, что здесь речь идет о «пвинципах». И еще: женщинам, мол, подобного не понять — как тебе это? По его словам, именно поэтому он так и не женился: не нашёл женщины, которая отвечала бы его стандартам.

— Ну и говнюк… прости, мам. Просто выскользнуло.

— Всему свое время, милый, включая и слово на букву «г», и сейчас для него самый подходящий момент. О, что за человек!

Я всерьез рассчитывал на то, что мама разрешит мои проблемы с палачом, и теперь оказался в затруднении относительно дальнейших действий. Идею экзорцизма я отмел сразу же — что может вызвать у убежденного пресвитерианина большее презрение, нежели вид католического священника, бормочущего свои языческие заклинания? О спиритическом сеансе тоже можно забыть: в данном случае задача заключается не в том, чтобы заставить призрак появиться, а в том, чтобы помешать ему это делать… Я все еще ломал голову над этой проблемой, когда, уже в пол-одиннадцатого вечера, зазвонил телефон. Едва сняв трубку, я понял, что у Стива неприятности — новые, вдобавок к прежним.

Он был пьян, и его произношение, обычно четкое, превратилось в невнятное бормотание.

— Вы длж-ны это видеть, — промычал он. — Непр-менно длж-ны! Госп-ди, ну и мерзость!

— Держитесь, — сказал я. — Сейчас буду у вас, вы и с кресла встать не успеете. — Возможно, не стоило говорить это человеку, который, судя по голосу, действительно едва ли способен подняться с кресла.

Когда я прибыл, лампочка над его крыльцом горела, но весь дом оказался погружен во тьму. Двигаясь ко входной двери по аккуратной, выложенной «елочкой» кирпичной дорожке, я видел в окнах тусклое, медленно перемещающееся, довольно неприятное зеленоватое сияние: любой десятилетний подросток сразу же сказал бы, что это привидение, а любой взрослый — что люминесценция разложения. В данном случае, думал я, позвонив в дверь, правы оба.

Стив был в ужасном состоянии. Лампочка над крыльцом осветила его дорогую, сшитую на заказ рубашку, залитую спиртным. В его дыхании явственно чувствовался аромат бренди, к которому добавлялся еще один неприятный оттенок, говоривший о том, что его недавно тошнило. Он впустил меня в дом, не говоря ни слова. Этого и не требовалось. Веллингтон Микс, надо отдать ему должное, организовал одно из самых впечатляющих представлений, какие я когда-либо видел.

Казалось, весь дом был заполнен подвешенными в воздухе и тихо покачивающимися зеленовато-желтыми трупами. Время от времени один из них совершал серию резких, прерывистых движений — очевидно, это были посмертные сокращения мышц. Капюшоны повешенных слегка просвечивали, словно чулки на лицах грабителей, и за полупрозрачной материей повсюду угадывались выпученные глаза, отвисшие челюсти, вывалившиеся языки; тягучая слюна приклеивала ткань к подбородкам. С огромной неохотой вступил я в эту комнату ужасов, прошел сквозь одно из тел и услышал омерзительное бульканье в его кишках, избавляющихся от избытка газов — как это и должно происходить, когда тело подвешено в воздухе, отданное во власть земного тяготения. К счастью, Микс, по своему ханжеству, не стал воспроизводить еще и отвратительный запах.

— Хоть от этого он нас избавил, — проворчал я.

Затем висящие тела начали исчезать, таять, испаряться. Пятью минутами позже комната уже представляла собой обычную гостиную начала двадцатого столетия, наполненную тенями не от мертвых тел, а от предметов. Лампы вернулись к жизни, их лучи становились все ярче, пока уютный домашний свет окончательно не разогнал тьму. Стив рухнул на диванчик и отключился, я же прошел к винному шкафу, нашел чистый бокал и вылил в него остатки «Реми Мартин» — на дне бутылки было примерно на палец жидкости. Выпив бренди одним глотком, я принес из главной спальни одеяло и накрыл им распростертое тело моего клиента, затем выключил все лампы, кроме одной, и отправился домой спать. Я не мог думать ни о чем другом, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

Тем не менее, когда я лежал, натянув до подбородка одеяло, во мне начала обретать форму стальная решимость. В конце концов, я сын своей матери: я тоже нахожу невыносимым, когда человек вынужден в собственном доме терпеть подобную травлю.

— Веллингтон Микс, — воскликнул я вслух, — на этот раз ты зашел чересчур далеко! Приготовься к ответу за свои дела!

Чистая бравада, разумеется. Однако этой ночью я спал крепко, зная, что теперь это уже не просто профессиональные трудности — это битва, и я останусь в ней до самого конца.

Сон является порой лучшим лекарством. Я проснулся в свой обычный час — семь утра — с готовым планом в голове. Может быть, мое подсознание умнее, нежели бодрствующее «я», или же, пока я храпел, меня осенило озарение. Как бы там ни было, я чувствовал себя в форме: сначала теплый душ, за которым последуют яйца и кофе, за которыми последуют действия.

В девять часов я уже сидел в своем «лейзи-бое», а еще двадцать минут спустя мама откликнулась на мой зов. Я вкратце описал ей события прошлого вечера, а затем спросил, не сможет ли она связаться с несколькими усопшими.

— Если они пережили смерть, я их отыщу, — заверила мама. — Когда и где они тебе понадобятся?

— Сегодня днем они нужны мне здесь. А вечером должны появиться на Меррит-стрит.

— Приготовь мне выпить, милый, — отозвалась она, — и часик подожди.

К десяти двадцати я снова сидел в кресле, «олд-фэшенд» стоял на столе, а шторы были задернуты. Вскоре из темноты начали проступать колышущиеся фигуры — сперва просто неясные очертания, которые затем наполнялись и становились все больше похожи на тела. Все они принадлежали мужчинам, что меня не удивило — южная рыцарственность не позволяла вешать женщин, кроме разве что самых отвратительных убийц. Мои посетители предпочли явиться не в полосатых тюремных робах — о которых они, скорее всего, хотели бы забыть, — но в той одежде, которую носили, когда были свободными людьми. На одних красовались помятые цилиндры трубочистов, на других — белые холщовые балахоны художников, на третьих — фермерские комбинезоны и фартуки. Большинство носило одежду, обычную для работающих бедняков: рубашки без ворота и грубые штаны на подтяжках, которые они, наверное, называли «помочами». Их лица были суровы и костисты — лица первопроходцев, какими являлись их деды. В затемненной комнате их глаза казались бледными пятнами, в особенности у чернокожих, составлявших, по меньшей мере, половину контингента.

— Парни, — сказал я вслух, — вы меня слышите?

Головы согласно наклонились.

— Правильно ли я понимаю, что все вы приняли смерть от руки Веллингтона Микса?

Мне ответил чернокожий — его голос уже привычным образом просочился в мою голову.

— Да, сэр. Мистер Микс покончил со всеми нами, истинно так.

Собравшиеся обменялись скупыми улыбками. Еще один из них, белый, с особенно грубым и морщинистым лицом, сказал:

— Сукин сын. Я, конечно, сам просил судью о смерти, но…

— Вы сами просили о смерти? — перебил я.

— Да, сэр, просил. Я застрелил собственного брата, когда мы поссорились за картами — нарезались оба до бровей. Ну и решил, что заслуживаю смерти, а судья со мной согласился. И вот стою, веревка на шее, готовлюсь просить прощения у бедняги Буббы, когда мы встретимся по ту сторону. И тут этот Микс, нет чтобы просто дернуть рычаг и покончить с делом, начинает свою проповедь — и голосок-то у него еще какой противный! — о том, что я должен «васкаяться», и тогда Иисус «пвимет» меня в объятия. Будто бы я только что не выслушал кучу этой ерунды от проповедника, пока меня вели к виселице!.. Ну, я взбеленился — понимаете, это ведь было мое шоу, а не его, — рявкнул из-под своего черного капюшона и объяснил Миксу, что он может сделать с собой и каким образом. И тогда он укоротил веревку — прокляни его Господь, я ведь чувствовал, как он ее подтягивает! И из-за этого, когда он меня вздернул, шея у меня не сломалась, и я плясал в воздухе еще минут пять, прежде чем отключился.

Мне вдруг вспомнились дергающиеся, корчащиеся видения в доме Стива прошлым вечером. Посмертные сокращения мышц? Или же муки тех, кого Микс намеренно оставил задыхаться в петле? До сей поры палач представлялся, мне причудливым, довольно нелепым персонажем, место которому на страницах комиксов двадцатых годов, рядом с дедушкой Фокси и Тружеником Тилли. Однако эта фигура становилась все мрачнее по мере того, как я наблюдал устроенное им преследование моего клиента. Теперь я видел в нем чуть ли не дьявола, и его самодовольство и уверенность в своей правоте только ухудшали дело.

Я попросил парней составить мне компанию попозже этим вечером — мама покажет им дорогу, — оговорив, что нужно будет захватить с собой. Они отозвались угрюмыми смешками. Я прибавил, что, хотя и не могу вознаградить их, как они того заслуживают, но зато поставлю им выпивку. Ответом мне был очень странный звук — шорох и шелест, словно осенний ветер пробирался по полю, полному сухих кукурузных стеблей. Мгновение спустя я понял, что это такое: они мне хлопали! Еще бы, сколько времени им не случалось промочить глотку, беднягам.

После этого я позвонил Стиву, и сперва мне показалось, что он не будет участвовать в собственной вечеринке. Ослабевшим, унылым голосом он сообщил, что собирает вещи, намереваясь покинуть дом номер четыреста девятнадцать и переселиться в мотель. Я резко спросил его, неужели он такой трус, что откажется бороться за свой дом и семью. Услышав это, он взорвался гневной отповедью — хороший знак, — и я принес свои извинения. Дальнейшие переговоры привели к тому, что мы согласились встретиться у него дома в десять вечера. Он обещал попытаться уговорить нескольких членов группы «Смерти — смерть!» присутствовать, хотя питал мало надежды на то, что придут все, и совсем никакой, что Летти Лус вернется туда, откуда ее изгнал Микс.

— Ах да, еще кое-что, — прибавил я. — Запасите побольше кентуккийского бурбона, скажем, литров пять-шесть. Просто откройте бутылки и оставьте стоять.

— Терпеть не могу бурбон! — проворчал он.

— Вам его пить и не придется, — заверил я и положил трубку.

Редко у меня возникают причины чувствовать себя солдатом. Моя давнишняя военная служба прошла в форте Джексон, в Южной Каролине: меня отправили туда по призыву, и самыми кровожадными врагами, каких мне довелось там встретить, были комары. Теперешняя моя жизнь протекает еще более спокойно и уединенно, чем даже у Микса: он-то, по крайней мере, постоянно совершал небольшие поездки то туда, то сюда, чтобы делать свою грязную работу, в то время как я никогда не покидаю Старый доминион, разве что загляну порой в Джорджтаун за покупками или пообедать. И однако, выходя этим вечером на улицу, чтобы отправиться на Меррит-стрит, я чувствовал себя совсем как хемингуэевский солдат перед боем — пересохшая глотка, учащенный и неровный пульс, металлический привкус во рту. Сражаться с дьяволом, пусть даже мелким, — это не шутка, хоть я и рассчитывал на союзников и ощущал правоту своего дела.

Меня ожидали восемь членов «Смерти — смерть!» — все, у кого достало храбрости вернуться в дом, который они должны были вспоминать с ужасом и отвращением. Начав разговор, я понял, почему они пришли. Никому не нравится, когда его запугивают, и эти люди были очень, очень сердиты на Микса. Кроме того, если вспомнить их воззрения относительно смертных приговоров, он являл собой воплощение всего, против чего они боролись. Поэтому, хотя половина изначальных участников малодушно осталась дома, более сильная духом половина вернулась, чтобы встретить лицом к лицу свои страхи, а заодно и палача.

Я предложил им высказываться не стесняясь, а сам уселся в линкольновское кресло-качалку в нескольких шагах от группы. Разговор вначале шел спокойно, но по мере того, как шардоне обходило круг за кругом, приобретал все более решительный тон. Они напоминали женщин, пострадавших от грубого обращения и нашедших в группе поддержки смелость открыто обвинить своих обидчиков. Вскорости о Миксе уже отзывались в выражениях, какие больше подошли бы для городского собрания, посвященного вопросам медицинского обслуживания, чем для респектабельного дома Стива. Три присутствовавшие дамы высказывались не менее откровенно, чем мужчины, а седовласая представительница «первых семей Вирджинии» даже заявила голосом, дрожавшим от мстительной ярости, что «этого мерзавца следовало бы повесить».

Я вовсе не удивился, когда свет в гостиной начал тускнеть — признаться, я этого и ждал. Откинувшись на спинку удобного кресла, я прикрыл глаза и отправил вызов маме. Когда я вновь поднял веки, в комнате царила темнота, не считая уже знакомого загробного свечения, излучаемого призраками усопших. Из сумрачного коридора, который вел к спальням, надвигалась мрачная шеренга чудовищных образов, а вокруг меня одновременно собиралась вторая армия, словно готовясь к бою.

Однако создания Микса, как я и предполагал, не были — ни сейчас, ни когда-либо прежде — настоящими мертвецами, существовавшими отдельно от его власти. Скорее, они представляли собой проекции его воспоминаний или извращенных мечтаний. Мои же призраки, напротив, были реальнее грозовой тучи, и они решительно наступали, причем каждый нес перед собой яркий, сияющий образ петли, в которой он умер.

Мы, живые, теперь не имели значения. Духи проходили сквозь нас, как мы могли бы проходить сквозь дым. Они были полупрозрачны, так что даже в этой толпе противник оставался мне смутно виден. Я мог наблюдать, как Миксовы устрашающие фантомы съеживаются и тают в воздухе по мере того, как растет его страх, оставляя жалкого палача лицом к лицу с его жертвами. Вот они окружили его; вот он испустил полупридушенный вскрик; вот они сомкнулись вокруг него так плотно, что на мгновение он исчез из виду…

А затем и с лица земли. Вспышка, шипение и хлопок, какой раздается при взрыве отсыревшей шутихи — и он расслоился, возвратился в Великий Космос; любой из живых или мертвых мог бы сказать, что туда ему и дорога. Мы, живущие, поднялись с мест и взялись за руки, лишь сейчас заметив, что шесть бутылок бурбона, приготовленные Стивом, осушены до донышка.

Комментарий издателей «Журнала психических исследований»:

Мы представляем предшествующий отчет — обнаруженный на компьютере мистера Мартина его душеприказчиком — с определенными колебаниями, чтобы не сказать трепетом.

Автор являлся пожизненным членом этого общества и был известен всем нам как человек безукоризненно правдивый. Архивные экземпляры «Гринвуд-Фоллс Стандард» подтверждают существование историй о «доме палача», в точности соответствующих изложенным в отчете.

Тем не менее Стивен Престон Джеймс (это псевдоним) отказывается комментировать очерк мистера Мартина и угрожает судебным преследованием, если мы опубликуем его истинное имя или настоящий адрес его дома. Члены группы «Смерти — смерть!» следуют примеру своего поверенного, заявляя, что если они прослывут «чудиками», может пострадать их правое дело — добиться отмены смертных приговоров. Попытки связаться со вдовой Летицией Лус остались безрезультатными: она покинула страну и, по слухам, живет теперь в Рио-де-Жанейро.

Так что убедительных свидетельств мы не имеем. Тем не менее издатели чувствуют себя обязанными опубликовать этот отчет не только в связи с его значительным интересом, но также и в память о мистере Мартине. Вслед за описанными здесь волнующими событиями наш старый друг и коллега вернулся домой, уселся отдохнуть в свой «лейзи-бой» и во сне отошел в мир иной, пав жертвой сердечно-сосудистого заболевания, характерного для его возраста и сидячего образа жизни. К истории было добавлено любопытное заключение, вдруг появившееся на содержавшем отчет компакт-диске, — несколько строчек, которых там не было, когда диск в первый раз просматривали у нас в конторе. Возможно, это нечто вроде спиритического послания, подобного тем, какие получали медиумы прошедших времен на запечатанных грифельных досках? Вот как звучит этот постскриптум к нашей истории — возможно (а возможно, и нет), последние слова, которые нам суждено услышать от Джорджа Мартина:

«Не знаю, долго ли я спал после бурных событий прошлого вечера. Помню, что мне приснился какой-то короткий неприятный сон, а потом меня разбудил знакомый голос.

— Привет, мам, — сказал я, поднимаясь из кресла к потолку. — Вот будет здорово снова встретить с тобой День благодарения!»

Опубликовано: «Журнал психических исследований», т. 92, № 2. Перепечатывается с разрешения правообладателей.

Перевел с английского Владимир ИВАНОВ

© Albert E.Cowdrey. Death Must Die. 2010.

Публикуется с разрешения журнала «The Magazine of Fantasy&Science Fiction».