Виновность

71. Не сегодня придумано, что преступность зависит от общества; как не сегодня придуман и циничный ответ на это утверждение: дескать, общество само зависит от преступности. Один из самых удручающих статистических фактов нашего времени убеждает в том, что преступность не просто растет, — она даже растет относительно быстрее, чем численность населения. Проблема виновности, применительно к обществу и к образованию для всего человечества, представляет далеко не академический интерес.

72. Существуют две крайние точки зрения. Согласно одной, преступники обладают полной свободой воли; согласно другой, свободы воли у них нет никакой. Мы, как общество, живем в соответствии с первым из этих убеждений; большинство из нас, как индивиды, склонны придерживаться второго убеждения.

73. Судья говорит преступнику: Такое преступление мог совершить только последний трус и негодяй. В то время как ему следовало бы сказать: Совершённый вами поступок наносит урон обществу и свидетельствует о том, что рассудок ваш либо болен, либо недоразвит; от имени общества я приношу вам свои извинения, если виной тому послужило недостаточное образование, и я по-человечески сочувствую вам, если виной тому послужила дурная наследственность; я приму меры к тому, чтобы отныне с вами обращались и о вас заботились наилучшим образом. В мире, каков есть он на сегодняшний день, ни один судья не дойдет в своем гуманизме до такой несуразицы, потому что прекрасно знает: судья воздает по закону, а не по справедливости. Мы говорим о политике ядерного устрашения — о том, как ужасно, что человеку приходится жить в таких условиях. Но с тех пор, как существует закон, мы всегда живем в условиях политики устрашения — не в условиях подлинной человеческой справедливости. Призыв попробовать исцелиться, конечно, недостаточный — в практическом смысле — сдерживающий фактор на пути преступности; но и полный отказ от попыток исцелиться также нельзя считать удовлетворительным откликом со стороны общества. Средство есть; а мы ни на шаг к нему не приблизились.

74. Больной человек может с полным основанием ненавидеть общество за то, что оно отправляет его в тюрьму, а не в больницу.

75. В истинно справедливом обществе виновность будет, конечно же, трактоваться с научной, а не с моральной точки зрения. Нет общества, которое было бы неповинно в преступлениях, в нем совершаемых; мы прекрасно знаем, что, признавая биологически невиновных виновными по закону, мы поступаем так ради собственного удобства. Давным-давно известно: стоит людям уверовать в то, что они не могут не совершать преступлений, они начнут совершать и такие, от которых они в других обстоятельствах сумели бы воздержаться.

76. Но если мы допустим, что преступники в массе своей не несут ответственности за свои преступления, которые совершают не столько они сами, сколько факторы, им неподвластные (наследственность, среда, недостаток образования), тогда открывается возможность обращаться с ними так же, как мы обращаемся с людьми, страдающими серьезным недугом. Что касается генетики, то тут мы покуда бессильны; но в нашей власти контролировать окружающую среду и образование. И в этом смысле подлинно общечеловеческое образование, которое должно быть продумано таким образом, чтобы ослабить важнейшую причину всякой преступности — чувство неравенства, возводящее социальную безответственность чуть ли не в ранг бесстрашного революционного выступления, — дает самую благодатную почву для установления необходимого контроля.

77. Важное препятствие на пути предотвращения преступности и надлежащего обращения с преступниками — наше эмоциональное отношение к «греху» и «преступлению». В первом случае мы, конечно, имеем дело с наследием христианства; во втором — с наследием греко-римского права. И та и другая концепции безнадежно устарели и крайне вредны.

78. Они по-прежнему распространяют общий для них исходный миф: за злодеяние можно заплатить. В одном случае покаянием и раскаянием; в другом — наказанием. Раскаяние дает тому, кто совершил неправедное деяние, приятную мазохистскую иллюзию, будто бы зло в нем поверхностное, наносное, а сердцевина у него здоровая и добрая. Покаяние и наказание, по их завершении, сводятся, по-видимому, к простой констатации факта принадлежности того или иного преступления тому или иному субъекту — а зачастую и факта полученной в результате выгоды. Я сполна заплатил за свой дом и Я сполна заплатил за свое преступление — высказывания, смысл которых следует понимать, увы, совершенно одинаково, буквально.

79. Грех омрачает аурой недозволенности множество удовольствий. Иными словами, он только сильнее их романтизирует и высвечивает, поскольку запрет на какое-либо удовольствие или его недоступность резко повышают градус наслаждения им по причинам как физического, так и психологического свойства. Самых красноречивых за всю историю хулителей «греха» можно смело зачислить в ряды его главных сторонников «от противного». «Преступление» же, в том значении, какое придает этому слову закон, трактующий его как акт свободной воли, — это просто-напросто юридический эквивалент религиозного термина.

80. Полезно здесь рассмотреть и экзистенциалистскую позицию по отношению к виновности. Экзистенциалист говорит: я есть не только мои прошлые добрые поступки, но и поступки дурные; нельзя их отрицать; если я делаю вид, что их не было, значит, я трус, дитя; мне остается только признать их. Исходя из этого, некоторые современные писатели настаивают на том, что, умышленно совершая преступление и так же умышленно, без раскаяния, признавая то, что я совершил преступление, я лучше всего могу заявить о моем собственном существовании в качестве уникального индивида и о моем неприятии мира других, то есть общества, построенного на лицемерии. Но это романтическое передергивание экзистенциализма. Я доказываю, что существую, не тем, что принимаю бредовые решения и умышленно совершаю преступления, чтобы потом их можно было «признать» и на этом построить доказательство «подлинности» и уникальности моего существования: поступая таким образом, я не утверждаю ничего, кроме моего собственного специфического ощущения несостоятельности перед лицом внешней социальной реальности; я доказываю свое существование тем, что использую мое признание прошлых дурных поступков как источник энергии для совершенствования моих будущих поступков и отношений внутри этой реальности.

81. Экзистенциализм, короче говоря, учит, что если я совершил зло, мне с ним жить до конца моих дней; и что единственный способ жить с ним — признать то, что оно во мне навсегда. Ничто, никакое раскаяние, никакое наказание, его не сотрет; и следовательно, всякое новое содеянное мною зло — не возвращение, не замещение, а добавление. Что сделано, того ни исправить, ни зачеркнуть нельзя — только хуже напачкаешь.

82. Такой подход к преступлению поистине бесценен, потому что воспитывает свободу воли; он позволяет преступнику поверить в то, что у него есть выбор, что он может формировать свою жизнь и добиваться в ней равновесия, может попытаться стать хозяином своей судьбы. Вместе с той помощью, которую призвана оказать психиатрия, этот подход дает преступнику наилучший шанс, получив свободу, никогда больше не оказаться по ту сторону тюремных ворот. Нужно изгнать из наших тюрем жутких чудищ, живьем пожирающих людей, — исповедующий наказание закон и исповедующую покаяние религию; и нужно понимать, что период после выхода преступника на свободу следует рассматривать как период после выписки больного из больницы. Это время выздоровления; и нельзя от вчерашнего заключенного ждать, что он в состоянии тут же начать нормально функционировать в обществе. Без экономической и психологической поддержки ему не обойтись.

83. Весь ныне действующий закон — по сути, закон военного времени; а справедливость всегда превыше закона.