Христианство

Христианство

3. Лет через сто церковное христианство отомрет. Уже сегодня оно мало приспособлено для практического использования. Нынешняя экуменическая мания, так называемое «славное новое братство» церквей, — бесполезная мышиная возня за стеной реальности.

4. Это вовсе не значит отрицать все то, что дало христианство человечеству. Основателем его стал человек такой деятельной философской и эволюционной гениальности, что его тогда же провозгласили (поскольку то была необходимая составная часть его исторической миссии) божеством.

5. Христианство сумело уберечь самую уязвимую — потому что самую развитую — часть человеческого рода от себя самой. Но для того, чтобы «продать» народу свои часто доброкачественные эволюционные принципы, оно было вынуждено «лгать»; и вся эта «ложь» обернулась на какое-то время большей, но в итоге, как мы теперь понимаем, меньшей эффективностью.

6. Ни в каком обозримом будущем основные общественные уложения и отношения, прямо сформулированные или подразумеваемые христианством, в большинстве своем не устареют; причина в том, что они опираются на сострадание и здравый смысл. Но в каждой великой религии наблюдается процесс, в чем-то схожий с запуском космических кораблей: в нем есть элемент, обеспечивающий начальное ускорение, отрыв от земли, и элемент, удерживающий корабль на заданной высоте. Те, кто цепляется за христианскую метафизическую догму, пытаются удержать одновременно и пусковую установку, и уже запущенный аппарат.

7. Кроме того, притягательность любой религии заключается в том, что она всегда в основе своей имеет национально-расовую окраску и потому всегда находит больший отклик у породившего эту религию народа или национальной общности, нежели у всех остальных. Религия — это специфическая реакция на окружающие условия, на некие исторические коллизии; и следовательно, она всегда в каком-то смысле непригодна для тех, кто живет в иных условиях и испытывает иные сложности.

8. Поначалу устои догматической веры укрепляются, а потом закостеневают. Точно так же могучий панцирь каких-нибудь доисторических рептилий поначалу обеспечивал их выживаемость, а после стал причиной их полного исчезновения. Догма — это форма реакции на особую ситуацию; и никогда — адекватная реакция на все ситуации.

9. Ситуация пари: сколько бы теологи ни приводили свидетельств исторической вероятности неправдоподобных (с точки зрения вероятности, как ее понимает современная наука) событий из жизни Иисуса, им не удается показать, что эти события происходили именно так, как они всех в том заверяют. Разумеется, то же самое справедливо в конечном счете для любого исторического события из отдаленного прошлого. Нам всегда только и остается, дойдя до горького логического конца, принять решение наподобие Кьеркегорова шага в потемках или pari Паскаля; и если я отказываюсь верить в то, что эти неправдоподобные события действительно имели место, на это можно сказать, что я сам всего-навсего делаю шаг вслепую, только в противоположном направлении. Определенный тип слепо верующего, не принадлежащий исключительно христианству, но весьма распространенный в нем со времен Тертуллиана, использует очевидную абсурдность (и как следствие — отчаяние), порожденную нашей извечной неспособностью обрести уверенность в вере как источнике энергии для шага впотьмах и как указателе того направления, в котором этот шаг следует делать. Раз любое из эмпирически выведенных человеком определений, говорят они, сводится к формуле «я знаю, что ничего до конца не знаю», — я должен совершить скачок в какое-то иное состояние, которое одно позволяет мне наконец «познать»: состояние уверенности «над» или «за» всем, что достижимо эмпирическими или рациональными средствами. Но это как если бы я, охваченный сомнениями и окруженный кромешной тьмой, решил бы, вместо того чтобы осторожно попытаться нащупать путь вперед, вдруг взять да и прыгнуть куда-то; и не просто прыгнуть, а прыгнуть с безрассудным отчаянием; и не только прыгнуть с отчаянием, но и в самую глухую черноту окружающей меня тьмы. В эдаком лихом прыжке с башни разума, бесспорно, есть своя эмоциональная бесшабашно-геройская прелесть; тогда как в осторожном, шажочками, продвижении вперед при тусклом свете вероятности и неверном мерцании (в столь дальних исторических пределах) научного метода, бесспорно, наблюдается дефицит высокой доблести духа. Но я убежден, и мой разум подсказывает мне, что я прав в своей убежденности, что шаг впотьмах представляет собой экзистенциальное отступничество и кощунство, равносильное утверждению, будто бы научная вероятность не должна играть никакой роли в вопросах веры. Я же, напротив, убежден, что вероятность должна играть значительную роль. Я верю в ситуацию и космос, как они описаны в первой группе моих заметок, потому что мне это кажется наиболее вероятным. Никто, кроме Иисуса, не родился на свет от непорочной девы и не воскрес из мертвых на третий день — эти и другие невероятные факты из его биографии уж слишком сомнительны, чтобы делать на них ставку. Словом, бессчетные тысячи миллионов к одному, что я прав, когда отказываюсь верить в некоторые детали библейских рассказов о его жизни, и бессчетные тысячи миллионов к одному, что вы, если вы в это верите, не правы.

10. Изъять из биографии Иисуса все эти неправдоподобные детали — не значит умалить его: это значит его возвеличить. Если бы христиане вдруг сказали мне, что эти невероятные события, а заодно и произросшие из них доктрины и ритуалы следует понимать метафорически, я мог бы стать христианином. Я мог бы верить в Непорочное зачатие (в то, что целое, будь то эволюция или что угодно еще, всегда отец каждому ребенку); в Воскресение (ибо Иисус воскрес в людском сознании); в Чудеса (потому что всем не мешало бы возжелать творить такие же великодушные дела); в Божественную сущность Христа и Пресуществление (все мы дополняем друг друга и все вместе «Бога»); я мог бы поверить во все это — во все, что в настоящий момент отлучает мой разум от церкви. Но традиционные христиане назвали бы это простым маловерием.

11. Мыслящие афиняне в V веке знали, что их боги — это метафоры, персонификации сил и принципов. Судя по разным многочисленным признакам, афинизация христианства уже началась. Вторым пришествием Христа станет осознание, что Иисус из Назарета — самый человечный из людей, а не самый божественный из богов; но это будет равносильно тому, чтобы отвести ему место среди философов, и от всего огромного ритуального, церковного и священнического аппарата останется одна пустая оболочка.

12. Вопрос не в том, что сделал с человечеством Иисус, а что человечество сделало с Иисусом.

13. Христианские церкви, вопреки учению самого Христа, нередко больше всего пеклись о собственном самосохранении. Они поощряли бедность — или равнодушие к ней; они направляли взоры людей за грань жизни; злоупотребляли ребяческими представлениями о преисподней и геенне огненной; поддерживали реакционные мирские власти своего времени; предавали анафеме несметное число невинных удовольствий и породили целые века фанатизма; они отвели себе роль «убежища» и часто, слишком часто заботились о том, чтобы те, кто снаружи, нуждались в этом убежище. Сейчас многое изменилось к лучшему, но мы не забываем, что дела пошли на поправку только тогда, когда история поставила церковь перед выбором: реформа или смерть.

14. Суетливые попытки навести порядок в доме предпринимаются в христианской теологии и сегодня; но время уже упущено. Среди христианских мыслителей есть так называемые «передовые», которые выдвигают толкование бога, не слишком расходящееся с тем, которое я излагал выше. Они стремятся очеловечить Иисуса, демифологизировать Библию, превратить христианство в странноватое подобие раннего марксизма. Все, что мы прежде разумели под христианством, теперь (разъясняют нам) следует трактовать как метафору некой более глубокой истины. Но если теперь мы в состоянии постичь эту более глубокую истину, тогда и метафора ни к чему. Наши новые теологи рубят сук, на котором сидят, — и обречены упасть.

15. Хуже всего то, что церковники ревниво держат Иисуса у себя в заточении. По какому праву берутся они утверждать, что приблизиться к нему можно только через них? Выходит, я должен уверовать в богов-олимпийцев и неукоснительно выполнять древнегреческие религиозные обряды, прежде чем мне будет дозволено подступиться к Сократу? Церковь стала не телом и духом Иисусовым, а завесой и оградой вокруг него.

16. Иисус был вполне человек. Возможно, он сам верил, что он все то, что он о себе говорил; но то, что он не был всем тем, что он о себе говорил, абсолютно несущественно, поскольку он был человек — и поскольку суть его учения не обусловлена его божественностью.

17. Нет никакого искупления, нет отпущения грехов; грех цены не имеет. Его нельзя выкупить, разве только выкупишь само время.

18. Дети рано постигают науку двойного видения, на которое их толкает догматическая церковь. Они молятся Богу, а ничего не происходит. Они узнают, что есть два типа поведения: абсолютное — для церкви и относительное — для того, что вне ее. Им преподают естественные науки, а потом велят поверить во что-то вопиюще антинаучное. Им велят чтить Библию, но даже они в состоянии заметить, что, с одной стороны, это пестрая мешанина из всяческих мифов, родоплеменной тарабарщины, свирепой мстительности, безумного пуританизма, передернутой истории, до нелепости однобокой пропаганды, — а с другой стороны, памятник изумительной поэзии, глубочайшей мудрости, увенчанный в высшем смысле человечной историей о жизни Иисуса.

19. Не ребенок виноват в том, что усваивает двойные стандарты, — а церкви, которые их увековечивают. Объявить, будто что-то принадлежит к особой категории абсолютной истины или реальности, — значит объявить этому чему-то смертный приговор. Ни абсолютной истины, ни абсолютной реальности не существует.

20. После платонизма, посреди ребячеств изжившей себя классической религии позднеримской цивилизации, житель Средиземноморья был обречен создать монотеистическую, с упором на этику, противорелигию. Тот или иной Иисус или то или иное христианство были так же неизбежны, как тот или другой Маркс и тот или другой марксизм на поздних стадиях развития индустриальной революции.

21. Человечество как высокое здание. Ему требуются строительные леса, воздвигаемые поэтапно, настил за настилом. Религия за религией, учение за учением; нельзя строить двадцатый этаж, стоя на лесах второго этажа. Великие религии не позволяют Многим самостоятельно смотреть и думать. Оттого что они стали бы самостоятельно смотреть и думать, мир не преобразился бы тотчас в счастливейшее место, но это не может служить оправданием для догматических религий.

22. Станем ли мы выхватывать из рук калеки костыль, потому что он не новейшей конструкции? И более того, достаточно ли просто вложить ему в руки более совершенный костыль? Он ведь может и не знать, как с ним обращаться. Но это не довод против костыля новейшей конструкции.

23. Религиозная вера: тайна. Рациональная вера: закон. Фундаментальная природа реальности таинственна — и это научный факт. Основываясь на тайне, религии оказываются более научными, чем рациональные философские учения. Но есть тайны и тайны; и христианство глупейшим образом пытается разложить фундаментальную тайну на частности. Самая главная и единственная тайна — это природа того, что христиане зовут Богом или Провидением. Но церковь развела целую ярмарку псевдотайн, не имеющих никакого отношения к истине, за исключением той истины, что в тайне есть сила.

24. И все же человеку всегда мало, ему снова и снова подавай тайну: до такой степени мало, что даже самые ничтожные загадки не утрачивают своей власти. Если новые детективные романы перестанут вдруг появляться, люди все равно будут читать — старые! Непорочное зачатие делает Иисуса уникальным; тайна этой бесстыдной, мягко говоря, уникальности доставляет нам такое удовольствие, что мы не можем перед ней устоять.

25. Почти повсеместно на смену лошади с телегой пришел автомобиль. Но мы же не скажем, что лошадь с телегой — это неправильно, неистинно или что, поскольку автомобиль как средство передвижения вообще удобнее и быстрее, от всех лошадей с телегами нужно раз и навсегда избавиться. Еще сохраняются уголки, где лошадь с телегой просто незаменима. Там, где она используется и приносит пользу, она, с эволюционной точки зрения, правильна, истинна.

26. Воинствующие антирелигиозные движения основываются именно на таком механистическом заблуждении: будто бы самая эффективная машина и есть наилучшая. Но наилучшая машина — та, которая наиболее эффективна в данных обстоятельствах.

27. Если необходимость, продиктованная ситуацией, требует, чтобы ситуация была смягчена, завуалирована, приглушена, тогда христианство — это благо. И такие ситуации не редки. Если человеку, умирающему от рака, христианство помогает умереть смертью более легкой, никакие доводы антихристиан не заставят поверить меня в то, что христианство, в данной ситуации, не истинно. Но это истинность скорее утилитарного свойства, и в целом мне представляется, что от прозрачного стекла практической пользы все же больше, чем от непрозрачного.

28. На каждого христианина, который верит всем догмам своей церкви, приходится тысяча других, которые верят только наполовину — потому что считают, что человеку нужно во что-то верить. Если старые религии продолжают существовать, то именно потому, что они служат удобными вместилищами для этого желания верить; и потому, что они хоть и неважные, но все-таки «тихие гавани»; и еще потому, что они по крайней мере пытаются удовлетворить ненасытную потребность в тайне.

29. Все старые религии приводят к варварскому, впустую, расходованию нравственной энергии; допотопные мельницы на реке, которая могла бы обеспечить работу гидроэлектростанции.

30. Все боги, якобы способные вмешиваться в наше существование, — идолы; все образы богов — идолы; все молитвы к ним, всякое поклонение им — идолопоклонничество.

31. Благодарность за рождение и существование — архетипичное человеческое чувство; как и благодарность за доброе здоровье, удачу и счастье. Но всякая такая благодарность должна «запахиваться» обратно в почву окружающей человека жизни, в его образ существования, а не вышвыриваться наобум куда-то в небо и не изливаться в самой отвратительной из всех форм завуалированного нарциссизма — молитве. Религия стоит между людской благодарностью и практическими делами, на которые можно было бы употребить ее энергию. Одно благое дело стоит миллиона благих слов; и это было бы верно даже в том случае, если бы где-то «над» нами был наблюдающий за нами и вознаграждающий нас хорошими отметками бог.

32. Я не приемлю христианство, как, впрочем, и все остальные великие религии. Большинство его тайн слишком далеки от истинной тайны. И хотя я восхищаюсь его основателем, многими священниками и многими христианами, я презираю церковь. Если она до сих пор уцелела, то лишь потому, что людям хочется быть добродетельными и творить добро; как и коммунизм, она по сути паразитирует на том глубинном и таинственном благородстве человека, которое ни в одной из существующих религий или политических доктрин не находит выхода.