Глава 3 Novus ordo seclorum[26]

Глава 3

Novus ordo seclorum[26]

Великобритания не имеет права залезать в мой карман, как и я — в ваш.

Джордж Вашингтон (1774 г.)[27]

В юности я уехал из Индии потому, что мне надоели тамошние кумовство и коррупция, невежество и продажность политиков, взятки, которые нужно было давать каждый день. В Индии, как и в большинстве других стран, ваша судьба определяется не вами. Она зависит от того, из какой вы семьи, мужчина вы или женщина, и к какой касте принадлежите. Однако я хотел быть архитектором собственной судьбы, что было невозможно в родной стране. Больше всего меня огорчало отсутствие возможностей даже для тех, кто подавал надежды и был готов усердно трудиться. По существу, в Индии у меня не было будущего. Я должен был эмигрировать, и в этом был не одинок. Многие из тех, кого я знал, пытались уехать. Они отправлялись в Канаду, Австралию или в Дубай.

Я же стремился только в Америку. Как мне сказали, она была достаточно велика, чтобы принять меня и дать мне шанс осуществить свои мечты. В Индии, как и в большинстве других стран, жизнь не зависит лично от вас. А в Америке, как я верил, жизнь — то, что вы делаете сами. «Делать» при этом не значит просто достигать успеха. Это — строить свою жизнь. В Америке у меня не было ни семьи, ни родственников, ни денег. Но здесь я не только осуществил свои мечты, но превзошел их. Изначально я намеревался стать руководителем корпорации. Вместо этого я нашел свое истинное призвание как писатель, лектор и режиссер. Я приехал открывать Америку, а открыл самого себя. В этой стране я не только нашел успех. Я смог написать сценарий своей жизни. В Америке вашу судьбу не решают за вас. Вы строите ее сами.

Моя история в некотором отношении необычна, но она тоже часть более широкой истории Америки. За столетия десятки миллионов иммигрантов приезжали в Америку со всех концов Европы, а теперь и из Китая, Кореи, Шри-Ланки, Гаити, Мексики. Почему же все они приехали сюда? Во-первых, хотели сбежать из мест, где жили раньше. Что-то в там душило их стремления или разрушало их достоинство. Во-вторых, они приехали потому, что знали: Америка не похожа на их собственные страны. Она не просто предлагает им более обеспеченную жизнь. Она дает более полную и лучшую жизнь, которую невозможно иметь где-нибудь еще.

Представим ирландского крестьянина середины девятнадцатого столетия, живущего в деревне, где нужда — обычное дело. Семья ютится в крошечном домике, носит изорванную одежду, и редко ест досыта. Структура общества — в основном феодальная. Крупные землевладельцы управляют жизнью тех, кто работает на принадлежащей феодалам земле. Сами они, в свою очередь, ответственны перед местной верхушкой, представители которой кланяются еще более могущественным аристократам, зависимым от английского трона. Будучи крестьянином, вы умеете играть по правилам, регулирующим вашу работу, питание, семейную жизнь. Если вы откажетесь повиноваться, то могущественные люди побьют и разорят вас. В лучшем случае, они выкинут вас со своей земли, и вы должны будете найти другого землевладельца, перед которым снова придется кланяться и заискивать. Эта необходимость вечно кланяться унизительна, но вы в этом не одиноки. Даже люди из высших социальных слоев должны обладать добродетелями царедворца, что значит кланяться и заискивать перед другими, кто еще выше по социальному положению и могущественнее.

Так продолжается день за днем — образ жизни, который, кажется, невозможно изменить. Вы могли бы даже думать, что он вечен, но затем наступает Великий картофельный голод — худший, чем случалось прежде, и теперь вам угрожает голодная смерть. Вы пытаетесь есть насекомых и коренья, но вскоре даже эта пища становится недоступной. Вы смотрите в глаза своим детям и знаете, что смерть рыщет рядом с ними. Ваша семья умудряется уехать — сесть на корабль, оставив позади все, что вы имели, и ту жизнь, которую вы знали. Вот так вы и прибыли в Америку. Будущие поколения скажут, что вы приехали добровольно. Ведь ваша судьба оказалась иной в сравнении с долей афроамериканцев, привезенных насильно, в цепях. Конечно, это различие верно, однако только в том, что вы приехали якобы по собственной воле. На самом же деле, вас вытолкнули из вашей страны, а за рубеж отправили голод и отчаянье. И вы открыли Америку не потому, что мечтали об этом. Вам пришлось бежать от кошмарной жизни.

Даже в Америке жизнь оказалась нелегкой. Никто не приглашал вас и других ирландцев приехать сюда. Никто особо не рад, что вы здесь. Все непривычно — ландшафт, то, как люди разговаривают, пища, работа. И ко всем вашим несчастьям здесь процветает открытая дискриминация. Предложения о работе сопровождаются надписями: «Ирландцам не обращаться». Когда есть работа, она требует больших усилий, а иногда и опасна. Страховки на случай, если вы заболеете или поранитесь, не существует. Вы можете быть уволены или заменены мгновенно. Среди иммигрантов поговаривают, что рабы на Юге живут легче, ведь о них заботятся в старости и когда они заболеют, а вы должны сами решать свои проблемы. Временами вы настолько теряете присутствие духа, что хотели бы вернуться обратно, но это невозможно — вернуться-то некуда. И вы продвигаетесь вперед, преодолевая трудности, а не преуспевая, выживая, а не процветая. Однако постепенно ситуация улучшается. Медленно (иногда это может занять несколько десятилетий) ваша семья и другие семьи, обосновавшиеся в новой стране, выигрывают трудную битву с нуждой. Теперь вы добились успеха и стали «инсайдером», с печалью посматривающим на новых иммигрантов, приехавших после вас. Вы досконально знаете все страдания, а также и возможности, которые их ожидают.

В Ирландии вы были коренным жителем, а в Америке стали иностранцем. Вы цепляетесь за старый образ действий, даже когда он не слишком уместен, вы ищете общества других людей, кто думает и говорит, как вы, кто знает старые ирландские песни. Однако с течением времени вы понимаете, что должны попытаться стать частью новой страны. Это не просто одна из возможностей: это то, что необходимо сделать. Вы жили в Америке достаточно долго, и теперь уже как бы не полностью ирландец. Однако вы все же и не полностью американец. Вы, будто человек, идущий по натянутому канату от крыши одного здания к другому, и теперь находитесь в крайне ненадежном положении. Вы нервно смотрите назад и чувствуете соблазн спрятаться. Но в той точке, где вы находитесь, расстояние, которое вы уже преодолели, более опасно, чем то, что лежит перед вами. И вы отважно движетесь вперед. Ваши предки в прежней стране посчитали бы это невозможным, но вы решаете перестать считать себя ирландцем и вместо этого становитесь американцем. К своему изумлению, вы понимаете, что это удается, и это так необычно! Никто не может переехать из другой страны в Ирландию и «стать ирландцем», или переехать в Индию и «стать индийцем». Чтобы быть ирландцем, у вас должны быть ирландские предки и ирландская кровь. Чтобы быть индийцем, вы должны иметь оливковую кожу и родителей индийцев. В отличие от Ирландии, Индии и других стран, принадлежность к Америке определялась не кровью и рождением, но принятием Конституции страны, ее законов и общего для ее граждан образа жизни. Вот как ирландцы, итальянцы, евреи, а сегодня и корейцы, жители Южной Азии и Западной Индии могут приехать в эту страну и со временем «стать американцами».

Эта глава посвящена духу основания Америки, духу 1776 г. Я собирался начать с короткого рассмотрения истории прибытия в Соединенные Штаты иммигрантов, но вскоре понял, что история Америки — это история иммиграции. Десятки лет назад Франклин Рузвельт был приглашен выступить перед членами консервативной организации «Дочери Американской революции», чьи члены были потомками самых первых американских поселенцев. Несмотря на это, президент Рузвельт обратился к ним: «Дорогие иммигранты». Все американцы, кроме афроамериканцев, привезенных как рабов, являются иммигрантами или происходят от иммигрантов. Даже коренные американцы — индейцы — пришли в Америку откуда-то еще, вероятно, из Азии и попали на северо-американский континент, перейдя по сухопутному пути через Берингов пролив. Поэтому, строго говоря, они тоже иммигранты.

В чем значимость американского наследия иммигрантов? В том, что с самого начала Америка стала страной особого типа. Поначалу она была необитаемой, а затем здесь поселились люди, пришедшие из других стран. Иммигранты отличаются от обычных людей. Во-первых, благодаря своему характеру или обстоятельствам они чаще оказываются непоседами — теми, кто недоволен существующим порядком вещей. Во-вторых, они склонны браться за рискованные дела, оставив позади почти все, чтобы начать свою жизнь с чистого листа. В-третьих, они способны стать импровизаторами — людьми, которые могут приспособиться к новым условиям и научиться тому, что необходимо для выживания и процветания. В-четвертых, иммигранты умеют полагаться на самих себя. Они оставили старые системы социальной поддержки — касту или семью, чтобы создать новую жизнь, надеясь только на собственные усилия. Это люди того типа, для которых и была создана Америка. Они-то и сделали Америку страной, которой она стала сегодня.

Дух 1776 г. — это дух иммигрантов, отказа от старого мира и нового начала. Этот же дух побуждал людей до 1776 г. и после него оставлять свои родные края и приезжать в Америку. Он стал причиной решения Америки объявить свою независимость от Великобритании. В некотором смысле целая страна решила собрать вещи и оставить Мать-Англию. Вместе американцы решили создать новую политическую и экономическую систему для людей нового типа. В конце восемнадцатого столетия они очень ясно понимали, что значит рискнуть всем (включая саму жизнь) ради нового предприятия по созданию новой страны. Они понимали это потому, что были из иммигрантов. Их предки когда-то лично взяли на себя те же самые риски, которые они совместно брали теперь, насильственно отъединяясь от Британской империи и устанавливая novus ordo seclorum.

Иммигрантский характер американцев и самого основания Америки — это важный фон, на котором нужно оценивать критику духа 1776 г. прогрессистами и левыми. Их критика называет Основателей Америки помещиками, богатыми белыми владельцами рабов, которые учредили правительство ради защиты своих наследственных и сословных привилегий. Эта критика повсеместно звучала в 1960-е годы, а в наши дни широко преподается в школах и колледжах. Ее источник находится в книге историка Шарля Берда, изданной в начале двадцатого века. В своем фундаментальном труде «Экономическая интерпретация Конституции» Берд утверждает, что Основатели были богатыми землевладельцами, имевшими интересы в сельском хозяйстве и производственной сфере; многие из них владели рабами. Отсюда он заключает, что Конституция была инструментом для этих «белых богатых ребят», позволяющим им защитить и расширить свои привилегии. Берд считает очень значимым то, что женщины, рабы и те, кто служил по договору, обязывающему работать определенное время, не были представлены на Конституционном конвенте в Филадельфии.[28]

Эти темы были взяты на вооружение учеными-прогрессистами типа Говарда Зинна и Ноам Хомски. Последний утверждает, что Основатели Америки, как и британцы, были богатыми аристократами, презиравшими обычных тружеников, считавших их частью «черни». Следовательно, пишет Хомски, Основатели хотели защитить интересы рабовладельцев и владельцев недвижимости и передать свои привилегии потомкам. Дебаты по Конституции разоблачают, как считает Хомски, план Мэдисона «защитить богатое меньшинство от большинства». Зинн тоже подчеркивает богатство Основателей: «Джордж Вашингтон был самым богатым человеком Америки. Джон Хэнкок — преуспевающим бостонским торговцем. Бенджамин Франклин — состоятельным печатником».

Зинн приходит к такому заключению: «С момента основания нации до настоящего дня правительство учитывает интересы богачей, пляшет под дудку корпораций, не считаясь с интересами трудящихся, и втягивает нацию в войну ради экономической экспансии и политических амбиций».[29]

Насколько справедливы эти обвинения? Конечно, Основатели были среди наиболее преуспевающих и образованных граждан общества, и это хорошо, ибо, кто знает, на что была бы похожа Америка, если бы она была основана наименее успешными и наиболее невежественными гражданами того времени. Действительно, из пятидесяти пяти человек, собравшихся в Филадельфии, не менее тридцати владели рабами. Несмотря на это, они не были помещиками-аристократами, которые желали сохранить и расширить свои собственные права на имущество и привилегии. Доказать это весьма просто: где эти права и привилегии? Во время своего недавнего посещения Маунт-Вернона, я спросил о том, где сейчас живут потомки большой семьи Вашингтона. Экскурсовод сказала, что она не знает, но одна из родственниц Вашингтона живет в этом же районе, хотя, возможно, она уже переехала. В любой другой стране это было бы удивительно. Люди ожидали бы, что потомки основателя страны наслаждаются славой и богатством. Такая возможность была доступна Вашингтону, который мог, вероятно, стать монархом, если бы захотел, и учредить королевскую линию наследования. Вместо этого он отверг монархию и выбрал систему правления, не давшую членам его семьи никаких особых преимуществ. Потомки Джефферсона живут в таком же историческом забвении. Единственный раз я слышал что-то о них, когда потомки его рабыни Салли Хемингс появились на «Шоу Опры Уинфри», утверждая, что являются кровными родственниками третьего президента Америки.

Если прогрессисты ошибаются относительно духа 1776 г., если в реальности этот дух вовсе и не дух поместной аристократии, но дух иммигрантов, тогда можно ли отбросить критику американских основателей? Наоборот, это предполагает, что нас ждет еще более болезненный выпад. В пересмотренной концепции прогрессистская критика становится также атакой на самих иммигрантов. Обвинение в воровстве, первоначально предназначавшееся мнимым аристократам, теперь обращается против иммигрантов и их потомков. Они обвиняются в жадности и стяжательстве за то, что основали общество такое же жадное и стяжательское, как сами. Не удивительно, что такое общество отнимает землю у местных индейцев; что эти грубые эгоистичные люди использовали в своих интересах работорговлю для ввоза африканцев и их бесплатной работы. Не удивительно, что поселенцы охотно силой забрали половину Мексики и позже установили имперское правление на Филиппинах. Америка, как и Южная Африка, установила демократию «расы господ». Это оказалось демократией для белых поселенцев и им подобных, но не для чернокожих и других меньшинств. Это также было своего рода пиратством, отъемом у темнокожих меньшинств их вещей и прав в рамках закона. Капитализм, считают многие прогрессисты, это система организованного отъема того, что производят трудящиеся. Это хорошо согласуется с навыками беспощадной конкуренции, которые демонстрируют иммигранты. И совершенно типично для таких иммигрантов-капиталистов желать применения американской военной мощи для подчинения остального мира и доминирования над ним.

В этой книге я исследую подобные обвинения и отвечаю на них. Однако мы не можем оценить их, не спросив, что нового принес дух 1776 г. В некотором смысле это — ответ на не знание президента Обамы. Когда в 2009 г. его спросили, считает ли он Америку исключительной, Обама ответил утвердительно, точно так же, как англичанин считает исключительной Англию или грек Грецию. Этим Обама хотел сказать, что Америка исключительна не более, чем любая другая страна.[30]

Ради улучшения образования президента я рискну доказать, что он неправ. Здесь ограничусь лишь изложением двух уникальных принципов, которые были сформулированы Томасом Джефферсоном в Декларации независимости 1776 г. и затем вошли в Конституцию и политическую архитектуру основания Америки. Эти принципы представлены в двух важных фразах: «созданы равными» и «стремление к счастью».

Согласно Томасу Джефферсону, «Американская революция была движима очевидной истиной: человеческие массы не родились с седлом на спине, а немногие счастливчики — обутыми в сапоги со шпорами и готовыми в соответствии с законом скакать верхом во имя славы Бога».[31]

Это может показаться со стороны Джефферсона словесным преувеличением, но до Американской революции все правительства во всех странах опирались на немногих счастливчиков, во всеоружии утверждавших свое право седлать коней, скакать верхом и править массами. Это не означает, что граждане нигде не имели прав. Например, Англия даровала права гражданам в рамках традиции, уходящей корнями к «Великой хартии вольностей». Ключевое слово здесь — «даровала». В Англии, как и в других странах, король или правящий класс сверху жаловал права и привилегии. Если люди обладали правами и защитой, они принадлежали королю, который мог их одарить. И они одарены им из щедрости. В Англии король также считался собственником всей территории королевства, а права собственности были лишь временными дарами, отданными в пользование или пожалованными монархом. Значит, сами по себе — в отсутствии королевского дара — люди не имели никаких прав и ничем не владели.

Американская революция привела к власти первое правительство в мире, основанное на главном принципе: суверенитет и права находятся у народа, а не у короля или правящего класса. Если европейские страны видели верховную власть в «божественном праве», Америка видела ее в «согласии между управляемыми». Но это не совсем верно. Рассмотрим известное заявление Джефферсона в Декларации: «Все люди созданы равными и наделены своим Создателем определенными неотчуждаемыми правами». Заметьте, Джефферсон как человек Просвещения и никак не ортодоксальный христианин, тем не менее, видит первоисточником равенства и прав именно Создателя. Почему не народ? Потому что никогда «все люди» или народ не соглашались с таким суждением. Более того, даже если они сделали бы это, все люди не стали равными, как не стали бы одинаково высокими, умными или нравственными путем взаимного или общего согласия!

Джефферсон имеет в виду, что все люди равны в том, что обладают одинаковой человеческой природой. Будучи людьми, они все имеют одинаковую духовую ценность в глазах своего Создателя. Именно из этого равенства законное правительство получает свои полномочия на то, чтобы править на основе согласия тех, кем правит. Не отрицая Божественного права, Джефферсон тоже обращается к нему. Однако в американском случае Бог утверждает систему, в которой верховная власть или суверенитет происходит не от короля, а от народа. Королевская верховная власть, существующая по воле Божьей, уступает дорогу общественной верховной власти, существующей по воле Божьей. Америка установила первое в истории правительство, которое опиралось на выражение «мы — народ»[32].

Это сдвиг исключительной важности. Вместо движения прав и привилегий «вниз», от короля к народу, теперь они стали направляться «вверх», от народа к правителям. В прежнем варианте король даровал ограниченную власть и права народу, а в Америке граждане даруют ограниченные полномочия и власть своим правителям. В других странах люди — это подданные и подчиненные законам. Они владеют правами только с разрешения государства. В Америке же нет подданных, только граждане, которые подчиняются только законам, ими самими учрежденным через своих законных представителей. Эти представители обладают властью по воле народа и должны повиноваться тем же законам, что и все остальные люди.

Так правительство, управляющее народом, и выбирается народом на основании правила принятия решений большинством голосов. Но кто контролирует правительство? Американский ответ на этот вопрос — Конституция. Следовательно, американское решение отличается от английской практики. Англия не имела письменно зафиксированной конституции. Вместо этого английский закон был основан на общем праве — неписанных правилах, обычаях и прецедентах. Оно развивалось столетиями. Американские же Основатели приняли Конституцию или «высший закон», превосходящий даже принцип принятия решения большинством. Зачем нужен такой закон? Если правительства получают власть путем демократического процесса, почему они должны быть ограничены и контролируемы более высоким законом? Причина в том, что американские Основатели понимали ограничения принципа подчинения меньшинства большинству.

При демократии может показаться странным, что на право большинства принимать решения должны накладываться некие ограничения. Причина для этих ограничений в том, что люди создали правительство, а правительство должно править в интересах всего народа. В условиях Америки, конечно, существуют сложности с понятием «весь народ». Штаты, а не граждане напрямую, приняли Конституцию. И даже сегодня, на президентских выборах, люди выбирают своего лидера через штаты (например, «Штат Вирджиния голосует за Барака Обаму»). Несмотря на это, суть остается в том, что правительство получает свою моральную легитимность от народа целиком. Полностью легитимное правительство только то, которое правит благодаря общему согласию. Ведь народ решает, как целое. Проблема в том, что на практике достичь общего согласия почти невозможно. Поэтому принцип большинства становится следующей наилучшей заменой. Тем не менее, правило большинства должно быть установлено так, чтобы большинство правило в интересах целого. Мэдисон пишет: «Воля большинства должна быть абсолютным заменителем воли общества в целом».[33]

Иначе можно сказать, что большинство не должно использовать свою власть для попрания прав меньшинства. Основателей это очень беспокоило. Что, если большинство решит, скажем, конфисковать собственность меньшинства? Основатели настойчиво говорили: «Тирания большинства столь же опасна, как и тирания одного человека. В некотором смысле она даже опаснее». Плохо быть подавляемым одним человеком, но еще хуже быть угнетенным массой сограждан. В «Заметках о Вирджинии» Джефферсон утверждал: «выборный деспотизм — это не то правительство, за которое мы боролись».[34]

Поэтому американские Основатели разработали множество механизмов для ограничения власти центрального правительства (даже избранного), чтобы гарантировать невозможность подавления этим правительством всех или хотя бы некоторых своих граждан. Конституция — это документ, разрешающий создание правительства с ограниченными полномочиями. В ней говорится, что федеральное правительство должно делать то-то и то-то. А за пределами этого федеральное правительство не имеет полномочий. Когда Томас Джефферсон, а позже Джеймс Мэдисон предложили добавить к Конституции «Билль о правах», Александр Гамильтон выступил против этого. В № 84 издания «Федералист»[35] Гамильтон писал: «Перечисление таких прав не только не является необходимым, но может быть даже опасным». Он спрашивал: «Зачем заявлять, что нельзя делать то, на совершение чего не дано власти?». И добавлял: «Зачем, к примеру, нужно говорить, что свобода прессы не должна ограничиваться, если не дается власти, путем которой такие ограничения могут быть наложены?» Гамильтона беспокоило, что «…детальное перечисление ограничений федеральных властей могло бы соблазнять правительство брать на себя неоправданные полномочия в областях, где особые ограничения не перечислены».[36]

Но другие желали иметь письменные гарантии, что правительство не сможет нарушать некоторые основополагающие права, и таким образом «Билль о правах» бы принят в форме поправки к Конституции.

Вдобавок к ограничению размера и полномочий федерального правительства Основатели разделили власть между ним с одной стороны и штатами с местными правительствами — с другой. Этот принцип называется «федерализмом». Они также разделили древо федеральной власти на три ветви — законодательную, исполнительную и судебную. Так возникло «разделение властей». Основатели также установили систему «сдержек и противовесов», давая различным ветвям власти (скажем, Палате представителей и Сенату, или президенту и Конгрессу, или Конгрессу и судам) полномочия принимать альтернативные решения по одним и тем же вопросам. Это дает возможность блокировать проведение в жизнь проектов, не пользующихся широкой поддержкой.

В № 51 «Федералиста» Мэдисон приводит основания для этого: «Правительства становятся тираническими из-за слабости человеческой природы. Если бы членами правительства были ангелы, то ни внешний, ни внутренний контроль был бы не нужен». Но это не так, ибо вместо ангелов мы имеем Джорджа Уокера Буша и Барака Обаму. Такие люди имеют свою собственную повестку дня, а конкурирующие повестки формируют то, что Мэдисон называл «фракциями». Каждая фракция попытается узурпировать все правительство и провести в жизнь свою собственную программу. Поэтому фракциям в этом следует мешать, но не путем их устранения, а путем их взаимного противостояния. Мэдисон писал: «Амбиции должны противодействовать амбициям. Это приводит к политике восполнения недостатков предложенных решений благодаря взаимному противодействию и конкуренции интересов». В таких условиях проектами, получающими одобрение, будут те, которые служат общественному благу. Цель — обеспечение условий, в которых «…частный интерес каждого индивида мог быть стражем прав общества».[37]

Я упоминаю обо всем этом, поскольку в последние десятилетия многими из этих заботливо продуманных мер предосторожности беззастенчиво пренебрегают, а президент и федеральное правительство узурпируют власть, принадлежащую штатам, игнорируя Конституцию в случаях, когда она ограничивает диапазон правительственных действий. Они начинают войны без соответствующего одобрения Конгресса, политизируют суды и т. д. Эти нарушения совершаются демократами и республиканцами, прогрессистами и консерваторами, но наиболее вопиющие исходят от демократов и прогрессистов, даже не притворяющихся, что их сдерживает Конституция. В результате теперь мы имеем государство-Левиафана, совсем не похожее на ограниченное правительство, о котором мечтали Основатели. Правительство, которое было учреждено для защиты наших прав, начало во многих случаях угрожать этим правам. Еще об этом — в следующей главе.

Итак, первой уникальной идеей основания Америки было: «все люди созданы равными и наделены неотчуждаемыми правами». Второй же стало создание общества свободного рынка с бизнесом как главным профессиональным занятием в стране, новаторами и предпринимателями как воплощением американской мечты. Можно увидеть понимание этого феномена у Маркса. Создавая свои труды в середине девятнадцатого столетия, он писал: «Соединенные Штаты — самый современный пример буржуазного общества».[38]

Однако сегодня акцент Америки на коммерческой сфере может для многих показаться непривычным. Ведь прогрессисты пытаются перенаправить энергию американского народа — особенно молодежи — из частного сектора и коммерции в государственный сектор. Когда в конце 1970-х гг. я впервые приехал в Соединенные Штаты, тон задавал Джон Ф. Кеннеди. Он говорил американцам: «Если вы молоды, если у вас есть идеалы, тогда чем вам заняться? Присоединяйтесь к Корпусу мира! Поступите на государственную службу». Для Джона Кеннеди существовали более благородные сферы деятельности, чем работа на корпорацию, приносящую прибыль. Если вы выбрали последнее, то вы жадный, эгоистичный человек. Но если вы станете чиновником или отправитесь с миссией Корпуса мира жить в африканской хижине, то будете лучше с моральной точки зрения. То же самое постоянно говорит и Обама в своих речах на церемониях вручения дипломов молодым людям — не стоит стремиться к большим деньгам, к кабинету начальника, к большому продвижению по службе. Возможно, он хочет, чтобы американцы стали организаторами коммун, главами профсоюзов или пошли работать на федеральное правительство. В лексиконе прогрессистов «бизнес» — тема для осмеяния, а стать политическим активистом или чиновником — американская мечта.

Однако Основатели знали, что исторически в большинстве культур предпринимательство и торговля осуждались. Почти два тысячелетия по всему миру купцы и предприниматели рассматривались как люди, достойные презрения. Конфуций говорил: «Благородный человек знает, что добродетельно. Низкий человек знает, что выгодно». В Японии социальная лестница помещала на вершине семью императора, ниже — воинов и самураев, еще ниже — фермеров и ремесленников, и в самом низу — торговцев. В индийской кастовой системе высшую ступень занимают священники, следующую — знать, затем — воины, и так далее, а на предпоследней ступеньке, сразу за неприкасаемыми находятся купец и торговец. У историка Ибн Халдана, одиного из величайших мусульманских мыслителей Средних веков есть работа, утверждающая, что грабеж морально более оправданный способ приобретения богатства, чем торговля. Почему? Потому что торговля основана на эксплуатации потребностей других. Следовательно, она является низменной и постыдной. Напротив, грабеж связан с храбростью и мужеством, поскольку надо победить противника в открытом бою и забрать то, что ему принадлежит.[39]

Даже сегодня в Европе лучше унаследовать деньги, чем заработать их. Полученное по наследству представляется невинным, как манна небесная, а вот заработанные деньги кажутся результатом эксплуатации.

Американским Основателям была хорошо известна это, и они предложили другое решение. В каком-то смысле, они перевернули всю иерархию вверх дном. В их новом мире предприниматель, находившийся прежде внизу, теперь оказывался на самом верху. Основатели начали с отказа от предпосылки, поддерживавшей права собственности в Англии. Согласно английскому закону, вся собственность принадлежала королю. Историк Форрест Макдональд указывает: согласно английскому общему праву, «…каждое законное право на владение землями и недвижимостью было даром короля». Тот же принцип распространялся на свободу наниматься на работу и забирать продукты своего труда. Макдональд отмечает, что такая свобода также рассматривалась как дар королевской власти. Хотя американский закон о собственности и найме первоначально основывался на английском законе, Американская революция это изменила. В novus ordo seclorum люди обладали данным Богом естественным правом на принадлежащую им собственность, на плоды своего труда и творческих способностей. Основатели гарантировали защиту этого права двумя способами.

Первый способ таков: новый порядок поощрил новые изобретения и технологии, что стало движущей силой предпринимательского капитализма. Капитализм не просто система для мотивированного труда или распределения вознаграждения пропорционально созданной прибыли. Это также система для создания нового богатства, и нет более очевидного способа сделать это, чем применив новые изобретения и технологии. Первоначально Конституция (до добавления в нее «Билля о правах») упоминала только одно право — на патенты и авторство. Статья 1, раздел 8 Конституции дает Конгрессу власть «…способствовать прогрессу наук и полезных ремесел, закрепляя на ограниченный срок за авторами и изобретателями исключительные права на принадлежащие им сочинения и открытия». Америка — единственная страна в мире, дающая патентам и авторским правам конституционный статус. Комментируя это положение, Авраам Линкольн — сам держатель патента — говорил, что Основатели стремились добавить «…топлива интереса в огонь гения ради открытия и производства новых полезных вещей».[40]

Вторым способом, которым Основатели хотели развить торговлю и предпринимательство, было поощрение системы «естественной свободы» в рамках которой люди могли покупать и продавать то, что хотели, и работать там, где хотели, достигая успеха, насколько им позволяют их навыки и таланты. Так Основатели установили рыночную меритократию. В № 12 «Федералиста» утверждается, что новое правительство Америки было создано для того, чтобы дать возможность усилиям «…прилежного купца, трудолюбивого землепашца, активного механика и усердного фабриканта оживить и вдохнуть энергию во все области промышленности и позволить им развиваться с большей силой и изобилием». Сходным образом Мэдисон говорит в № 10 «Федералиста»: «Первой целью правительства является защита различных и неравных способностей по приобретению собственности».[41]

Это — главная цель нового режима. Неравенство доходов не видится как необходимое зло, которое правительство должно стремиться искоренить. Скорее, само правительство существует, чтобы защищать право граждан накапливать различные по величине состояние и собственность.

Некоторые прогрессисты относятся к термину «меритократия» с подозрением, считая, что он противоречит равенству, о котором говорит Декларация независимости. Однако Томас Джефферсон не соглашался с такой трактовкой, ибо утверждал, что «среди людей существует естественная аристократия», и добавлял, что считает это «наиболее ценным даром природы». Защита аристократии Джефферсоном может показаться удивительной. Ведь он, как и большинство Основателей, был яростным врагом аристократии Европы. Но Джефферсон при этом подчеркивал, что он противостоит старым иерархиям из-за того, что они основаны на случайности и наследовании. Он называл европейскую систему «искусственной аристократией» и «аристократией мишуры», ибо ее претензии на превосходство поддельны. Джефферсон поддерживал различия, которые основывались на достижениях и достоинствах.[42]

С точки зрения Джефферсона и Основателей, в Декларации независимости не имелось в виду, что мы равны в своей одаренности, но только в правах. Равенство прав не только допускает неравенство в успехе или доходе. Оно обеспечивает моральное оправдание неравенству в доходах. Если кто-то получает золотые и серебряные медали, участвуя в соревнованиях по общим правилам, это честно.

Со времен основания Америки американский рецепт демократического самоуправления, в рамках которого народ контролирует правителей, а не наоборот, стал неоспоримой нормой в мире. Даже правительства, попирающие демократию, притворяются, будто правят от имени народа. Кроме того, внимание Америки к предпринимателю создало наиболее изобретательное и производительное общество в истории, что принесло пользу не только владельцам бизнеса, но и рабочим простым людям. Уже к 1815 г. историк Даниель Уолкер Хау указывал, что американцы питались лучше и имели лучшее здоровье, чем жители Европы. Между 1830 и 1950 гг. Америка обладала самой быстро растущей экономикой в мире. К середине двадцатого столетия американская экономика стала настолько продуктивной, что вклад нации, составлявшей 5 % мирового населения, уже равнялся четверти мировой экономики.[43]

В Америке я удивляюсь не тому, как хороша жизнь людей на верху социальной лестницы. Я поражаюсь той хорошей жизни, которую Америка обеспечивает своим обычным гражданам. Даже люди с небольшим образованием и средними способностями, даже посредственные и ленивые имеют хорошие дома, машины и, беря отпуск, ежегодно отдыхают. Во всяком случае, так было во вторую половину двадцатого столетия.

Сегодня дух 1776 г. во многом жив, поскольку американские технологии продолжают лидировать в мире, а многие американцы продолжают защищать свои свободы и собственность от посягательств правительства. Однако теперь дух 1776 г. больше не единственный. Возможно, он уже не доминирует в Америке. Сегодня у него есть серьезный противник — дух 1968 г. — дух прогрессизма, который намерен заменить его навсегда. Если это случится, Америка окажется как бы перестроенной заново, и новая группа людей должна будет заменить американских Отцов-основателей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.