Вологодский однодум

У фермера Олега Подморина (Хозяйство ЗАУЛОМА Кирилловского района Вологодской области) в аренде 150 гектаров земли. Из них 30 гектаров леса, 120 — пашни и сенокосов. На планируемое поголовье скота ему не хватает 400–500 га. Неужели в России мало земли?

Деревни по Кирилловской дороге, что начинается от Вологды и доходит до Онежского озера, все сплошь с богатой историей. Теперь по этому тракту все чаще встретишь автобусы с туристами, да легковые машины с бегущими на выходные из Вологды горожанами. Туристы устремляются посмотреть всемирно известные фрески Дионисия в соборе Рождества Пресвятой Богородицы в Ферапонтове и соседний Кирилло-Белозерский монастырь-воин, удерживающий не раз врагов Отечества на северных рубежах Руси. Жители города, в свою очередь, спешат на свои дачные сотки, на рыбалку на Кубенском озере, по ягоды и по грибы, которых тут изобилие.

Крестьянская жизнь на Русском Севере всегда была трудна — под стать ей и человеческие характеры. Волевые, упрямые, крупные. И стоят уже памятниками прежней крестьянской жизни, ее правильного и крепкого старого уклада, на библиотечных полках книги Федора Абрамова, Александра Яшина и Василия Белова. Литература выполнила свою миссию, сохранив навеки образ русского крестьянского лада. Но, увы, остался он теперь только в литературе — жизнь словно ушла в честные и отличные книги, да там и осталась.

А на земле, не раз уже сиротевшей, — то раскулачивали крепкие личные хозяйства, то банкротили и распродавали хозяйства коллективные — на земле этой северной все еще много разноцветья и разнотравья красоты природной, но мощной рукой хаоса разметало человеческий труд — работать на земле стало не модно, не выгодно, не престижно.

Крестьянский мир за XX век весь «высосан» городом. Само исчезновение из лексикона последних двух десятилетий слов «труд» и «крестьянин» не просто симптоматично, но вопиет о ситуации, которая чревата откровенной новизной, масштабным разрывом с традицией. Хочется найти неотразимые аргументы для утверждений, что человек не ушел с земли, что между крестьянином и землей все еще существует «диалог» и трудовая связь, что наши северные просторы не останутся только добычей городских «охотников» за чистыми воздухом и водой, да иноземных ловцов «русской красоты».

И я нашла такие аргументы в деятельной жизни Олега Львовича Подморина — хозяина единственного крупного крестьянского хозяйства в Кирилловском районе Вологодчины. Быть может это то самое «новое», что имеет перспективу и честь стать основой трудовой жизни на нашей земле?

Но вначале коротко расскажу о Кирилловском районе. Древний и всё еще населенный, он исторически входил в летописное Белозерье, то есть непосредственно примыкал к одному из земельных форпостов Русского государства на северо-западе Европейской равнины. Славился и до сей поры прекрасен своей природой — многочисленными озерами, лесами, реками… На его территории по этой причине организован национальный заповедный парк «Русский Север» с уникальной флорой и фауной.

Но гораздо большую известность Кирилловский район получил, как центр Северной Фиваиды, монашеской земли, наподобие египетской пустыни, где селились первые пустынники и анахореты. В самом Кириллове расположена, так называемая, северная Лавра — монастырь чудотворца Кирилла Белозерского, рядом в Ферапонтово — обитель преподобного Ферапонта Белозерского, в семи километрах на реке Шексне — знаменитый Горицкий женский монастырь, а по дороге в древний город Белозерск (основан в IX веке) можно посетить легендарную пустынь Нила Сорского. Все они являются памятниками мирового значения, и в трех из них начинает теплиться монашеская и церковная жизнь.

Поэтому приток туристов и паломников сюда огромен — до 300 тысяч в год. В основном, правда, едут сюда из-за заграницы, на теплоходах добираются по Волго-Балту до Горицкой пристани, а там на автобусах быстро доезжают до Кириллова и Ферапонтова. Происходит как бы короткий марш-бросок французских фермеров и немецких бюргеров, шумных итальянских провинциалов и дисциплинированных японцев из комфортабельных теплоходных кают в весьма отсталую с бытовой точки зрения «рашен лайф», с которой праздные иностранцы, правда, особо и не соприкасаются.

Поэтому кирилловские власти постоянно строят наполеоновские планы вовлечения немногочисленного местного населения в туристическую индустрию, развития соответствующей инфраструктуры, постройки гостиниц, трактиров, музеев и т. п. Но из-за отсутствия элементарных финансовых средств все эти прожекты постоянно откладываются до лучших времен.

Между тем кирилловское крестьянство живет своей традиционной патриархальной жизнью. Здесь также мало что изменилось за тысячу лет, за многие века развития хлебопашества и молочно-животноводческой специализации. Будучи всегда свободным (относительно, конечно, свободным, но считавшимся черносошным, то есть государственным и монастырским, приписанным к монашеским обителям), кирилловское крестьянство всегда отличалось трудолюбием и предприимчивостью.

Эти качества основательно были подорваны коллективизацией и особенно Великой Отечественной войной — справных хозяев раскулачили и сослали в гиблые края, а многие кирилловские мужики с фронта не вернулись.

Трагическую сторону жизни крестьянина в XX веке Олег Подморин знает не по книгам. Род по отцу начинался с архангелогородцев-беломорцев — отсюда и фамилия: под морем они жили. Деды и прадеды по материнской линии трудились на реке Кокшеньге в Тарногском районе Вологодчины, некогда славившейся хлеборобными традициями (Кокшеньга была второй житницей Московского государства после Нижнего Новгорода). До революции имелось у Подмориных три мельницы, тридцать коров… Большая семья справлялись с хозяйством своим трудом — наемных работников не брали. Перед лихой революционной годиной прадед выстроил в Тарноге трехэтажный дом, стародавний уклад соединил с «культурностью». Олег еще помнит венские стулья и зеркала своего крестьянского прадеда, выбившегося в купцы. А потом, после революции, все было, как у всех «зажиточных»: дом отобрали, семью выслали на Урал, и она вернулась оттуда с жестокими потерями — не досчиталась восьми человек.

Сам Олег родился уже в Вологде в 1962 году и, конечно, в детские годы не раздумывал ни о своем роде, ни о трагедиях века. Едва научился ходить, как его стали отправлять к деду в Тарногу. Дед был для мальчишки героем: воевал в Финскую, воевал в Отечественную (под Сталинградом ранен, отрезаны пальцы на ноге) и, несмотря на увечье, работал долгие годы лесником. Дед Василий и научил Олега знать лес, ловить рыбу, жить в согласии с природой.

Но городская жизнь брала свое — лет до тридцати были отложены в сторону деревенские радости. Сначала, как у всех, школа, затем строительный техникум, московский инженерный институт… После перестройки — успешный строительный бизнес, работа на кредитном рынке.

Один из его кредитов был дан кирилловскому фермеру — пошла тогда по России гулять мода на фермерские хозяйства, пресса рисовала успешные иноземные образчики, да и весомым аргументом против колхозов казалось частное землепользование и хозяйствование.

Олег Подморин, преуспевавший в городском строительном бизнесе, не помышлял ни о каком фермерстве. Но когда подошел срок возврата кредита, фермер, не справившийся со своим хозяйством, предложил ему вместо долга свою разоренную ферму и новенький дом.

Так, поневоле, Подморин и сам стал «фермером». Но сразу же попал в тяжелую ситуацию: был обманут прежним хозяином — кредиторов-то оказалась туча, и все они нагрянули к нему. Судился, да бился с ними не один месяц. А весь доход от строительного бизнеса пустил в новое дело. Не бросил его только потому, что, по слова Олега, «гены заиграли»: «Или не я сын потомственных крестьян? Или не моих предков грабили да по тюрьмам бросали? Или не дед мне говорил, что мужчина должен уметь выживать в любых природных условиях?»

Мужское упрямство, воля, умение видеть цель — этого и раньше ему было не занимать. Возможно, новизна его самоощущения и была связана с тем, что он учился жить на земле, став, нет, не фермером (он равнодушен к этому иностранному слову), а главой личного крестьянского хозяйства. Построил мастерские, склады, два дома. Часовню установил прямо у въезда на свою усадьбу. Купил племенной скот (коров), коз, технику — восемь тракторов, три машины, прицепное оборудование. Брал по вечерам литературу по животноводству и, хотя после штудирования книг стал грамотнее, все же полагался на специалистов-ветеринаров.

Восемь лет он врастает в землю, но его хозяйство не приносит дохода. Однако Олег не собирается сворачивать дело, а, напротив, готов развернуться. К тому же и дополнительные мотивы к жизни трудовой, природной за эти годы тоже появились.

Два сына у него родились в городе, а он вдруг понял, что его собственная жизненная сила, его удачный бизнес, его личностная крепость — это все оттуда — от деда и деревенского детства. Деревня не только ему давала эту силу. Заглянув в энциклопедию, Олег как-то не нашел, чтобы крупные ученые, военные, изобретатели были бы родом из рабочих. Все как один — из крестьян! Или, быть может, плохо читал?

И он, как отец, страстно захотел, чтобы два его парня выросли мужчинами в этом утомленном и расслабленном духом мире. Городская жизнь, в которой Олег по-прежнему преуспевает, стала все очевиднее казаться ему «сильно загримированной» — ведь в ней больше не естественного, а виртуального. Виртуальный мир воспитывает не личность, а исполнителя. А потому он убежден, что ради детей, ради развития их в личности, мы должны сохранить деревню как реальную жизнь на земле. Мы должны изменить отношение к труду в деревне на уровне государства и общества. Ведь у нас стало престижно быть банкиром, менеджером, массажистом, а не дояркой, скотницей, зоотехником. Произошло всеми видимое, как говорили в старину, «повреждение нравов». И если бы это касалось лишь духовно-моральной стороны дела!.. Не в последнюю очередь и в направляющей силе государства, в экономической политике. В могучем Китае реформы начались с села. В фермерской Франции успешно действует государственная политика «крестьянизации страны» (в прошлом году на село здесь вернулись 600 тысяч молодых горожан, им были созданы, прежде всего, экономические условия для жизни и профессионального роста).

«У нас же до недавних пор, — говорит Олег, — экономика была вся против нас: молоко стоило дешевле солярки. Извините, но получение литра солярки и литра молока — категорически разные по трудоемкости результаты. Мы не у трубы сидим — три года нужно растить корову и еще года два раздаивать. Все живое, настоящее, натуральное требует очень больших забот. Впрочем, и до сих пор всю прибыль получает переработчик. Я считаю, что нужен все-таки баланс в экономке не только интересов, но и труда. За восемь лет я не получил от государства ни копейки. Пусть мне не помогают, но тогда и не мешайте работать! Мне, например, нужна земля для развития хозяйства, чтобы оно стало рентабельным. У района она есть. Но я не кланяюсь низко главе администрации и ему, очевидно, поэтому лично неприятен. Вот и показывает чиновник мне свою власть, полагая себя солью земли русской».

Олег Подморин считает, что мы сами способны прокормить не только себя. Он видит будущее крестьянствования на земле так: это должны быть передовые агропоселения численностью до 150–200 человек, с жилым (удобным) и современным производственным секторами. Такую политику должно вести государство. Но и личные крестьянские хозяйства нужны, так как именно они способны очень быстро реагировать на требования рынка, подстраиваться под них. Если большое агрохозяйство имеет определенную специализацию, то его труднее развернуть на другой профиль. Тогда как личная, даже крупная ферма может в конъюнктуре рынка быстро перестроиться.

Хозяйство Олега сегодня намного больше, чем было у его прадедов. Если раньше для обработки десяти гектаров требовалось сто человек, то сегодня нужен один. Олег Подморин с пятнадцатью работниками обрабатывает землю, на которой прежде жило и кормилось пять тысяч человек.

Подморин также считает, что город в долгу перед деревней и уверен, что в будущем по этим долгам придется платить: если народ не будет знать, «зачем он живет на земле», если уйдет народная память о ней, как о священной земле предков, то город получит люмпенизированную массу, от которой и сам задохнется.

С другой стороны, развитие цивилизации только как городской неизбежно качнет маятник в другую сторону, и будет брошен лозунг «Назад к природе!» «Это обязательно случится, — говорит Подморин. — Не включайте, к примеру, в городе свет с неделю, и человек превратится в животное. Но такое никогда не случится с деревенским жителем. Он более независим, сам собой управляет и живет в воле своей. Городские — более ведомые по статусу, но ведь когда-то такое положение человек может и осознать. И тогда поселения с крестьянским укладом будут волей-неволей восстанавливаться. На земле легче растить детей, поэтому решать демографическую проблему без предоставления людям земли, я считаю, нереально. К тому же в деревенской среде отпадают очень многие соблазны города — одежда в деревне, например, более функциональна, обеспечивает естественные потребности, а не умственные «стадные» вожделения. Смотрю я на городских девчонок с голыми пупками даже зимой и думаю: милая, кого ты родишь? «Неведому зверюшку»»?

Мы сидим и беседуем в июльский вечер в обширном дворе крестьянского хозяйства Олега Подморина. Здесь «покой и воля» действительно заменяют нам счастье.

Сверкающий красками день завершался. И так казалось нам все просто и ясно — ну, сколько можно считать крестьянский труд презренным!? Где они, эти стимулы и приоритеты, зачем бежать из этой Божественной красоты и искать городского легкого хлеба? Сколько можно загонять человека от земли из одного эксперимента в другой эксперимент!? Жизнь народная, земельная, донная всегда шла по своим законам, по своему календарю. Здесь опасны были остановки и скорые переделки. И вот теперь…

Жизнь в русской деревне словно утратила движение и застыла в какой-то страшной гримасе. Иссушена и обескровлена…

Олег понимает мою грусть-печаль и снова твердит, что намерен жить на земле, что общение (здесь он шутит) с козлом Семеном — победителем областного конкурса — не променяет ни на что на свете. Подморин нарочно начинает рассказывать курьезные истории про Семена, говорит о разнице между коровами и козами, последних он сравнивает с тонко воспитанными женщинами.

Конечно, личный пример — самый убедительный. И я в Олеге вполне уверена: такого не сгонишь с земли запросто, ведь, по его признанию, СМИ на него не действуют, он крепок своей собственной силой. И снова, и снова повторяет свою главную мысль — нельзя детей лишать деревни, деревенского труда, со-радованию краскам природы, со-чувствия всему живому миру….

Сидит на крыльце своего дома, своего неприбыльного хозяйства… Сидит и смотрит в дали над красивейшим Зауломским озером вологодский однодум.