Липин Бор

Липин Бор

На рассвете пожилой колхозник постучался к нам в окно.

— Вы не на Липин Бор поедете?

— Туда.

— Пассажира не возьмете?

— Можно будет.

— Вот спасибо, выручили. Тогда заезжайте вон в тот дом, чайку выпьете на дорожку.

Ладно, мы не возражаем и против чайку, своих хозяев нам не хочется тревожить в такую рань. Впрочем, они уже встают, старуха идет к корове, а тракторист плещется водой на дворе, до пояса голый.

— Учительницу, стало быть, повезете, — говорит он. — Дочка у него учительница, ей на совещание ехать в район.

В доме, где нас ждали, стоял переполох. Мать металась растерянно, украдкой бросала на нас беспокойный взгляд и снова бежала на кухню, и оттуда нам было слышно, как она причитала срывающимся голосом:

— Господи-господи, с чужими людьми, с совсем незнакомыми…

А рослый молодой человек, брат учительницы, в соседней комнате внушительно и деловито давал сестре какие-то инструкции — вероятно, о способах самозащиты. Сама же учительница, девчушка лет двадцати, смущенная и сбитая с толку, краснела, вздыхала и старалась на нас не смотреть. И только старик колхозник, который знал жизнь лучше, чем его домочадцы, степенно делил с нами компанию за самоваром, вел разговор о посторонних предметах, а мы добросовестно наливали на блюдечко, дули и прикусывали мелко наколотым сахаром, стараясь ничем не выдать, что понимаем суть.

Наконец сборы были закончены. Пока мы усаживались, вся семья настороженно следила за нами, стараясь по нашим лицам, движениям, по укладке багажа в машине, по каким-нибудь случайным признакам разгадать в последнюю минуту, что же мы за люди…

Солнышко уже взошло, и сразу повеселело все вокруг. Заиграли чистыми красками лесистые холмы, луга и нивы на их склонах, просветлели деревенские избы, широко раскиданные вдоль дороги, по долине ручья и по ту сторону небольшого синего озерка.

Сразу за деревней дорога пересекает Индоманку. Вода в ней прозрачная, но уже не золотистая, а чуть коричневатая, с торфяным оттенком. Густые водоросли колышутся течением. У моста устроен проход для сплава древесины: плавучие ожерелья сплоченных втрое бревен, постепенно сужаясь, ведут к высокому, в расчете на разный уровень воды, бревенчатому коридору, напоминающему шлюз, только без ворот.

Река описывает широкую излучину среди невысоких холмов, одетых елово-лиственным лесом. На нижних склонах золотится несжатая рожь, а еще ниже, у самой реки, ярко зеленеют луга. Уже пасется колхозное стадо. Бело-пестрые коровушки медлительно переступают, выбирая себе завтрак по вкусу, и какая-то из них, видимо, любительница самовольных отлучек, позвякивает хриплым четырехгранным колокольчиком.

За мостом вдоль дороги на несколько сот метров еще тянутся пастбища, постепенно переходящие в кустарник и затем в высокорослый лес. Пастбища обнесены прочными изгородями из наклонных жердей; такие изгороди мы встречали повсюду между Белым озером и Северной Двиной.

После недавних дождей дорога превратилась в сплошную цепь глубоких рытвин, заполненных водой. Наш газик, натужно ревя, пробирался в глубокой проделанной зилами колее. И вдруг перед нами возник целый бассейн, похожий на корыто, — с десяток метров длиной и шириной почти во все полотно. Во впадине стояла вода, тонким слоем покрывая серое илистое дно. Мы взяли небольшой разгончик и, включив демультипликатор, «с господцем», как говорил один военный, пошли на штурм.

Окунувшись по подножку в жидкую грязь, газик лихо пронесся через лужу. Но борта этого проклятого корыта были высоки и круты. Поднявшись на дыбы, машина почти что уже выбралась наверх передними колесами, еще бы вот чуть-чуть-чуть толкнуться задними, и мы бы были там… Но жидок предательский ил, газик фыркнул, задрожал и — остановился.

«Глушитель в воде!» — мелькнула тревожная мысль. Нет ничего страшнее, как заглушить мотор в таком положении — вода, а еще хуже жидкая грязь наберется в глушитель и тогда… чего будет стоить только завести мотор! Прибавляю оборотов — теперь не заглохнет. Пытаемся выехать назад — тоже застреваем на борту «корыта». Еще раз вперед — с таким же результатом. Грязь уже выше подножки…

Надеваем резиновые сапоги, подрываем лопатой крутизну, ломаем сучья в лесу, бросаем их под колеса. Еще одна попытка — опять безуспешно. Снова рубим сучья, набросали их уже столько, что кажется победа в кармане, снова пробуем — и снова не хватает зацепления для последнего рывка! Еще одна отчаянная попытка, почти уже без надежды на успех, — газик взревел, рванулся, и как ни в чем не бывало выехал на твердый грунт. Только теперь мы заметили, насколько грязны.

Вымыв в лужах сапоги и руки, в прекрасном настроении продолжаем путь к Липину Бору. Липин Бор, Липин Бор… Мы еще почти ничего не знали о нем, а он уже нравился нам одним своим названием, таким необычайным, загадочным и поэтичным, словно из старинной русской сказки. Оно наполняло нас каким-то радостным ожиданием, и мы, развеселившись, низали на него всплывающие невесть откуда бессмысленные, но смешные рифмы:

Старик Ипатыч с давних пор

Хотел поехать в Липин Бор…

Шофер, приехав в Липин Бор,

С разгону повалил забор…

Бывают же такие счастливые названия: вы только подумали, а вам уже весело!

Повеселела и наша спутница. От нее мы узнаем, что село Липин Бор за последние годы перетянуло к себе функции районного центра, ранее находившегося в соседнем селе Вашки. Район по-прежнему называется Вашкинским, но его центром официально признан Липин Бор.

Откуда же такое название? Оказывается, неподалеку от села есть обширные липовые рощи, где в старину добывали лыко и луб для лаптей и лукошек. Ныне лаптей не плетут, но промысел лубяной сохранился; им занимается лесохимическая артель, ведущая также добычу живицы и прочего лесного сырья и вырабатывающая деготь, скипидар, канифоль и дубители.

Село окружено — нет, буквально поглощено великолепным сосновым бором. Громадные стройные сосны, сверкая золотистой корой, выстроились на песчаном берегу бескрайнего Белого озера, словно могучее войско, стоящее на страже природной гармонии, красоты и здоровья. А озеро — огромное и выпуклое, как море, оно даже при небольшом западном ветерке плещется настоящим морским прибоем, издали слышен мерный шелест его волн. Не из этих ли вод, не на этот ли берег выходили, как жар горя, тридцать три богатыря? Не они ли остались на суше чудесным зеленокудрым войском в золотых кольчугах?

Широкая луговина у берега поделена изгородями на пастбищные участки. Чистый мелкозернистый песок прикрыт тонкой дерновиной. Волны подмывают берег, сносят песок в озеро, дерновина нависает козырьком, болтается буро-зелеными бородами. Метрах в десяти-пятнадцати от берега из воды поднимаются ивовые кусты: это при западном ветре, а когда ветер с востока, они, по-видимому, оказываются на суше.

Белое озеро очень мелко по отношению к своей немалой площади (1125 квадратных километров): его наибольшая глубина едва достигает 8 метров. Поэтому вода в нем очень теплая, несмотря на его сравнительно северное положение. Песчаное дно взъерошено рябью гребешков. Глубина по щиколотку, потом до колена, потом — у ивовых кустов, где проходит невысокий, сейчас скрытый под водою береговой вал, — опять чуть выше щиколотки, а дальше постепенно увеличивается, но очень медленно: идешь, идешь, и все ниже пояса, потом по грудь, потом опять по пояс, почти как на Рижском взморье…

Пробредя метров двести от берега, мы так и не добрались до настоящей глубины. Скучновато для хорошего пловца, зато какая благодать для ребятишек! Какие можно было бы здесь организовать пионерские лагеря! Чем не северный Артек! С каким интересом приезжали бы сюда ребята промышленных городов разных широт, а в особенности южане, не знакомые с прелестями северо- и среднерусской природы!

И снова не хочется уезжать… Но надо. Утешаю себя:

— На следующее лето отдыхать — только сюда.

Напарник мой смеется:

— А как же Каргополь? А Хижгора?

Да, действительно, такое обещание я давал уже раньше, и даже не однажды. А сколько раз еще предстоит мне дать его на нашем дальнем пути через богатую прекрасными ландшафтами Русскую равнину?

Да, есть где отдохнуть на Руси. Но и поработать есть где, ох как есть…

Дорога идет все время по песку. Деревни обнесены изгородями, просто так через них не проедешь, приходится останавливаться, открывать ворота и потом закрывать их за собой. Вскоре после большой деревни Ухтома мы далеко отрываемся от берега озера и попадаем в болото. Оно располагается слева от дороги, а справа, со стороны озера, все еще продолжается сосняк, местами довольно рослый. К сосне примешивается березка, осина, ива в низинах и у дороги. На болоте тоже кое-где растут деревца — все больше хилая сосенка. В моховых кочках много спелой ягоды — брусники, голубики, клюквы. По обочинам густо разросся и вовсю цветет вездесущий иван-чай.

Выезжаем на луговую равнину. Издали видна широкая серебристая лента реки. Вот она, полулегендарная Шексна, важное звено старинного российского водного пути из Балтики на Каспий. Красавица река наполовину уже поглощена искусственным Рыбинским морем. Скоро такая же участь постигнет и верхний ее отрезок, на котором по плану реконструкции Волго-Балтийского пути сооружается каскад шлюзов, плотин и водохранилищ. Так что «спешите видеть», говорим мы себе, может быть наше свидетельство о Шексне будет последним…

Мы у переправы. Здесь, почти у самого своего выхода из Белого озера, Шексна широка и полноводна. Чуть выше мы видим селение, навигационные знаки на высоких столбах и какие-то сооружения. Это пристань у деревни Крохино и ее шлюз, построенный в 1881 году для пропуска судов, идущих в Шексну не по каналу, а по озеру.

Въехали на паром, помогли паромщикам отчалить. Маленький моторный катерок с обитым автопокрышками носом зашел сзади, стал подталкивать нас к противоположному берегу. Все это — спокойно, без суеты. Здесь живут все те же северяне — степенный, рассудительный народ, скупой на слова и неторопливый, но основательный в деле. Однако антропологический облик по сравнению с архангельско-холмогорским районом уже значительно изменился, сошел на нет широколицый, среднего роста, крепко сколоченный поморский тип, стал чаще встречаться народ высокорослый, с продолговатым лицом, со светлорусыми и белесыми волосами…

Каких-нибудь 3—4 километра отъехав от Шексны, мы оказались перед новой водной преградой. Это обводный Белозерский канал, важнейшее звено Мариинской водной системы. Через канал переброшен узкий понтонный мост. Металлический понтон необычно высок, ибо уровень воды в канале метра на два ниже уровня дороги. Когда по каналу идут суда, понтон выводят из прохода. Неподалеку от моста — пристань с пассажирским павильоном и складами, небольшой поселок вокруг нее. Все это — и мост, и пристань со своими службами — очень опрятно и содержится в образцовой исправности. А между тем каналу осталось жить всего несколько лет.

По отлогому склону выбираемся из пришекснинской низины на высокий коренной берег и вскоре поворачиваем направо по шоссе, ведущему в Белозерск.