Единый стандарт немецкой судьбы

Единый стандарт немецкой судьбы

Анализируя документы тех лет, можно сказать, что 30-е годы в рамках проводившихся в СССР массовых репрессий, которые прежде всего коснулись живших в стране немцев и финнов, стандартным обвинением для них были «связь с германским фашизмом», создание и участие в работе «контрреволюционных фашистских организаций», «фашистская агитация» и т. п.

Так, мой дед Рудольф Фитц, проживавший в селе Михай-ловка Бериславского района Херсонской области, был арестован 27 июля 1937 года. 26 августа того же года он был обвинён в «контрреволюционной деятельности», а также «шпионаже в пользу Германии» и по решению тройки при НКВД по Одесской области заключён в исправительно-трудовой лагерь сроком на 10 лет.

На самом деле его и сотни других российских немцев попросту расстреляли. Согласно официальным данным, в 1937 году только на Украине было арестовано 159 573 немца, а в 1938 — 108 007. Из них к смертной казни приговорили 122 237, к 25 годам тюремного заключения — 21, к 20 годам -59, к 10 годам — 3758, к 5 годам — 119, к различным срокам исправительно-трудовых лагерей — 11 613.

Реабилитировали деда 29 июня 1989 года. Об этом я узнал 11 июля 1991 года, когда на мой запрос пришёл официальный ответ за подписью начальника 2-го отдела Центра общественных связей КГБ СССР Е. Н. Костюкова. Тогда же в запечатанном целлофановом пакете я получил оставшееся «имущество» деда — Книжку колхозника, потёртое кожаное портмоне и карандаш (!). Где, кем и почему всё это было сохранено — мне не сказали. Впрочем, и сам я, как вспоминаю, до того был ошарашен «подарком», что не спросил.

Мысленно возвращаясь к тому дню, я каждый раз пытаюсь, но никак не могу представить масштабы и размеры складских помещений, в которых хранились изъятые при арестах вещи сотен тысяч «шпионов», «диверсантов» и «врагов народа». Столько лет! Карандаш и Книжка колхозника с тремя в завитушках строчками выцветших чернил! Зачем?! Для кого? Наверное, для меня. Чтобы помнил.

30 октября 1937 года по обвинению «в проведении контрреволюционной агитации, восхвалении фашистской Германии и вредительской работе в области проектирования нового железнодорожного строительства» в Воронеже был арестован мой отец — Вальдемар Фитц, окончивший Харьковский железнодорожный институт, два курса аспирантуры и занимавший по тем временам весьма ответственную должность главного проектировщика железных дорог Юга Украины. Но он был молодым, крепким, упрямым и, несмотря на все усилия костоломов из НКВД, ни в чём не признавался, то есть не оговорил себя.

В камере он сидел с уголовниками и, как человек грамотный, писал им всевозможные письма: властям, девушкам, жёнам, родителям. Однажды один из «урок» поинтересовался: а сам за себя почему не напишешь? или виноватым себя считаешь? И тогда отец взял и отправил письмо тогдашнему наркому путей сообщения Л. М. Кагановичу. И знаете, сработало. 10 февраля 1939 года линейный суд Московско-Донбасской железной дороги, в котором рассматривалось дело, направил его на доследование. А 25 марта того же года, как сказано в хранящейся у меня официальной справке, «Управлением НКВД Воронежской области дело в отношении Фитца В. Р. было прекращено за недостаточностью добытых (словечко-то какое! — А. Ф.) улик.»

Но лично я, ничуть не умаляя роли в судьбе отца «железного наркома», как называли Кагановича, считаю, что ему просто повезло. В Москву с официальным визитом собрался министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп — подписывать Пакт о ненападении. И в честь этого «светлого» события советские товарищи решили продемонстрировать «гуманность» пополам с «доброй волей» и выпустили почти всех российских немцев, находящихся под следствием, исключая, правда, тех, кто уже «мотал» срок в тюрьмах и лагерях. Например, моя родную тётю — Евгению Фитц, которая была арестована также по обвинению «в проведении контрреволюционной агитации, восхвалении фашистской Германии и вредительской работе», выпустили на волю только в 50-е годы. В тюрьме она заболела туберкулёзом и вскоре после выхода на свободу умерла. Было ей 36 лет.

Обо всём этом пишу столь подробно вовсе не потому, что произошедшее с моими близкими является чем-то из ряда вон выходящим. Ни в коем случае! Всё, с ними случившееся, буднично и обычно, ибо нет ни единой семьи российских немцев, которую бы в 30-е, 40-е и 50-е годы не ополовинили (прошу простить за подобное сравнение) или вообще не уничтожили. В сравнении с 1914 годом немецкое население СССР сократилось на одну треть. Причём только в период с 1937-го по 1938 год почти 50 процентов мужского населения этой этнической группы было подвергнуто репрессиям.

Однако возвратимся к указам.

23 июня 1940 года нарком внутренних дел СССР Лаврентий Берия подписывает приказ «О переселении из гор. Мурманска и Мурманской области граждан инонациональ-ностей», где в числе прочих фигурируют и немецкие семьи. Примечательно, что в этом приказе содержится ссылка на соответствующее решение правительства, которое, однако, до сих пор, насколько мне известно, не опубликовано и не отменено. И, наконец, 26 августа 1941 года СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли совместное Постановление «О переселении немцев из Республики немцев Поволжья, Саратовской и Сталинградской областей».

Как ни странно, до недавнего времени о существовании этого документа мало кто знал. Не менее странно и то, что он никогда и никем так и не был отменён. Постановление предписывало переселить всё без исключения немецкое население данной территории в Западную Сибирь и Северный Казахстан. Исключение делалось только женщинам-немкам, у которых мужья были не немцами. А вот женщины, не являющиеся немками, но состоящие с ними в браке, подлежали непременной депортации. К слову, это положение сохранялось и действовало вплоть до 1956 года. Так, моя бабушка по матери — украинка по национальности — Татьяна Кондратьевна Бычковская из-за того, что не пожелала официально отказаться от мужа (моего деда) Готлиба Беккера и развестись с ним, вначале была отправлена в трудармию, а затем, наряду с немцами, лишена всех гражданских прав и поставлена на комендантский учёт.

Этой удивительной женщине я обязан буквально всем. И прежде всего — жизнью. Когда мне было два с половиной года, лагерный врач Винтер (его имя я, к сожалению, забыл) объявил родителям, что шансов выжить у меня практически никаких — тяжёлая форма воспаления лёгких. Медикаментов нет, питание — более чем скудное, да и морозы за сорок градусов. И вот тогда бабушка Таня, заручившись разрешением коменданта, забрала меня к себе в соседний лагерь (позже на его месте возник посёлок Батамша) и с помощью отваров трав, которые собирала летом, и водолечения по методу доктора Кнайпа, выходила.

Спустя много лет я побывал в тех местах Актюбинской области и, глядя на неправдоподобно плоскую степь, никак не мог понять, каким образом среди скудной степной растительности бабушке удалось отыскать те травы, что вернули меня к жизни. А спустя ещё десяток лет специально съездил в необыкновенно симпатичный городок Бад-Вёрисхофен, расположенный в предгорьях Баварских Альп, где священник и врачеватель Себастьян Кнайп изобрёл и стал применять свой чудодейственный метод по исцелению тела, духа и души. Зашёл в католическую церковь, где он служил, помолился и притеплил три свечи: в память о нём, о бабушке и той моей давно ушедшей жизни. Впрочем, мы несколько отвлеклись, забежав на несколько лет вперёд.

27 августа 1941 года Лаврентий Берия подписал Приказ № 001158, с пометкой «Строго секретно», «О мероприятиях по проведению операции по переселению немцев из Республики немцев Поволжья, Саратовской и Сталинградской областей». На следующий день Президиум Верховного Совета СССР принял пресловутое Постановление «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья». В нём, в частности, говорилось, что, согласно «достоверным данным, полученным военными властями», среди немцев Поволжья «имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны производить взрывы» в местах своего компактного проживания. Но поскольку немцы Поволжья ни о чём подобном сигнализировать властям почему-то не спешили, отсюда не могло не вытекать, что «немецкое население районов Поволжья скрывает в своей среде врагов советского народа и Советской власти». Но вместо того чтобы этих самых диверсантов арестовывать и заключать под стражу, приказ повелевал всего лишь выселить их вместе с укрывателями. Не правда ли, смешно, если бы не было так грустно?

30 августа 1941 года по личному указанию Берии этот приказ был опубликован в республиканских газетах, и уже через день первых немцев Поволжья под плотной охраной частей НКВД и воинских подразделений стали доставлять к местам погрузки в железнодорожные вагоны. Одновременно по постановлению Государственного Комитета Обороны и Совета Народных Комиссаров СССР, а также соответствующих приказов НКВД началась насильственная депортация немцев и из других регионов Европейской части СССР. В Средней Азии же их просто выселяли из городов, не забывая при этом реквизировать имущество.

Когда началась война между Германией и СССР (Великая Отечественная), то в Красной Армии было, как свидетельствуют различные официальные источники, 64 600 российских немцев. Причём значительная их часть отправилась на фронт добровольно[186]. Одиннадцать российских немцев были в годы войны удостоены звания Героя Советского Союза.

Замечательный советский писатель, поэт, общественный деятель Константин Симонов в своей книге «Живые и мёртвые» позже напишет о мнении боевого генерала, которому в 1941 году пришло распоряжение отослать из его частей советских немцев как потенциально неблагонадёжных: «Дайте мне десять тысяч таких Гофманов, я из них дивизию сделаю и до Берлина с ними дойду!»[187]. Не дали. Вместо боевых создали «рабочие батальоны» и направили в тайгу, сорвав погоны, награды и загнав за колючую проволоку, на нары. Спасибо Симонову, который знал о судьбе российских немцев, и первый в советской литературе осмелился сказать несколько слов в их защиту.

4 июля 1941 года появляется штабная директива «О мероприятиях по выселению социально опасных элементов с территорий, объявленных на военном положении». Касалась она немцев Причерноморья и Крыма. В другой военной директиве уточнялось: «Очистить немедленно территорию полуострова от местных жителей-немцев и других антисоветских элементов».

Немцев-колонистов в Крыму было несколько десятков тысяч. Жили они преимущественно в деревнях Цюрихталь (после войны переименована в Золотое Поле), Гейльбрун (Приветное), Фриденталь (Курортное), Найзац (Красногорское), Розенталь (Ароматное), Кроненталь (Кольчугино) и Гер-ценберг (Пионерское). Посадка людей в эшелоны началась 18 августа. А спустя десять дней, как уже отмечалось, власти приступили к тотальной депортации российских немцев.

Я же в этой связи хочу напомнить, а кое-кому, вероятно, сообщить впервые, что 26 июня бюро обкома ВКП(б) АССР НП приняло постановление «Об организации мероприятий по борьбе с парашютными десантами и диверсантами противника». Во всех населённых пунктах были созданы специальные истребительные отряды, и когда 15–16 июля в целях якобы проверки, а точнее — провокации, в Поволжье на парашютах сбросили переодетых в фашистскую форму солдат и сотрудников НКВД, то население их мгновенно выловило.

Я был лично знаком с тремя из участников этой провокации и, опираясь на их воспоминания, могу заявить, что данную акцию спланировали заранее, ещё до начала войны с Германией. Естественно, на столь недружелюбный приём никто из её участников не рассчитывал, что, впрочем, ничуть не помешало властям обвинить всех поволжских немцев в предательстве и явных симпатиях к врагу. К сказанному добавлю, что среди обнародованных после окончания войны документов до сегодняшнего дня не найдено ни единого, который бы позволил сделать вывод, что между Третьим рейхом и российскими немцами, проживавшими в Поволжье, других регионах РСФСР, на Украине, республиках Кавказа существовали какие-либо заговорщические связи. Наоборот, СМИ и различного рода «сообщения компетентных органов», указывали на полную лояльность советских немцев, значительная часть которых была охвачена патриотическим порывом и желанием самоотверженно сражаться с агрессором. Об этом, кстати, пишет и уважаемый исследователь этой проблематики, сотрудник Амстердамского Государственного института военной документации д-р Луи де Ионг[188].

Операцию «Переселение из Поволжья» обеспечивали 1450 сотрудников НКВД, 3000 работников милиции, 9650 красноармейцев.

Освободившиеся немецкие населённые пункты были заселены русскими, украинцами, евреями и представителями других национальностей[189]. Как указывают историки Б. Пинкус и И. Флейшгауэр, еврейские семьи, направленные сюда в составе «первой волны», сообщали, что в некоторых немецких домах, предоставленных в их распоряжение через несколько часов после того, как оттуда были удалены хозяева, они нашли накрытые столы и полупустые тарелки, а также шкафы и сундуки, которые открыли и не успели закрыть. Во дворах мычали, блеяли и выли оставленные домашние животные[190].

Упорно стали циркулировать слухи о преобразовании Автономной республики немцев Поволжья в Еврейскую республику. Историк и писатель Борис Соколов пишет: «Летом 1943 года руководители Еврейского антифашистского комитета Михоэлс и Фефер, будучи в США, с санкции Молотова вели переговоры с американскими сионистскими организациями. Вернувшись из США, Михоэлс и Фефер вместе с Эпштейном повидались с Молотовым, который их радушно встретил. Фефер показывал на следствии, что на встрече „мы поставили вопрос о создании еврейской республики в Крыму или на территории, где была республика немцев Поволжья. Тогда нам это нравилось и красиво звучало: где раньше была республика немцев, должна стать еврейская республика. Молотов сказал, что это демагогически хорошо звучит, но не стоит ставить этого вопроса и создавать еврейскую республику на этой территории, так как евреи — народ городской, и нельзя сажать евреев за трактор“.»[191].