«Своими путями»*
«Своими путями»*
Случайно просмотрел последний номер пражского журнала «Своими путями». Плохие пути, горестный уровень!
Правда, имена, за исключением Ремизова, все не громкие: Болесцис, Кротков, Рафальский, Спинадель, Туринцев, Гингер, Кнут, Луцкий, Терапиано, Газданов, Долинский, Еленев, Тидеман, Эфрон, и т. д. Правда, все это люди, идущие путями «новой» русской культуры, — недаром употребляют они большевистскую орфографию. Но для кого же необязателен хотя бы минимум вкуса, здравого смысла, знания русского языка? Вот стихи Болесциса, которыми открывается номер:
Капитан нам прикажет строго:
Обломайте стрелу на норд,
Чтоб назад не найти дорогу…
Мы, стаканы осушим до дна,
Бросим золото в грязь таверэн…
Вот Рафальский:
Кончить жизнь не стоило б труда,
Но слаще длить в пленительном обмане,
Что на ладони каждая звезда…
Вот Туринцев:
Дебаркадер. Экспресс. Вагон — и Вы…
Вы за щитом, мы не одни,
Сейчас не должен дрогнуть рот…
Вот Гингер:
Всей душой полюбила душа моя
Тех, кто любит чужие края…
Для кого поселянка румяная
Исходила парным молоком,
В ком разгуливала безымянная
Кровь, а сердце большим молотком…
Вот Давид Кнут, у которого некто Он, идущий «за пухлым ангелом неторопливо», обещает Ною награду —
За то, что ты спасал
Стада и стаи мечт и слов,
Что табуны мои от гибели и лени
Твое спасло — Твое — весло…
Вот Ладинский, подражающий, очевидно, Третьяковскому:
В Соленой и слепой стихии
Нам вверен благородный груз:
Надежды россиян, стихи — и
Рыдания беглянок муз…
Вот Луцкий:
Не так ли, хвост поймать желая,
Собака вертится волчком
И мух докучливая стая
Над потным вьется языком?
Очень хорошо! Но дальше еще лучше: оказывается, что эти господа еще и претендуют быть учителями русского языка. В журнале есть отдел под странным заглавием «Цапля», где между прочим высмеивается язык обращений Великого князя Николая Николаевича. Приводится несколько строк из этих обращений: «Нестерпимы угнетения народа русского, преследование веры православной…» Казалось бы, что тут смешного? Но авторы «потного языка», «таверэн» и «мечт» все-таки смеются, они говорят:
«Определение, поставленное после определяемого, приобретает свойство парафина, на этой слабительной стороне держится весь так называемый русский стиль, да Бог с ним, высокопоставленным адресам время прошло»…
Смею уверить пражских комсомольцев, что весьма многие и весьма неплохие русские писатели ставили и ставят определение после определяемого, когда это требуется, и что подобное остроумие всячески и на всех путях непристойно.