ГЛАВА XI. ОСТРОВ КРЫМ

ГЛАВА XI.

ОСТРОВ КРЫМ

В Севастополе «атаман» матросов — некто Ривкин, аршин ростом, клоками борода; участвовал во многих ограблениях и убийствах; «нежнейшей души человек».

Иван Бунин. Окаянные дни

28 ФЕВРАЛЯ 2014 ГОДА. СИМФЕРОПОЛЬ

Когда поезд остановился в Джанкое, уже стало понятно — что?то не так. На перроне — ни одного милиционера. Какие?то бородатые дядьки, перепоясанные ремнями, в фуражках с сиреневыми околышами и красными лампасами на синих шароварах обступили мужчину средних лет, в черном поношенном, но чистого вида плаще. Мужчина с блестящим от пота красным лицом, расстегнув плащ и заметно нервничая, что?то искал во внутреннем кармане пиджака. Нервно снял очки, потом снова надел. Покачал головой. Один из ряженых, в высоких черных сапогах, постукивал по сапогу черной кожаной плеткой-нагайкой. У ног нервного человека; с красным лицом стояли два старых кожаных чемодана.

Когда поезд тронулся, черный плащ, весь какой?то вдруг скукожившийся, поднял свои чемоданы и пошел по перрону, опустив голову. Казаки (а это, скорее всего, были они) сопровождали понурого человека, как конвой. Нагайка продолжала стучать по сапогу, словно отстукивая такт шагов. Все было, как в хорошем в смысле реализма кино, где по ходу сценария из здания вокзала выводят жертву, подводят ее к обшарпанной стене того, что непременно должно именоваться пакгаузом или чем?то в этом роде. И тут несчастному отцу троих детей, через мгновение уже сирот, казаки стреляют в спину, а затем, толкая друг друга, матерясь и сплевывая подсолнуховую шелуху, роются в каких?то застиранных кальсонах и носках, вываленных из чемоданов.

Алексей не досмотрел воображаемый эпизод до трагической развязки. Он был один в двухместном купе, да и, похоже, во всем вагоне. Откинувшись на спинку дивана, он положил руки за голову и закрыл глаза. И снова увидел перед собой лицо Ники с распущенными темными волосами на белой подушке. Увидел свои собственные голубые глаза, отражающиеся в ее широких зрачках-маслинах, словно они занимались не любовью, а серьезно и сосредоточенно играли в игру, кто кого переглядит. Он проиграл, отвлекся, вернувшись мыслями к казакам. Вооруженные казаки на улицах городов — это плохой знак. Даже если не стреляют.

«Я не знаю, друг Федор, кто такие конные матросы, но уезжать отсюда определенно надо», — эти слова, адресованные Шаляпину, приписывают Ивану Алексеевичу Бунину. Сто лет не прошло, как опять на дворе «окаянные дни».

Несомненно, матросы должны быть приписаны к кораблям и без коней, так и казаки, особенно в форме и при оружии, должны оставаться в своих станицах или в фильме «Тихий Дон». Алексей задремал и больше не видел ни Нику, ни казаков. Проснулся уже в Симферополе.

Первым, что бросилось в глаза на перроне, была подсолнуховая шелуха вперемешку с окурками и плевками: явный признак того, что власть меняется. Уже на выходе из вагона, в двадцати метрах от себя, у широкого входа в подземный переход Алексей краем глаза заметил группу из трех человек в неладно сидящем камуфляже и армейских камуфляжных картузах. Двое из них были в черных балаклавах.

У одного через плечо болталась винтовка «сайга». У другого, что выглядел заметно старше остальных, пониже ростом и с выпирающим животом, сбоку на широком кожаном ремне висела кобура из такой же темно-коричневой кожи. Взгляд профессионального фотографа моментально разбивал кадр на возможные места фокусировки, автоматически скользя по деталям, как кибернетический мозг.

Камуфляжи вглядывались в редкую толпу, словно ждали кого?то. Алексей остановился перед парнем в спортивном костюме «Адидас» с табличкой «Такси» в руках, вручил ему свой чемодан и коротко сказал: «Гостиница Москва. Мы там можем пройти?» — и показал рукой в другой конец перрона. Какие?то люди спрыгивали там с платформы, передавая друг другу сумки.

— Можем, — ответил таксист. — Только там прыгать придется.

— Прыгнем, — кивнул Алексей, уже направляясь в другой конец платформы. Ему очень не хотелось начинать свой рабочий день с предъявления американского паспорта каким?то плохо одетым и еще хуже экипированным партизанам. Как и в Джанкое, на перроне симферопольского вокзала не было ни одного милиционера.

Уже в машине Алексей попросил таксиста сначала довести его до аэропорта, потом к Верховному Совету и после этого уже в гостиницу. Таксисты — хорошие психологи. Парень в «Адидасе» сразу понял, что клиент солидный, мелочиться не будет, и без торга повез его в аэропорт, как и было заказано.

Вокзальные часы били вдогонку девять утра.

28 ФЕВРАЛЯ 2014 ГОДА. КИЕВ

Сидя за угловым столиком в маленьком подвальном кафе возле Европейской площади, Ника закрывала глаза и мысленно возвращалась в его номер, в его постель. Все внутри ее — в голове, в сердце и далее — везде было теперь по-новому. Даже кофе имел какой?то иной вкус. Она не могла не то что с точностью описать то, что испытала той ночью, но и даже понять то, что с ней происходит сейчас.

В школе у нее были мимолетные романы в последнем классе и на выпускном вечере, когда их возили утром на автобусе за город на озеро. Она даже тогда спала в автобусе, склонив голову на плечо мальчика, с которым до этого невкусно целовалась в сумрачном кабинете биологии. Там еще на стене висел плакат с человеком во весь рост, в разрезе, с вывернутыми кишками, а под ним стоял скелет другого человека без нижней челюсти.

Потом, в университете в Киеве, ее постигла «любовь» с юношей старше ее на два года. Она потеряла девственность на втором курсе в однокомнатной квартирке его бабушки, которая недавно умерла. Обветшалая, пахнущая старостью мебель, допотопная газовая колонка в обшарпанной, с затекшим потолком ванной, скрипящая металлическая кровать и белье, холодное и влажное от сырости. Она была разочарована первым сексом. Ей было некомфортно, неудобно. И больше ничего. От ее друга пахло потом, чесноком, табаком, и... их близость длилась не больше минуты.

Полгода назад она, наконец, встретила Степана, и ей показалось, что она почувствовала нечто такое, что в ее представлении было очень похоже на любовь. Ей было хорошо в постели со Степаном. Он был нежным, внимательным. Но ей никогда, ни разу не захотелось закричать от страсти, как писали в книгах или показывали в кино.

Степан тоже был сдержан, как настоящий военный. Он не кричал. Он сопел. Он вообще был молчуном. Но Ника знала, что он любит ее, что он ей предан, что он настоящий, серьезный мужчина. Она чувствовала с ним себя спокойно. Именно спокойно. Вот ключевое слово. Людям порой свойственно в самых важных жизненных решениях не искать добра от добра, а довольствоваться тем, что есть. Степан теперь работал охранником в банке, а по вечерам стал обучать молодежь из «Правого сектора» рукопашному бою.

Во время Майдана армейский опыт бывшего офицера-десантника ему пригодился как никогда, особенно в дни настоящих уличных боев на Грушевского и Институтской. Нику немного смущала как его теперешняя военная форма с красно-черной повязкой на рукаве, так и то, что он все больше и больше времени проводил на баррикадах, не посвящая ее в то, чем он и его ребята занимались по вечерам и ночам. Особенно в последний месяц, когда его отделение банка, расположенное на Грушевского, закрылось из?за пожара, и он до сих пор не работал. Лишь однажды, когда столкновения на неделю прекратились, он пригласил ее ночью на факельное шествие. Ей не понравилось. Неудивительно, что с факелами по Андреевскому спуску прошло человек сто, не больше.

Она думала, что любит Степана, что только так она и умеет любить, и не иначе. И что это и есть любовь. Спокойная, достойная, простая. Не очень сладкое яблоко, но и не горькое. И что главное не в том, какой он мужчина, какой любовник, а в том, какой он человек. Однажды ее близкая подруга, делясь своими интимными откровениями, спросила Нику, а как у нее «в этом смысле».

— Да нормально, — ответил та, отведя взгляд.

«Нормально». Другого слова она не подобрала. Любовь, она как вино. Взять хотя бы рислинг. Крымский — кислятина, отдающая бочкой, а немецкий, мозельский, — чистое наслаждение. Она об этом могла только догадываться. Не о рислинге, конечно.

Непреходящая житейская мудрость — «Лишь бы человек был хороший» — и определяла их отношения. Вернее, ее отношение к нему. И еще. Она выросла в небогатой, традиционной семье в маленьком провинциальном западноукраинском городке и хотела все в жизни делать «правильно», как заведено.

Ника очень хотела ребенка. Именно от Степана. Она была уверена, что Степан будет хорошим мужем и отцом, преданным и заботливым. Она представляла себе, как держит на руках маленького мальчика, такого же красивого и большеглазого, как сам Степа. И в эти минуты ей казалось, что она любит Степана. Не так, как в романах и кино, а как в жизни, где все должно быть стабильно и надежно. Именно так, а не иначе. «Стабильность» — вот что было главным в их отношениях.

Когда появится «малой», говорила она сама себе, все станет на свои места. Но вместо малого появился Алексей. Пришелец из другого мира, совсем другой. Alien. Чужой. И с первого же дня такой желанный, такой близкий, такой свой. Он был не намного разговорчивее Степана, но то, что он говорил, было так важно, звучало так по-другому, так просто, тепло и красиво!

Она с улыбкой вспоминала, как он громко и музыкально пел, принимая душ. Сейчас он выйдет из душа... Она закрыла глаза. Теплые волны опять покатились у нее внизу живота.

Ей нравилось в нем все. То, как он одевался, — неброско, но очень уютно и со вкусом. Его волосы, его губы, его кожа, его запах. Его рот во время поцелуя был таким живым, что какая?то неизвестная ей энергия другой жизни или передавалась ей от него, или сама зарождалась внутри ее от одного лишь соприкосновения с ним. Она словно отрывалась от земли во время их поцелуя.

Он целовал ее всю, и там, где никто никогда не целовал. Ей нравились его движения. Глядя на него со стороны, она не могла найти в нем изъяна и просто любовалась им. Стройный, подтянутый, несмотря на возраст, который он не скрывал, несмотря на седые виски и седую трехдневную, по его словам, щетину, она видела в нем человека из другого мира, человека с рекламы «Мальборо», однажды, смеясь, сказала она.

— Я ведь не курю, — улыбнулся он.

— Да и Мальборо-мэн не курит на самом деле, иначе бы он так не выглядел, — ответила она.

— Тебе не мешает моя щетина? — спросил он в тот вечер. — Не колется?

— Наоборот! — ответила она. — Я никогда еще не целовалась с бородатым мужчиной. Это так интересно.

А как он двигался внутри ее в ту ночь... Если бы она сейчас не сидела, у нее бы подкосились ноги, как тогда, когда он своим хрипловатым полушепотом спросил ее, не поднимется ли она к нему в номер. И вместо того, чтобы сказать «конечно, нет, уже поздно, спасибо вам, до свидания», она коротко и очень быстро сказала «да» и почувствовала, как Европейская площадь вокруг них качнулась под ее ногами.

А ведь она выпила всего бокал, и тот не до конца. Она весь вечер была в каком?то наркотическом состоянии, почти не слыша, не понимая, что он ей говорит. Она не чувствовала неловкости. Ей было так легко, так уютно с ним, будто он всегда был самым близким, самым родным человеком в ее жизни. Будто вдруг сбылось то, что она учила еще наизусть в школе и почему?то запомнила: «И в мыслях молвила: вот он!».

Зал кафе тоже закачался, когда она вспомнила ту ночь и то, что она тогда почувствовала впервые в жизни. Ясно и отчетливо, как женщины чувствуют обман, измену, беременность, любовь. Почувствовала то самое, чего бывают лишены многие женщины, прожив годы семейной жизни. И без чего, как она теперь поняла, жить нельзя. Любовь — это всегда именно любовь, а не что?то иное — «наверное, любовь» или «похоже, что любовь». Каждый, кто испытал это чувство (а каждый испытывает его по-своему), знает наверняка - это любовь, и ошибки тут быть не может...

Ника поднесла чашку к губам, чтобы как?то скрыть пылающее лицо. Словно те несколько человек, присутствующие в эту минуту в кафе, включая официантку, все разом смотрят на нее и догадываются, что с ней на самом деле происходит и почему.

Она вспомнила, как абсолютно естественно и искренне прошептала ему слова, которые не сказала бы ни за что никому другому, ни сейчас, ни потом. А тогда все, что говорил и делал он, и все, что говорила и делала она, казалось именно тем самым, что и следовало делать и говорить. И ничем иным.

— Ти — найкращий секс в моему життi, — шепнула она, и сама удивилась тому, что вырвалось у нее само собой. Она хотела сказать не это и не так. Она вдруг смутилась настолько, что если бы на ней была одежда, она бы загорелась.

— А по-русски? — переспросил он, понимая то, что она сказала, но пытаясь перешутить ее смущение.

— Ты самый лучший секс в моей жизни.

— Ладно, пусть остается по-украински, — сказал он, подумав.

Оба рассмеялись. Она положила голову ему на грудь, обняла его рукой, окуная пальцы в чистые и жесткие волны его густых волос. Ей было так хорошо с ним, как никогда в жизни...

28 ФЕВРАЛЯ 2014 ГОДА. СИМФЕРОПОЛЬ

Таксист по имени Семен остановил машину на подъезде к аэропорту. Алексей повесил на себя обе камеры, вышел из такси и сразу заметил «зеленых человечков». Зеленые каски в новенькой камуфляжной материи, хорошо подогнанные зеленые форменные полевые куртки и брюки, заправленные в высокие новенькие массивные армейские бутсы. За плечами — гранатометы.

В руках автоматы серии АК-100, тоже новенькие, сверкающие холодным металлом. Таких нет на вооружении украинских войск. «Русские», — подумал Алексей. Поднес к глазам камеру с объективом 70–200. Сделал несколько снимков. Увидел в необходимом увеличении, что у всех полностью отсутствуют знаки различия на форме.

Солдат перед входом было не меньше десятка. Некоторые стояли у дверей. Некоторые парами прогуливались перед зданием. Десантники или морпехи, решил Алексей, но то, что русские, сомнения не было. Когда он, не поднимая камер, но держа их на виду, подошел шагов на десять к ближайшему солдату, тот остановился, направил на Алексея дуло автомата и молча покачал головой. Алексей помахал ему рукой, мол, все ясно, извиняюсь, батько[103], мы думали вы птица, развернулся и пошел назад к машине. Яснее не бывает. Это вторжение.

Из машины он позвонил Кэтлин. Та все еще была в Киеве. Рассказал ей, что происходит. Она раздраженно, словно он оторвал ее от каких?то более важных новостей, фыркнула в своей обычной манере, что, мол, «мы не можем утверждать, что это русские, только на том основании, что на солдатах немаркированная форма. Москва отрицает вторжение», — и повесила трубку.

На здании Верховного Совета Крыма в центре Симферополя вообще развевался на ветру российский триколор. Главное здание республики тоже окружали вооруженные до зубов «зеленые человечки», которые, однако, выглядели значительно более профессионально, чем те, в аэропорту.

«ГРУ, — подумал Алексей. — Все правильно. Правительственный объект».

Таксист Семен, послушав новости по радио, между делом просветил Алексея, что, оказывается, депутаты республиканского парламента провели внеочередную сессию в здании, захваченном «зелеными человечками с соседней планеты под названием РФ», назначили референдум о независимости и избрали новым премьером какого?то «конкретного пацана-гопника по кличке Гоблин».

— Приехали, — спокойно сказал Алексей.

— Нет еще, — деловито возразил Семен. — «Москва» — за углом.

27 ФЕВРАЛЯ 2014 ГОДА. ПЕРЕВАЛЬНОЕ. КРЫМ

В штабе механизированной бригады Береговых войск Украины за длинным столом, склонившись над разложенными картами, сидели двое: командир части — подполковник, и его заместитель — майор, помоложе и весь такой беспокойный и дерганный, словно на несбалансированных шарнирах.

Майор резко вскочил. Стал ходить по комнате взад-вперед позади грузного командира. А тот сидел, упираясь локтями в карту, закрыв глаза и обхватив большую седеющую и лысеющую голову руками.

— Саша, давай подгоним два-три танка и пару БТРов к Совету и пи...данем по нему прямой наводкой со всех орудий, как Ельцин по Белому дому, — заговорил скороговоркой майор, остановившись за спиной подполковника. — Там же никого нет, кроме террористов. Расх...чим их по полной. Проснемся — разберемся. Скажем, что в отсутствие приказа действовали по инструкции военного времени.

— Сядь, не отсвечивай, Толя, — спокойно и даже как?то отрешенно сказал командир. — Наше дело маленькое. Ждем приказа. Остаемся на базе. Готовность номер один. Все. Тебе что, больше всех надо? С чего ты взял, что время военное? В тебя кто?то стреляет? И вообще, самое худшее или лучшее, что может произойти, это то, что здесь будет Россия вместо незалежной[104]. Без кипеша и без трупов, включая наши с тобой. Как понял, прием?

— Плюс, плюс, — тихо сказал Толя и сел.

В этот момент дежурный без звонка громко и требовательно постучал в дверь, потом приоткрыл ее, и они увидели его вытянутое лицо с вытаращенными глазами.

— Товарищ подполковник, разре... Короче, посмотрите сами за ворота, — голова исчезла, дверь закрылась.

Оба командира чуть ли не бегом поспешили к воротам, на ходу поправляя и застегивая форму, оставив фуражки в штабе.

Прямо перед воротами, буквально в десяти — пятнадцати метрах, стояла российская бронемашина «Тигр» без номеров с крупнокалиберным пулеметом «Утес», наведенным на ворота. Позади «Тигра» разгружались три армейских «Урала», тоже без номеров. Из них выпрыгивали солдаты в новом обмундировании ядовито-зеленого цвета без различительных знаков. Они поспешно вытаскивали из кузовов различное вооружение, от автоматов до пулеметов и гранатометов, и занимали позиции для ведения стрельбы по периметру части.

Все это делалось хоть и быстро, но организованно и деловито. Как на учениях. Никто ничего не говорил. Никто не выкрикивал приказов. Никто не выдвигал требований. Никто не ставил ультиматумов. Пришельцы вели себя так, словно украинских военных на базе не существовало вообще, а если и существовали, то были они не больше и не значительней муравьев или мух. Так, наверное, должны вести себя представители иной, высшей цивилизации, когда захватывают новую планету, на которой есть какая?то примитивная жизнь.

— Набирай Киев, б...дь! — заорал подполковник дежурному, который стоял у них за спиной, и все трое бросились со всех ног назад к штабу.

— Связи нет, — доложил дежурный через пять минут.

— Вот это точно приехали, — сказал подполковник, сел за стол и достал из кармана мобильник.

28 ФЕВРАЛЯ 2014 ГОДА. КИЕВ

Запыхавшийся Степан вошел или, скорее, вбежал в кафе минут через десять после нее. В руке у него были три желтые начинающие увядать розы.

— Ти чула новини? — сумбурно начал он, даже не поцеловав Нику, а плюхаясь прямо в курточке на стул напротив нее. — Росiяни усюди. Вони оточили усi нашi вiйськовi частини в Криму[105].

— Стьопо, це, безумовно, важливо, але я хотiла поговорити про iнше, — тихо, но твердо сказала Ника, глядя ему в глаза через стол. — Весiлля скасовуеться[106].

— Що трапилося? Це через вiйну? — спокойно спросил Степан, листая меню[107].

— Hi. Я кохаю iншого чоловiка[108]. — Ника продолжала смотреть ему прямо в глаза.

— Це такий жарт, так? — после некоторой паузы сказал Степан и жестом подозвал официантку. — Будь ласка, каву. Еспресо. Ти щось будеш?[109] — он снова обернулся к Нике.

— Hi. Ти мене не чув? [110]

— Чув. Ти кохаеш iншого, так?[111]

— Так[112].

— Як просто. За один день взяла та й покохала?[113] — До Степана начинало доходить, что Ника говорила серьезно.

— Не просто, i не за один день. — Ника впервые отвела глаза. — Стьопо, ти менi дуже дорогий. Ми з тобою дуже близью люди. Сподiваюсь, такими й лишимося. Тому я не можу тобi брехати. Вибач менi. Так воно вже вийшло. Я кохаю його[114].

— Кого?[115]

— Це неважливо[116].

— Як неважливо? Я мушу знати, чому ти мене покинула. Заради кого? Коли ти встигла? Ми ж... Ми...[117]

Ника отвернулась. Молчала. Глаза наполнились слезами.

— Це твiй американський москаль, еге ж? — в голосе Степана появились металлические нотки. — Кацап, так?[118]

— Вiн не москаль i не кацап! Вiн просто людина, яку я кохаю[119].

— Але ж вiн жонатий! У нього дiти, онуки! Вiн свiтлини показував. Для тебе це неважливо?[120]

— Важливо. Але я кохаю його. Я не знаю, що воно буде i як. Я просто мусила тобi про це розповiсти[121].

Степан снова позвал официантку, расплатился по счету, встал и пошел к выходу. В дверях он обернулся и сказал:

— Ага, ось що я хотiв тобi сказати, якщо це тебе цiкавить: я повертаюся до армiї. Сьогодні був у военкоматi, подав заяву, щоб мене поновили зважаючи на ситуацiю. Ти знаеш, як мене знайти. Я буду завжди тебе кохати. I завжди буду на тебе чекати. Прощавай![122]

Дверь за Степаном закрылась. Его кофе остался на столе нетронутым. Ника, отвернувшись от стола, тихо плакала, поднеся руку с салфеткой к глазам.

5 МАРТА 2014 ГОДА. БЕЛЬБЕК. КРЫМ

В первые мартовские дни все было кончено. Россия выиграла блицкриг в Крыму без единого выстрела... за неявкой противника. Все украинские военные базы, части, порты и аэродромы в Крыму были захвачены или окружены и блокированы тысячами российских военных.

Аэропорт «Бельбек» рядом с Севастополем был захвачен еще 28 февраля. Около двух рот вооруженных до зубов российских десантников окружили аэропорт, затем разоружили с десяток охранников, зашли на его территорию и захватили диспетчерскую, а заодно сорок девять истребителей МиГ-29 и четыре учебных самолета Л-39. Почти половина из этих самолетов были исправны и кое?как обслуживались, но летали для экономии горючего только по большим праздникам. В этот день в небо ни один из них не взлетел. Большой праздник отмечали не они.

Украинцы по тревоге собрались на своей базе в километре от захваченного аэропорта и ждали приказа. Никто из них не был вооружен. Все оружие так и находилось все эти дни в закрытой и опечатанной оружейной комнате, как будто не было никакого вторжения, а все эти «зеленые человечки», натыканные по всему полуострову, были некими манекенами, мишенями для учений, которые так и не начались.

«Тяжело в ученье, легко в бою», — говаривал русский генералиссимус Александр Суворов. В данном конкретном случае эта неоспоримая мудрость не была и не могла быть применима. Ни в первой, ни во второй части постулата.

Удивительные и позорные, с какой стороны ни посмотри, крымские события наглядно продемонстрировали полную неготовность украинской армии к защите родины, которой она присягала. В феврале и марте Путин, если бы захотел, мог бы дойти до Киева и завоевать большую часть территории «братского» соседа без единого выстрела.

Украинской армии, в самом примитивном смысле этого слова, не существовало как таковой. По всей стране в старых разваливающихся на глазах еще советских казармах, как бомжи, прозябали какие?то выродившиеся офицеры, без знаний, умений и малейших навыков. У них не было даже нормальной формы, не говоря уже о зарплате и выправке.

Самые старшие офицеры годами продавали то, что плохо лежало, плохо стояло, плохо висело, плохо ездило, плохо летало и плохо стреляло, то есть все. В одной из самых убогих постсоветских армий все лежало плохо. Ничего более не стояло, не ездило и не летало. Менее старшие офицеры воровали и пропивали все, что оставалось после самых старших, а также свою зарплату, когда и если они ее получали по большим праздникам.

Средние и младшие офицеры пытались как?то служить. Но было непонятно, кому и зачем. Ругались, пили и все равно делали вид, что служат.

Солдаты же вообще считались просто каким?то плебсом, отбросами в драных обносках, отдаленно напоминающих военную форму. С самого начала своей незалежности, безропотно отдав ракеты с ядерными боеголовками России под липовые гарантии мирового сообщества, Украина относилась к своей армии, как к взрослому дитяти. Его неудобно было сдать ни в детский дом, ни в психушку и нужно было если уж не вооружать, не одевать и ничему не учить, то хоть как?то кормить. Армия никому не была нужна — ни правительству, ни народу, ни военным, как они уже сами стеснялись себя называть.

Перед тем как дать приказ о военном вторжении, Путин наверняка был прекрасно информирован о том, в каком состоянии находилась вся эта неприбранная, драная и нищая масса «человеков без ружья». На что и делался расчет.

Алексей, однако, допускал, что в случае сопротивления Путин был готов даже к массовому кровопролитию в Крыму. Судя по тому, что все эти годы происходило в самой России, ее несменяемого лидера не остановило бы ничто, тем более кровь своих и чужих людей.

В Крыму обошлось. Украинцы сдались без боя. Офицеры и солдаты массово переходили на сторону врага, следуя примеру самых старших военачальников, включая командующего военно-морскими силами.

Ни один офицер в Крыму не осмелился соблюсти устав и отдать приказ открыть огонь по захватчикам, не говоря уже о том, чтобы пустить себе пулю в лоб, как в «Белой гвардии» Михаила Булгакова. Для этого требовалась офицерская честь, понятие, увы, давно забытое в этой полностью деградировавшей среде.

В военной части в Бельбеке такого приказа тоже никто не отдал, но дезертирства и открытого предательства тоже не было. Солдаты и офицеры сидели, осажденные в своей части, и ждали приказа из Киева. Отдать его было некому, и тогда командир отдал одну из самых удивительных в истории мировых войн команд. Он вывел личный состав за ворота, вручил им не оружие, а флаг Украины и знамя полка, и повел к аэродрому, лично возглавив эту удивительную колонну военнопленных с их собственными флагами, гордо реющими на сухом крымском ветру.

Сначала путь им преградили «зеленые человечки» на «Тиграх» с пулеметами, готовые стрелять. Командир «зеленых» связался по рации со своим старшим начальником, чтобы поведать об уникальном развитии событий, требующем приказа свыше. Разговор был примерно такой:

— Эти лохи хохлы без оружия выстроились в колонну. Человек шестьдесят, не меньше. Никто не вооружен, сам проверял. Они со своими знаменами, как на параде.

— Ты уверен, что без оружия?

— Лично проверил.

— Пропусти их, пусть маршируют. Мы их здесь встретим. Может, они своим кукурузникам хотят шасси подкачать.

Оба весело рассмеялись шутке, и командир «зеленых» приказал своим расступиться и пропустить «парад лузеров».

Колонна шла вверх по пустой дороге, сопровождаемая десятками журналистов. Флаги развевались. Картинка была замечательная. Беспредельный героизм налицо. Все ждали развязки. Типа «кровавого воскресенья».

Когда странное шествие метров за сто до ворот аэропорта было окончательно остановлено вооруженными до зубов «зелеными», из?за спин российских военных вышел какой?то не очень военный в камуфляже, — такой обычно носят охранники вещевых рынков. На голове у него был непременный атрибут антуража — черная шерстяная балаклава.

«Маска» обменялась короткими фразами с командиром пришедшего войска и вновь скрылась за спинами «зеленых». Командир части сообщил, что его люди хотят пройти на территорию аэродрома для «ежедневного обслуживания самолетов согласно регламенту». Только и всего.

Между тем Алексей внимательно осмотрелся. Он насчитал по периметру больше десяти снайперов с СВДэшками, десятка два автоматчиков, шесть ручных пулеметов, не считая еще одной пары крупнокалиберных на двух «Тиграх» перед воротами. За воротами виднелись башенки пяти или шести БТРов. Все стрелки выглядели готовыми к бою в любой момент.

В ожидании ответа командир крикнул своим «вольно, разойтись». И те разошлись, усевшись группками на обочине и у ворот футбольного поля неподалеку, в то время как сам командир давал одно за другим интервью обступившим его журналистам, с камерами и без.

Они сидели на футбольном поле, словно военнопленные из фильма Алексея Германа, усталые, обреченные, преданные и брошенные. Украинские солдаты, так и не получившие приказа стрелять по бряцающим всеми видами оружия неопознанным «зеленым человечкам», которые распоряжались их аэропортом и теперь уже их собственными жизнями.

Русские победители смотрели с безразличным презрением на побежденных «хохлов» сквозь прицелы своих автоматов, пулеметов, гранатометов и снайперских винтовок.

Было тихо, печально и как?то надрывно, пока один украинский солдатик не притащил откуда?то драный желтый футбольный мяч.

Лица «пленников» засветились. Они вскочили и стали, перетасовывая мяч, делиться на команды.

Веселый чубатый паренек, который принес мяч, подбежал как можно ближе к русскому пулеметчику и крикнул: «Ребята, давайте сыграем, Россия против Украины!».

— Назад! — прорычал в ответ пулеметчик в маске под массивной каской, голосом и прикидом напоминавший Дарта Вейдера в русском переводе.

Паренек остановился и даже согнулся, словно ему дали под дых, уронил на секунду свою веснушчатую улыбку, но вдруг, будто отдышавшись, встряхнул рыжим чубом и снова как можно веселее крикнул:

— Ну, мы вам, это, техническое засчитаем!

Все вокруг заулыбались. На секунду тучи над этими массовыми похоронами братской дружбы почти рассеялись, и белое солнышко засветило было одним глазком...

— Назад, б...дь! — вдруг крикнул русский пулеметчик, и все, русские и украинские солдаты и офицеры, журналисты с камерами и без, что были вокруг, оказались вместе на дне их общего Бабьего Яра, над которым возвышалась безликая фигура русского солдата-освободителя, пришедшего на украинскую землю сражаться с фашизмом.

Солдат опустил пулемет, отвернулся. Все выкарабкались из ямы. «Хохлы» начали играть в футбол. Журналисты стали с удовольствием снимать всю эту движуху.

И лишь один, сидевший неподалеку на куче старых покрышек, поживший и поседевший на войне репортер, который видел в этой жизни больше войны, чем ее показывают в кино, отвернулся и медленно качал головой...

Через минут пятнадцать «маска» вернулась для продолжения переговоров. Продолжение было коротким.

— Идите на х...й отсюда, пока не начали стрелять.

Они развернулись, кое?как построились в подобие колонны и пошли назад указанным маршрутом, не строем, а понуро, в разнобой, опустив головы и знамена. Война в Крыму была проиграна, так и не начавшись.

10 МАРТА 2014 ГОДА. КОРИНФ, ТЕХАС, США

Дома, в Техасе, Ксюша почувствовала резкую ноющую боль под ложечкой, когда укладывала свой чемодан. Она собиралась поехать на пару недель в Москву — посетить «родные могилки», сходить в Большой и в консерваторию, встретиться с «девчонками». И опять же — к Алеше ближе.

«Может, приеду к нему в Крым или в Киев, — подумала она и улыбнулась. — Черешни еще нет, но есть Планерское и наш любимый Кара-Даг. И там вроде еще не стреляют. И судя по новостям, не будут».

Ксения посмотрелась в зеркало. Она уже привыкла к своей бледности и понимала, что похудела за последний месяц. Она не была религиозной фанатичкой, но соблюдала пост, «для здоровья». И каждый год в это время она немножко худела, но сейчас как?то особенно, подумалось ей. Ксюша выпрямилась, и боль ушла так же быстро, как и появилась.

«Все в порядке, — успокоилась она. — Просто неловко нагнулась».

Покончив с чемоданом, она вышла в сад, села на лавочку у бассейна, выкурила сигарету и набрала сообщение: «Любимый, у меня все хорошо. Позвоню тебе из Москвы. Люблю, целую».

В воздухе было жарко и сухо. Гудели жуки. Небо было привычно безоблачным. Солнце закатилось за крышу их дома.

«Как же я соскучилась по дождю, по Москве, по Алешеньке» , — подумала она. Под ложечкой снова кольнуло — и отпустило.

15 МАРТА 2014 ГОДА. СИМФЕРОПОЛЬ. КРЫМ

Уже в семь часов вечера, когда Алексей давно отснялся (снимал на улицах города российскую технику и патрули) и отправил фотографии, его стали мучить сомнения: заказать ли ему дерьмовую еду в номер или самому спуститься в ресторан и отведать дерьмовой еды там.

Сначала он поговорил по телефону с Ксюшей. Она уже была в Москве. Обживала заново их квартиру на улице Правды, в которой он уже не был почти пятнадцать лет. Ксюша не хотела ее никому сдавать. И портреты ее знаменитых предков проводили бесконечные дни и ночи в обществе друг друга, постепенно покрываясь слоями назойливой московской пыли.

Третий день Ксюша боролась с пылью. Она собиралась вскоре сама приехать к нему в Киев, ему ведь все равно туда возвращаться. Она знала, что в Москву ему ехать было небезопасно. Как знала и то, что связано это с его недолгим пленением бандой Бараева, который за это время успел превратиться из международного террориста в путинского сокола на Северном Кавказе.

К счастью, она не знала, что Бараев в результате короткого и полного драматизма общения с ее мужем, тогда еще простым московским фотографом, потерял двух своих близких родственников.

В эти детали Алексей ни ее, ни свое начальство, да и вообще никого не посвящал. Это была маленькая тайна, которая навсегда связала Алексея с Бараевым и все еще ждала своего разрешения.

Алексей, как всегда, поклялся Ксюше в вечной любви и пообещал приехать к ней в Киев, «как только, так сразу».

Потом ему из Киева позвонила Ника. Они больше молчали, чем разговаривали, прислушиваясь к дыханию друг друга.

— Ты скучаешь по мне? — наконец выговорила она.

— Очень, — осторожно, хоть и без паузы, ответил он.

— Приезжай, — сказала она тихо и с такой интонацией, словно это был вопрос, а не просьба.

— Как только, так сразу, — бодро ответил он и сообщил, что ему нужно идти на пресс-конференцию.

Алексей сел на кровать, посмотрел на себя в зеркало на противоположной стене.

— Боже мой,— сказал он вслух. — Что же я делаю? Что же мне делать?

Есть на ужин дерьмо, тем более спускаться в ресторан ему больше не хотелось.

Телефон снова зазвонил. Это был его старый друг, Тимур Орловский, с частного российского телеканала «Снег», который можно было по подписке лицезреть в Интернете. Вместе с радиостанцией «Эхо Москвы» и «Новой газетой» он оставался частью той потемкинской деревни демократии, которую Путин холил и лелеял в качестве доказательства того, что российский пациент по имени Свобода Слова, несмотря на потерю зрения, слуха, рук, ног, волос и кожных покровов, был скорее жив, чем мертв.

Впрочем, ситуация «война в Крыму, все в дыму» ничего хорошего этим трем чахлым островкам российской демократии тоже не сулила.

— Старик, спускайся в холл, — скороговоркой возбужденно протараторил Тимур. — Здесь у нас «маски-шоу». Билеты в партер уже раскуплены.

Алексей не задавал лишних вопросов, взял одну из своих двух камер, включил ее, выставил подходящую светочувствительность и спустился вниз на лифте. Лишь только дверь лифта открылась, ему в лицо тут же было направлено дуло автомата. За дулом виднелась такая же персонифицированная, как и дуло, голова в черной балаклаве.

— Камеру давай, — приказал черный, протянув к Алексею руку с синей наколкой.

Спиной к нему стояло еще с полдюжины молодцов в разнообразном, но новом камуфляже и таких же черных масках. Они наставили автоматы на окружающую их по периметру холла толпу из тридцати — тридцати пяти журналистов с камерами, микрофонами и блокнотами.

— Камеру не отдам, она мне самому пригодится, а вот флешку могу подарить на память, — спокойно сказал Алексей.

Открыл камеру, вытащил флешку (для подобных ситуаций он всегда заранее заряжал в камеру дежурную пустую флешку маленького размера в один гигабайт) и протянул ее черному.

Тот взял флешку и, не опуская автомата, протянул ее другому черному, который выглядел постарше благодаря выпирающему животику. Похоже, толстяк и был начальником этой банды, потому что единственный из всех был без автомата, зато с пистолетом и увесистым тесаком. Толстый взял флешку, бросил ее на пол, поправил ногой, опустился на колено и одним ловким движением ножа пригвоздил флешку к паркету, пробив ее насквозь, как таракана. Под ногами у него уже лежало с десяток таких тараканов-флешек.

— Что вы деловаете? — спросил с акцентом иностранный журналист и протянул микрофон по направлению к толстому. — Что здесь происходить? Что все это означит?

— Внимание! — громко заговорил толстый, не снимая маски. — Товарищи журналисты, войдите в наше положение, плиз. Мы получили сигнал, что в гостинице находятся вооруженные люди. Мы сразу же уйдем, как только все прояснится. А пока прошу ничего не снимать. Для вашей же пользы.

— Кто вы такие? — спросил кто?то еще. — Вы русские военные?

— Нет, — ответил толстый. — Российских военных в Крыму нет. Мы самооборона Крыма и следим за порядком. В частности, чтобы с вами ничего не случилось.

В этот момент дверь лифта за спиной Алексея вновь отворилась и оттуда вышла девушка, держа включенную миниатюрную камеру наготове. Самый здоровенный из самооборонцев, у которого в руках был даже не автомат, а гранатомет, попытался рывком выдернуть камеру из рук девушки, но ремешок камеры оказался туго застегнутым на ее запястье. Девушка получила от бугая в камуфляже такое ускорение, что пролетела метра два по воздуху и приземлилась в центре холла, свалившись на пол. Она поправила юбку, поджала под себя колени и, не поднимаясь с пола, громко заплакала. Камеру девушка прикрыла собой.

— Все назад! — истерично заорал самооборонец, как будто ему кто?то угрожал. Так бывшие зэки сами себя распаляют на своих «стрелках».

Толпа попятилась. Самооборонцы отошли вместе с ними, образовав нечто вроде второго круга оцепления, посреди которого оставались лишь Алексей и поверженная плачущая девушка.

Алексей наклонился над ней, помог подняться. Журналистка прижалась к нему всем телом, плечи ее дрожали.

Члены группы «маски-шоу» уже стояли спиной к толпе, направив теперь свое оружие на Алексея и девушку. Бугай выступил вперед с гранатометом наперевес.

— А теперь камеру быстро сюда, сука! — прорычал он и поднял гранатомет, будто собирался стрелять.

Кто?то в толпе завизжал. Кто?то закричал: «Мы вызовем милицию!».

Алексей одной рукой отодвинул девушку себе за спину, другой отвел дуло гранатомета от своего лица, отметив про себя, что эти ребята были не похожи на профессиональных «зеленых человечков», расставленных по всему Крыму. Оружие они все держали как?то нервно, неуверенно и неловко. Наколки на руках, по крайней мере у троих из них, были не армейскими, а скорее блатными.

Бугай замахнулся на Алексея своей железной «мухой», словно держал в руках бейсбольную биту. Тишина в холле стояла мертвая, если не считать всхлипываний юной журналистки у Алексея за спиной. Больше никто ничего не кричал.

— Ах, как нехорошо толкать девушек и материться, господин трамвайный хам, — спокойным ровным голосом сказал Алексей, не сходя с места.

— Я щас тебя толкану, козел, — снова заорал боевик с гранатометом.

— Ну, давай, попробуй, — неожиданно сказал Алексей и передал девушке свою увесистую камеру. — Только по-чесноку, как у вас говорят. Без оружия. А то я тоже возьму ружье и стану военным.

— Хорошо, попробуем, — быстро ответил бугай, входя в раж и готовясь к привычной для него уличной драке. Не оборачиваясь, он передал гранатомет соседнему автоматчику.

— Хорош, Веселый! — раздался голос толстого командира. — Хватит ваньку валять. Заканчивай этот базар.

— Один момент, Васильич, один момент, — зловеще пробубнил бугай, подняв руки в боксерскую стойку и начиная обходить Алексея справа. Алексей сделал шаг в сторону, чтобы вывести девушку из сектора удара.

Та быстро зашла за спины «военных» и слилась с толпой. Все напряженно следили за индийским кино, разворачивающимся перед ними. Бугай выглядел грузноватым и не очень спортивным. Алексей, со своим средним ростом, не выраженным атлетическим сложением и заметно седеющей шевелюрой, тоже на роль Рэмбо I, II или III никак не годился.

Бугай нанес размашистый удар с левой, потом такой же с правой. Оба удара пришлись по воздуху, так как Алексей, не поднимая рук, успел едва заметным движением уклониться от обеих колотушек. Третий удар тоже пришелся в воздух, и он оказался последним.

Произошел скоротечный, едва заметный контакт. Алексей сделал одно резкое движение правой рукой снизу от корпуса и так же быстро даже не отпрыгнул, а отошел на шаг назад, держа корпус прямо, как тореадор.

Бугай тяжело опустился на оба колена и затем рухнул лицом вниз.

— Все по-честному, — буркнул толстый после короткой паузы и деловито, без эмоций, приказал остальным: — Тащите Веселого в машину. Мы уходим, но обещаем вернуться, как Карлсон. После референдума.

Веселый уже сидел на полу и тряс головой. «Маски» подхватили его и вывели за дверь. Толстый замыкал шествие.

В дверях он остановился, повернулся и характерным движением указательного пальца правой руки изобразил пистолетный выстрел в Алексея. Тот помахал в ответ рукой, подошел к девушке, которая уже перестала рыдать, взял свою камеру и, не оглядываясь на толпу, стал подниматься по лестнице на свой третий этаж.

За спиной какой?то журналист попытался было захлопать. Все остальные обратили на него свои взоры, и он опустил руки. Алексей между тем, не оборачиваясь, скрылся за поворотом лестничного пролета.

Счастливый Тимур, запустив руку в свою пушкинскую шевелюру, возбужденно просматривал, как у него записалась сцена активного противления злу насилием в холле гостиницы «Москва» в Симферополе. Накануне исторического так называемого референдума о независимости Крыма и добровольного вхождения автономной республики в состав России.

18 МАРТА 2014 ГОДА. СИМФЕРОПОЛЬ. КРЫМ

— Hi, Alexei. By the way thanks so much again for the wonderful images which led the paper yesterday and today, — вежливо начал их телефонный разговор главный редактор. Это был третий или четвертый разговор Алексея с главным редактором газеты за последние двадцать лет и первый — с этим главным редактором. — We’ve been wondering down here what kind of push?and?shove exercise you were pictured involved in the hall of your hotel the other day[123].

— Hi James. It was nothing. I just prevented a girl, a fellow journalist from falling down[124].

— Oh, that’s what it was then. But I must have seen you also encouraging someone else to fall down on the floor in the video distributed by all the major networks. Am I correct?[125]

— Not quite, sir. I was just protecting a fellow journalist[126].

— I see. Are you sure you don’t want us to evacuate you from Crimea ASAP?[127]

— Absolutely, sir. I am fine[128].

— Ok, then. But could you do me a favor and promise not to engage in that kind of acrobatics while you are on assignment. You know, we don’t feel comfortable with a staff photographer who also works part time as a Chuck Norris[129].

— I promise, sir[130].

— Oh good to hear that. Now between me and you how did you do that? How did you pull this off with an armed bloke twice your size? Just out of curiosity[131].

— It was accidental, sir. I didn’t mean it. And the guy was not armed. And he just stumbled. And... I did some boxing in college in my time[132].

— Some boxing. Good for you. But please keep your secret talents to yourself next time around[133].

— Yes, sir. You bet[134].

— Alright then. Nice talking to you, Alexei. Next time around I will know who to bet on in a street brawl[135].

— Nice talking to you, sir. And have a nice day[136].

— You too, boxer...[137]

Результаты «референдума» подсчитали за один день. Аннексию оформили без единого выстрела. «Крымнаш, Крымнаш, Крымнаш!» — орали толпы на улицах Симферополя и Москвы.

А по телеку сразу на двух российских федеральных каналах уже показывали как под копирку сработанные репортажи о том, как живется украинским военным, присягнувшим России в Крыму после аннексии.

Вот неловко улыбающийся украинский военнослужащий примеряет новую, удобную, непромокаемую и непродуваемую форму. Рядом лежит старая — помятая и потертая.

А вот бывший украинский подполковник признается на камеру, что только сейчас впервые почувствовал себя настоящим офицером, а раньше, в украинской армии, только «придуривался».

«Интересно, этим, однажды предавшим воинскую присягу, тоже доверят оружие в новой армии, или они так и будут теперь уже за рубли «придуриваться» дальше?» — подумал Алексей.

Кормят их теперь бесплатно (!) три раза в день вкусной едой со шведского стола. Один солдат жалуется, что в украинской армии кормили (о ужас!) один раз в день.

Сказали, что всю старую допотопную технику отремонтируют (!) и отправят назад на Украину (мол, нам этот металлолом «нэ трэба»[138]), а служить дальше будут с новейшими российскими системами.

В части уже полным ходом идет ремонт, которого не было много лет и который раньше украинские военные если и делали, то за собственный счет, чтобы потолок на голову не упал, к примеру.

«Ничего не напоминает? Где?то я уже видел раньше похожую, только черно-белую кинохронику», — подумал Алексей и выключил телевизор в своем номере гостиницы «Москва» в центре Симферополя. За окном по улице прогромыхали один за другим два российских бронетранспортера.