Завсегдатаи (о фотографиях Сары Столфы)

Джорджия Расселл, фото Сары Столфы [19]

С первого взгляда мне эти снимки не понравились. Напомнили о кое-каких неудачах, которые хотелось бы забыть – например, о том, что я так и не прижился в Филадельфии. Я провел в Филадельфии худший год жизни, причем нельзя сказать, что понял это лишь потом: я уже тогда сознавал, что это мой худший год. С некоторыми субъектами Филадельфия не церемонится: льстить нашему самолюбию не в ее правилах. В этом смысле она отличается от прочих больших рабочих городов Северо-восточного коридора[20], Бостона и Балтимора, мощное ощущение самости которых каждое следующее поколение с гордостью воплощает. За год в Балтиморе снимают больше сериалов, а в Бостоне – кинофильмов, чем в Филадельфии за десять лет. Не считая нарезки кадров с пустыми унылыми улицами в начале фильма под монотонное пение Спрингстина, в «Филадельфии» Джонатана Демми не было ничего филадельфийского. Филли вся про отсутствие, про нехватку, про незаполненные места. В качестве идеи она так никогда полностью и не воплотилась. Даже из самых глухих бруклинских трущоб можно разглядеть очертания Манхэттена и почувствовать себя защищенным – защищенным от нахлынувших чувств, защищенным важностью Нью-Йорка. Вид же на центр города из Кенсингтона или Пойнт-Бриза[21] – лишь напоминание о том, что бежать-то, в сущности, некуда: там ничуть не лучше; этот вид наводит на мысли о сумеречных платформах пригородных поездов, пространных офисах, пещерном холоде ратуши и расколотом, замолчавшем навеки Колоколе Свободы.

Впрочем, за последние годы город все же несколько изменился к лучшему. В середине девяностых выйти за порог означало подвергнуться нападению одиночества и той особенной красоты, которая ему сродни. Эстетический опыт, незамутненный крепкой идентичностью. Столь чистая красота, что от нее физически больно. В той Филадельфии, что я знал, и правда не было почти ни капли уродства. Вся она – с ее прихваченными инеем травянистыми просторами Логан-Сёркл, заброшенными промзонами, заводами, дожидавшимися очереди на снос, пластмассовой вывеской бензоколонки на Вашингтон-стрит, призраком Норт-Стейшн, убогими торговцами сувенирами с Саут-стрит, нефтеперегонными заводами и канализационными очистными сооружениями, запах которых первым приветствовал въезжавших в город со стороны удобно, но все ж далековато расположенного аэропорта – существовала в блаженном уединении, в конце столетия промышленного упадка и уменьшения населения, и настаивала на том, чтобы ее рассматривали как нечто особенное. Даже районы, вызывавшие особенную гордость местного турбюро – Музей искусств, Риттенхаус-сквер, – оказывались заложниками обширных небес и дурной погоды, летнего марева и на удивление кусачих зимних ветров, к тому же соседствовали с кошмарным Делавэром, а потому были одиноки.

Разумеется, в Филадельфии живет множество людей. И все же плотность ее населения по городским меркам невелика. Когда вы встречаете человека в Нью-Йорке, вы видите ньюйоркца, одного из многих и многих. У всех ньюйоркцев есть как минимум одна общая черта – то, что они в Нью-Йорке. В Филадельфии же вы видите индивидуума. Вы видите лицо вне окружения похожих лиц, которые дали бы возможность обобщить. История этого лица вам неизвестна, но вы догадываетесь, что она непременно должна быть, и у вас достаточно времени, чтобы впечатать это лицо в свою память, пока не придет ваш автобус или на малолюдных улицах Маунт-Эйри не замаячит новое лицо. Филадельфия – город, приспособленный для самой чистой, фундаментальной формы короткого рассказа, той, в которой упражнялись Чехов, Тревор, Уэлти, писатели, чьи запасы эмпатии и любопытства бесконечны, как бесконечная уникальность жизни простого человека. На улицах Филадельфии меня постоянно угнетало сознание гениальности и величия этих писателей, и я мечтал, чтобы мне хватило духу проникнуть воображением в истории обычных людей, чьи манящие облики меня окружали. Меня удручала нехватка смелости, любопытства – или же братской любви.

Рассматривая сорок портретов обычных жителей Филадельфии, я заново пережил это чувство личной несостоятельности. Среди «Завсегдатаев» Столфы нет неприглядных лиц. По сути, там нет лиц, которые не были бы поразительно красивы. Фотографии Столфы обладают качеством, свойственным и городу, в котором они сделаны: они лишают смысла само понятие неприглядности. Или, точнее, напоминают нам, из каких, по сути, второстепенных, прикладных вещей складываются наши представления о красоте. Филадельфия безобразна лишь в том смысле, что не трудится соответствовать желаниям наблюдателя и не стремится заслужить его одобрение. Вот почему прекрасный отель сети «Фор сизонс», выстроенный на некогда диком берегу, кажется мне уродливым, равно как и хаотично разросшиеся пригородные поселки с «домами мечты», и красивые лица из телевизора, проповедующие одиозные политические взгляды. В природе же, напротив, ни одно животное или растение не безобразно само по себе – разве только мы посмотрим на него с неприязнью. Магия хороших фотопортретов, таких, как у Столфы, заключается в том, чтобы создать рамку для человеческого существа, лишить его привычных связей, дабы избежать наших обыденных эстетических суждений, и вернуть объекты в природный мир, в котором все интересно, все вызывает удивление и симпатию, все достойно пристального повторного рассмотрения. Словом, Столфа – классический автор фоторассказов.

Вдобавок она очень рок-н-ролльная. Рок в лучшем смысле этого слова черпает подлинность в погружении в обычное. На первый взгляд тот факт, что рок – более чем какая-либо другая форма искусства – заботится о подлинности и опасается, что не сумеет ее достичь, может показаться парадоксом, учитывая, что именно эта форма искусства доступнее всего обычным людям. (Чтобы сочинять рок, достаточно уметь петь и/или брать простейшие аккорды; для второго требуется и вовсе малость – две функционирующие руки, двузначный IQ да несколько месяцев репетиций.) Проблема в том, что, стоит группе хоть сколько-нибудь прославиться, как появляется ощущение, будто опыт и успех – предательство того самого, из чего, собственно, и складывается величие рок-музыки: ее демократичной доступности. Бо?льшая часть музыкальной культуры мейнстрима не жалеет усилий для сочинения искусной коммерческой лжи, дабы скрыть эту проблему. (Мой любимый пример подобного словотворчества звучит так, словно его сочинил рекламный агент Дженнифер Лопес; в этих строчках читается недвусмысленное стремление создать желаемый образ: «Не ведись на то, что мне платят бабло // Я все та же, все та же простая Джей-Ло».) Куда больше мне импонирует отношение к славе в инди-роке: здесь участники группы сознательно остаются обычными людьми, которые играют обычную музыку. The Delta 72, группа, в которой Столфа играла, а днем подрабатывала в баре, где и сделала эти снимки, выпустила первый свой сингл на лейблах Dischord Records и Kill Rock Stars (второй, кстати, охотно в шутку переставляет слова в названии – Stars Kill Rock, Rock Stars Kill). И решение The Delta 72 перебраться из Вашингтона, города, снискавшего какую-никакую скандальную славу в качестве места рождения хардкор-панка, в умеренную, ничем не примечательную, а потому и безупречно подлинную Филадельфию было совершенно в духе инди-рока. Инди-эстетикой, или антиэстетикой, пронизаны и «Завсегдатаи»: неестественное освещение, простецкая выпивка, недорогая одежда, скучная работа, неухоженная внешность, наличные в мелких купюрах, близость к депрессии, алкоголизму и прочим формам тихого отчаяния, пристрастие к дешевым барам и всяким прокуренным забегаловкам, ну и, конечно же, не отрицание очарования рока, а скорее резко демократическое расширение сферы, в которой это очарование может проявиться. Каждый из героев «Завсегдатаев» убедительно ухитряется выглядеть рок-звездой – на свой манер: прекрасное освещение, практически студийный черный фон и небольшие очаги идиосинкразии на барной стойке на переднем плане.

Барная стойка с реквизитом, которую Столфа включила в кадр и которая сообщает снимкам преемственность и индивидуальность – хитрый ход (или же удачная находка). Вот небольшая статистика изображенного на сорока фотографиях серии:

Мужчины: 27

Женщины: 13

Пиво: 34

С виски: 4

С виски и стаканом воды: 1

Вино: 2

Виски с содовой и льдом в высоком бокале: 2

Без напитка: 2

Шапка: 7

Головная повязка: 1

Украшение для волос с листьями: 1

Одежда с надписью (включая значки и пуговицы): 8

Татуировки: 4

Практически недвусмысленное наличие обручального кольца: 4

Очевидное или вероятное отсутствие обручального кольца: 19

Наличные: 18

Кошелек: 5

Печатные издания: 8

Наушники: 1

Мобильник: 2

Сигареты и/или зажигалки и/или пепельница, которой явно пользовались: 25

Еда: 1

Мне здесь больше всего бросается в глаза количество снимков с сигаретами и напоминает о третьей личной неудаче: неспособностью стать человеком (в духе инди-культуры? подлинности?), которому комфортно в барах. Не в последнюю очередь именно из-за курения, хотя я сам двадцать лет курил, но даже в заведениях для некурящих меня преследуют мучительная неловкость, приступы экономности, смущение, стыд, боязнь нарушить этикет – кроме тех случаев, когда я не один, а со знакомыми. В результате я не могу смотреть на «Завсегдатаев» без зависти и мучительного желания – или мечты тоже стать одним из завсегдатаев. В этом смысле книга Столфы мне очень близка. Название ее подразумевает отношение, которое каждый из объектов изображения имеет к фотографу. Двадцать пять героев, которые смотрят прямо в объектив, смотрят не просто на какого-то там одержимого фотографа-любителя, а на постоянную свою барменшу, Сару Столфу. И если им одиноко, то чувствую это я.