264. ЧЕХОВЫМ
264. ЧЕХОВЫМ
25 апреля 1887 г. Черкасск.
25 апрель.
Сейчас еду из Черкасска в Зверево, а оттуда по Донецкой дор«оге» к Кравцову. Вчера и третьего дня была свадьба, настоящая казацкая, с музыкой, бабьим козлогласием и возмутительной попойкой. Такая масса пестрых впечатлений, что нет возможности передать в письме, а приходится откладывать описание до возвращения в Москву. Невесте 16 лет. Венчали в местном соборе. Я шаферствовал в чужой фрачной паре, в широчайших штанах и без одной запонки, - в Москве такому шаферу дали бы по шее, но здесь я был эффектнее всех.
Видел богатых невест. Выбор громадный, но я все время был так пьян, что бутылки принимал за девиц, а девиц за бутылки. Вероятно, благодаря моему пьяному состоянию здешние девицы нашли, что я остроумен и "насмешники". Девицы здесь - сплошная овца: если одна поднимется и выйдет из залы, то за ней потянутся и другие. Одна из них, самая смелая и вумная, желая показать, что и она не чужда тонкого обращения и политики, то и дело била меня веером по руке и говорила: "У, негодный!", причем не переставала сохранять испуганное выражение лица. Я научил ее говорить кавалерам: "Как ви наивны!"
Молодые, вероятно, в силу местного обычая, целовались каждую минуту, целовались взасос, так что их губы всякий раз издавали треск от сжатого воздуха, а у меня получался во рту вкус приторного изюма и делался спазм в левой икре. От их поцелуев воспаление на моей левой ноге стало сильнее.
Не могу выразить, сколько я съел свежей зернистой икры и выпил цимлянского! И как это я до сих пор не лопнул!
Скажите Я. А. Корнееву, что ему кланялся некий Похлебин - субъект с бакенами и с головой редькой хвостом вверх.
Катар кишок оставил меня с того самого момента, как я уехал от дяди. Очевидно, благочестивый воздух действует на кишки расслабляюще.
Вчера я послал в "Пет«ербургскую» газету" рассказ. Если 15-го мая у Вас не будет денег, то Вы можете получить гонорар из "Газеты", не дожидаясь конца месяца, а послав счет за 2 рассказа. Мне ужасно тяжело писать… Тем для "Нов«ого» времени" много. но такая жара, что даже письмо тяжело писать.
У меня деньги на исходе. Приходится жить альфонсом. Живя всюду на чужой счет, я начинаю походить на нижегородского шулера, который ест чужое, но сверкает апломбом.
Сию минуту хозяева мои уехали. Я обедал solo и вспоминал гончаровского Антона Ивановича: передо мной стояли горничные, а я милостиво кушал и снисходил до беседы с Ульяшами и Анютами.
В Звереве придется ждать от 9 вечера до 5 утра. В прошлый раз я там ночевал в вагоне II класса на запасном пути. Вышел ночью из вагона за малым делом, а на дворе сущие чудеса: луна, необозримая степь с курганами и пустыня; тишина гробовая, а вагоны и рельсы резко выделяются из сумерек - кажется, мир вымер… Картина такая, что во веки веков не забудешь. Жалею, что Мишке нельзя было поехать со мной. Он ошалел бы от впечатлений.
Поклоны всем: Ма-Сте, На-Сте, m-lles Эфрос, Семашко и т. д. Напишите, когда Иваненко выедет из Москвы.
Письма, к«ото»рые я посылаю в Москву, принадлежат всей чеховской фамилии; боюсь, что с ними происходит та же история, что с "Новостями дня". Цветут вишни и жердели.*
Прощайте. Надеюсь, что все здоровы.
А. Чехов. * В автографе текст перевернут.