13

Остаток пути он шел очень медленно, останавливаясь на отдых через каждые десять шагов. После одной из таких вынужденных остановок он вдруг обнаружил, что на плече не ощущается привычная тяжесть автомата, хотя он по-прежнему держит пальцы так, как будто в любую секунду готов стрелять.

Он остановился, оглянулся. Автомат лежал не очень далеко. Но возвращаться к нему – это значило, потерять силы. Которые будут очень нужны, когда он дойдет до Барьера.

И, допив остатки воды из фляги, он пошел вперед, потому что до цели оставалось несколько сотен метров, и впереди уже был виден домик путевого обходчика, который стоял на холме совсем рядом с платформой.

А это значило, что он все-таки дошел!

Он прибавил шагу, удивляясь, откуда взялись силы и почему ему так легко стало идти. А потом понял, что это не крылья выросли за спиной – просто он где-то потерял рюкзак.

Но и это уже не имело никакого значения – потому что он дошел…

…Все-таки сталкеры, которые рассказывали про Барьер, не врали. За Барьером на самом деле кончалась мертвая земля и начинались рельсы. И железнодорожные платформы. А еще – густой лес на холмах вдоль железнодорожного полотна. И, вдалеке – аккуратные домики поселка Чуприяновка..

Не веря глазам, он остановился в трех шагах от рельсов, посмотрел направо – и увидел ступеньки, что вели от платформы вверх. Если подняться по ступенькам, то через пять минут можно будет дойти до дома, где жила Светка. До небольшого домика в конце улицы, за которым сразу начинался лес…

Гнилой стоял, не решаясь подойти к Барьеру.

Он не верил…

А когда поверил и решился сделать три шага – то уперся в стену.

Стена была невидимой, но осязаемой. И очень холодной. Как космический вакуум.

Гнилой отдернул руки, которые сразу покраснели и онемели, и пнул преграду, вставшую у него на пути.

Но на Барьер это не подействовало.

А нога отнялась.

И, опустившись на колени, потому что уже не было сил стоять, Гнилой прошептал:

– Пожалуйста…

Но Барьер остался глух к его мольбе.

Барьер не хотел пускать его.

Не хотел пускать к свету. К солнечному свету, который лился с ясного голубого неба.

Не хотел пускать к Свете…

– Света, – шептал он. – Светка… Я пришел к тебе…

Но Барьер молчал.

Олег посмотрел на свои руки. Кожа с кистей слезала клочьями, оголяя кости. Но болело почему-то совсем в другом месте – в груди. Там, где колотилось сердце, готовое разорваться.

И тогда он, подняв глаза к хмурому пепельному небу, которое пятнадцать лет было небом его мира, крикнул:

– Ну почему?

То есть он так думал, что крикнул..

А на самом деле сухие губы едва слышно шептали:

– Почему? Я ведь пришел… Почему ты не хочешь меня впустить? Чем я провинился перед тобой? Разве я не человек? Разве я сделал так много зла? Почему ты считаешь, что я так плох, что не могу вернуться туда, где я был счастлив? В чем я виноват? В том, что я выжил? Но я же не стал зверем… Сохранил в себе человека… Сохранил свет…

Но небо молчало. А в груди пылал пожар, превращая сердце в пепел.

Олег упал.

Щека коснулась спекшейся, мертвой земли.

А перед глазами, за Барьером, была совсем другая земля.

Земля, на которой росла зеленая трава. А по травинке ползла божья коровка.

Она ползла вверх, к небу.

Не грязно-серому, сквозь которое давно уже не пробивались лучи солнца.

А пронзительно голубому, ясному.

– Почему, Господи? – шептал Гнилой, обращаясь к небу, тому и этому. – Неужели я такой же… как и все?.. Но если ты всех покарал… то ведь можешь и всех спасти? Вернуть прежний мир… Тебе ведь это ничего не стоит, Господи… Спасти… весь мир…

Но небеса молчали.

А божья коровка ползла все выше и выше.