Сохрани себя сам

Сохрани себя сам

Роман Зои Прокопьевой «Своим чередом» создавался с 1977 по 1982 год, а мы говорим о нем сейчас. И это чудовищно. Чудовищно наше опоздание, пребывание его в немоте долгие годы, и такой поздний выход к читателю, да и то весьма немногому.

В романе, безусловно, есть подлинное эпическое дыхание и по своему типу это русский роман. Да, тут нет, что отметил как недостаток Сергей Беляков, «концепции истории», зато тут есть дыхание истории, идущей своим чередом. Тут есть то самое «роевое начало» русской жизни, которое хорошо понимал Лев Толстой.

Структура романа такова, что каждая отдельная его глава — это очень существенное повествование о меняющемся времени, в полувековом пространстве которого так была перепахана русская жизнь и так, казалось бы, изменился русский человек. Я не случайно выбрала это слово «казалось», поскольку два мощных пласта подпирают романное поле: с одной стороны, — фантастическая и энтуазиастическая советская модернизация-индустриализация, а с другой стороны, — все держится житием людей из одной деревни Истошино, которые, несмотря на весь ход своей переменчивой жизни (от раскулачивания и выселения всей деревни просто в тайгу до очередного переселения на стройку века), которые будут упрямо сохранять упорядоченный космос общинной жизни. Народ и герой — это все, что нужно, говорит нам Зоя Прокопьева, чтобы жизнь не иссякала никогда.

И народ у нее вышел крепким и сильным (когда-нибудь, кто-нибудь все же посчитает, сколько у нее в романе героев, как посчитали героев «Тихого Дона»), живым и бесконечно привлекательным. Можно сказать, что это типизация, а можно и мифологизация, — ну что ж, между прочим, крестьянский мир и ей держался, ведь у каждого человека традиционного общества было свое место, были свои повинности и права. Тут и богатырской силы Харитинья, запросто носившая свого мужа (мечтателя о земле-саде) на руках, и рожавшая сразу по несколько детишек, и бабка Матрена, вынянчавшая за десятилетия всех детей народа истошинского, и добрейший дед Онуфрий, и Фофан, выбравший навсегда вольную и отшельническую жизнь в пещере, но и там остающийся мастером-творцом… В общем, каждому тут нашлось место, и в каждом автор увидела что-то очень глубоко-индивидуальное, отдельное, но так нужное для всех. Зоя Прокопьева не пожалела сил и таланта для такого русского народа.

Есть народ — значит, есть и герой. Так было всегда. Такие люди как Нил Краюхин, конечно, редки, поскольку им дана особая власть и особая сила. Они были способны не просто понимать время, но, как бы сказать, встать рядом с ним в рост. Что-то очень мощное, природное восхищает в этом герое (как гора, торжественной мощью своей вызывает уважение; как река, чистой водой своей дает радость жизни). И мне-то показалась очень художнически оправданной эта легенда о роде Нила Края Второго — ведь и о народе, что пришел с ним на стойку тракторного завода Гиганта, говорили все как «о народе Краюхина». Зоя выделяет их, краюхинских, если можно так сказать, как особое крепкое ядро, элиту народа — тех, кто умеет сопротивляться пагубному во времени, кто умеет несмотря ни на что сохранять в себе это библейское начало («плодитесь и размножайтесь»), кто постоит за себя сам, и сам себя сумеет сохранить, не ожидая и от государства подачек. Вот читаешь о народе Краюхина и, естественно, думаешь — есть ли еще такой? Есть, наверное, только он, этот сильный народ, пребывает сейчас в некоем рассеянии (и физическом, и нравственном), поскольку кончилась эпоха народа — на дворе время технологий. Понятно, что и это временно.

Нил Краюхин герой потому, что он силен: силен и красив физически (совершенный мужчина), силен в деле; силен сильной, живой и густой кровью. Он — труженик всегда. Труд — его страсть, а не просто занятие для прокормления. И не было в его жизни другого наполнения, кроме этого страстного, сопротивляющего силе смерти, труда ради жизни. Именно так, и никак иначе, на многих страницах романа и разворачивалась жизнь народа Краюхина: сила жизни все время боролась с силой смерти. Горько, страшно, но и ужасно важно было это неистовство сражения. Русская безудержность — и русская самоотверженность в труде и жизни. И ты, читатель, помещенный в это подлинное «магнитное» поле, испытываешь интеллектуальное удовлетворение и художественную радость.

Вернусь к структуре романа и просто перечислю название глав, по которым и можно прочесть эпоху, перелитую в человека. Истошино — райская жизнь народа. Истошинцы — это мастера и их трудом украшалась искусно земля (они не пахали, но сам же народ дал им волю вольную от земледельческого труда, поскольку уже больно хороши были их резные наличники, ковши и корчаги, их игрушки, душу веселящие). Я тут вспомнила Бориса Агеева с его чудным словом «побоговать» — вот и этих, истошенцев, мiр отпустил побоговать, потешиться искусством, приукрасить землю и жизнь крестьянскую. А потом все сломается — и это слом чудовищный, весь, в одной сцене, будет запечатлен, когда принимают комиссаров по человечески, а те вроде как только лютее становятся. Но вот в лютости этой, во вмиг наступившей «новой жизни», Зоя Прокопьева пишет главу «Розовый куст» — будто спасает народ этой мечтой о земле цветущей от того земного ада, куда их столкнет история (да и буквально дает истошенцам свою «купину неопалимую» — реальный розовый куст, который так и будет цвести, расти рядом с ними, подавая людям свои знаки, питая своим «райским духом», как потом звери и птицы будут жить с ними в том ладу, что была на земле до грехопадения). А потом следует «Крестовая роща», когда выброшенные в тайгу буквально голые, они найдут в себе силы выжить (а всех погибших и умерших похоронят в своей Крестовой рощи, ставшей навсегда местом памяти). Свою новую деревню и назовут под стать — Бедяево. А дальше «Артель» и «Гигант», и вновь бросят все уже обжитое в тайге, и вновь начнут строить, жить, учится. Не знаю, на мой взгляд, и эти страницы вопиют о силе русского духа ничуть не меньше, чем толстовские о народном ополчении 1812 года.

Так и гнёт он свою линию, народ Нила Краюхина, держась артельно на стройке социализма, строя для себя Большую Счастливую улицу, проливая «Озеро слез» о тех лучших, что попадут под репрессии и… упорно становясь сильнее, продолжает жить. Впереди война и победа и «в тяжком ожидании Победы Нил Краюхин торопился работать, жить и строить этот завод по закону военного времени и — своей совести». Это — последние слова романа, а самое завершающее здесь слово — совесть. Да, вот так, не смыть никогда из русской литературы эту печать крещения, эту христианскую сущность, проявленную в совестливости. И давайте оценим хотя бы сейчас смелость Зои Прокопьевой, выведшей в 70-е атеистические годы прошлого века в составе своего народа священника, отца Сидора, истинного батюшку для своих «детей Христовых» (потрясающей, просто классический образ).

Мне понятна «утопия» вечно цветущего и самого себя сажающего в землю розового куста, понятно библейское долгожительство отца Сидора, не удивляет ни сила Харитиньи, ни служение всем и каждому Нила Краюхина, собирающего под свою мужскую руку всех детей, ставших сиротами среди его народа — я вижу тут только плодотворную доверчивость автора, словно бы подчеркивающего, что разлад с историей неизбежен, а потому и «утопия» — это просто константа того, что сильнее смерти…

Высокая красота совести — вот наиболее важный критерий истины, которой дорожит наш автор. Зоя дорожит доброкачественной красотой народа. Да, она взяла и собрала лучший народ в своей роман (а то, что было вокруг много уже худого, мутного, дурного народа — это она тоже не скрывает, впрочем, иные писатели собирали именно такой, худший народ) — она собрала надежных, не боящихся на себя взять бремя обязанности. И еще — она оказалась верна очень важной русской традиции: донесла до нас единственный род любви, о котором не стыдно было в старые времена говорить вслух — любви сострадательной, материнской жалости к русскому народу и материнской же веры в него. Вот и получилась «концепция» — народ, говорит нам автор, будь сильным и учись сохранять себя сам! Это — надежнее. Еще недавно это было возможно. А сейчас? Но это уже другой разговор.