Четверг 2 февраля. Баба-Амр — Аль-Кусейр — граница — Бейрут
Четверг 2 февраля. Баба-Амр — Аль-Кусейр — граница — Бейрут
10.30. Завтракаем в компании Хасана, Имада и Ахмада: хлеб, оливковое масло, заатар, зеленые оливки и чай. Где Райед — неизвестно. Имад уверяет, что меня вывезут сегодня, и дает понять, что Ибн-Педро лично проверяет маршрут. На телефонные звонки никто не отвечает. Ждем.
11 часов. Появляется Райед, едва кивнув головой. После ночи, проведенной за компьютером, он выглядит совершенно измочаленным, на вопросы отвечает вяло, уклончиво. Что-то обсуждает с Имадом, но мне не переводит и ничего не объясняет. Потом уходит к соседу, у которого мы ночевали позавчера. Через пять минут появляется Ибн-Педро: «Yallah». Я хочу дождаться Райеда, но он ждать отказывается: «Yallah, Yallah». Я загружаюсь в машину, где уже сидят двое других отъезжающих. Поехали. Набираю Париж и объясняю ситуацию. Связаться с Райедом не получается: он так и не сменил свою «симку».
В Хомсе действуют два телефонных оператора — Syriatel и MTN. У Райеда — номер MTN, но с тех пор, как мы вернулись в Баба-Амр, эта сеть функционирует все хуже и хуже. У Syriatel качество связи тоже плохое, но все же он лучше, чем у MTN. Я предлагал Райеду перейти к Syriatel, что он позже и сделал. Четыре дня спустя, 6 февраля, все сети, обеспечивавшие мобильную связь в Хомсе, были заблокированы. На тот момент, что я пишу эти строки, связь так и не восстановлена.
Переезд автострады. Времени — 12.40. В доме за переездом нас ждут люди, которые выехали вперед: они ждут и молятся за нас. Характер у Ибн-Педро тяжелый и своенравный, зато у него великолепная, прямо-таки ослепительная улыбка, которой он нас щедро одаривает после молитвы.
Расходимся. Двое попутчиков отправляются в одну сторону, мы с Ибн-Педро и водителем маленького грузовика «судзуки» — в другую: похоже, что прямиком в Ливан. Ибн-Педро сидит, зажав между колен калаш, водитель тоже при оружии, и, если мы напоремся на мобильный патруль, дело может обернуться крупными неприятностями. Дорогой оба не выпускают из рук мобильников, у Ибн-Педро их три, сигнал проходит плохо, но, набравшись терпения, информацию все же получишь. Солнце ярко освещает скучный пейзаж за окнами и лужи, полные жидкой грязи. Проезжая через деревни, мы то и дело перескакиваем с раскисших проселочных дорог на более приличные и оживленные. Впереди весь горизонт занял собой Джебель Любнан — бледно-голубой, словно бахромой отороченный белыми облаками, зацепившимися за заснеженные утесы. В кабине жарко, нас трясет и подбрасывает на ухабах, навстречу — сплошной поток: контрабандисты на мотоциклах, нагруженных бидонами с мазутом, крестьяне на тракторах, по обеим сторонам дороги мелькают кочевья бедуинов и поля — то зеленые, то раскисшие от грязи.
13.30. Останавливаемся в какой-то деревне. На экране телевизора — Исмаил Хания. К нам присоединяется водитель, который увез тех двоих. Это Абу Абдаллах, именно он привез нас в Хомс. Ни малейшего понятия о том, сколько времени мы здесь просидим: мне ничего не говорят, да я все равно ничего бы и не понял. Делаю попытку погрузиться в чтение «Сравнительных жизнеописаний Лизандра и Суллы», но тут меня ведут обедать, Еда, как всегда, обильная и восхитительная — с крутыми яйцами и foul под соусом. После обеда я читаю, наше ожидание затягивается. Наконец-то звонок от Райеда: он подтверждает, что мы едем в Ливан, inch’Allah.
14.30. Снова трогаемся в путь, теперь — с Абу Абдаллахом. Шоссе, деревни, грязные и разбитые проселочные дороги — та же картина, что и по пути сюда. Навстречу — вереницы грузовиков, больших и маленьких, везущих товары в страну. Снова выезжаем на автостраду, а там, к моему огромному удовольствию, нас уже ждет мой старый друг Гнев со своим ветхим пикапом. Он везет меня и Ибн-Педро в Аль-Кусейр, в тот самый дом, где мы останавливались две недели назад. Это дом Абу Амара, и он все так же дружелюбен и гостеприимен. Маит[95] здесь нет. Гнев ведет меня туда, где она живет со своими коллегами, и я кратко объясняю им ситуацию. Вот уже пять дней, как они обретаются Аль-Кусейре, ожидая, когда можно будет попасть в Хомс. Не сможет ли Ибн-Педро их отвезти? Я возвращаюсь в дом Абу Амара с активистом, который взял над ними шефство: местный парень, который немного говорит по-английски. Ответ Ибн-Педро: я все сделаю, если меня об этом попросит Абу Ханен. Но Абу Ханен недоступен. Bukra sabha inch’Allah.
Гнев получает по мобильнику информацию: путь свободен. В 16.30 трогаемся дальше. Вместе с Ибн-Педро в тесной кабине пикапа нас снова трое. И Калашников по-прежнему тут, но мы сначала заедем на ферму, где его оставим: по пути сюда мы встречались там с одним из командующих САС. Однако гранату Гнев себе все же оставил и, смеясь, размахивает ею у меня перед глазами. Заходим еще в один дом, откуда Г нев выходит с толстой пачкой стодолларовых купюр, знаменитых бен франклинов, ворохом сирийских ливров и коробкой изумительных, тающих во рту фиников. До границы мы доехали за час — пробирались теми же тропами, что и в прошлый раз. Солнце уже спряталось за Джебель, грязные лужи, как старинные зеркала, отливают тусклым золотом, небо выцвело, весь мир вокруг окрасился в различные оттенки темно-синего, коричневого и зеленого. На блокпосту САС — пробка из грузовиков всех размеров, мелкий транспорт буксует в грязи, приходится толкать. Гнев с Ибн-Педро о чем-то спорят, о чем — не знаю. Наконец выезжаем на шоссе, и Гнев гонит свой древний пикап на скорости больше ста километров, что пугает меня еще больше, чем перспектива встречи с мобильным патрулем. Делаем крюк, чтобы заехать еще в один дом, где пачки сирийских ливров выкладываются рядом с печкой. «Bukra Lubnan, — широко улыбаясь, говорит мне толстый человек, хозяин дома, — lyoma hon». Я, в полном замешательстве: «Как, fi mishkil? Lyoma mafi Lubnan?»[96] Гнев смеется: «Yallah, yallah».
На самом деле толстяк лишь предлагал мне свое гостеприимство, дело вполне обычное. Слава богу, мы не в Грузии, и хозяин не настаивает. Перед отъездом я вижу, как Ибн-Педро, сидя рядом со мной в кабине, засовывает пачки банкнот в пластиковый пакет. По-моему, это те же, что лежали у печки. Гнев несется по дороге как безумный; спускаются сумерки, но наш пикап, не снижая скорости, продолжает обгонять всех, вихрем проносится по деревне, лавируя — уже в полной темноте — между мотоциклами и прохожими. Наконец, подъезжаем к очередной деревне и останавливаемся возле того же дома, что и в прошлый раз. И хозяин тот же. Короткое ожидание, за нами приезжают на мотоцикле. Ночь, снова похолодало, и я совсем закоченел, сидя на мотоцикле, скачущем по разбитой дороге, ежеминутно рискуя нырнуть в лужу. Гонка происходит в полной темноте, если не считать луны. Наверху — сверкают звезды, и я различаю Орион, Плеяды… Узкий проулок. Молодые солдаты греются в какой-то халупе: слышен их смех. Еще один дом: оставшись один во дворе, я присел на минуту возле жаровни погреть руки: как хорошо…
Меня ведут в гостиную. Там сидят пожилой человек с ребенком на коленях, которому я даю пастилки от кашля, и — редчайший случай — какая-то женщина. Когда я объясняю, что у меня двое детей, она начинает поминать Аллаха.
И вот — отъезд. Ибн-Педро куда-то исчез, а Гнев, которого я фотографирую на память, дальше со мной не едет. Мы прощаемся. Гнев сажает меня в грузовик, чем-то уже набитый, где сидят двое крестьян — один маленький, худой и с усами, а другой толстый, — на прощание машет рукой: «Бейрут, Бейрут» и широко улыбается. Давай, Бейрут — кажется, дальше все должно пойти как по маслу. На самом же деле впереди меня ждет совсем не смешное приключение, самый неприятный инцидент за всю поездку. Мы про ехали не больше километра, как вдруг мне и толстяку предложили выйти из машины: впереди блокпост ливанской армии, а его надо объехать. Толстяк берет мою сумку, и мы пускаемся пешком по вспаханному полю: разрытая земля липнет к ногам, хорошо еще, что пашню не слишком развезло. И тут я вдруг замечаю, что мы движемся в полосе света, отбрасываемого прожектором с блокпоста, и моя тень причудливо растянулась по земле на добрый десяток метров. Иными словами, мы перед ними — как на ладони, и солдаты могут перестрелять нас, как кроликов. Но они не стреляют, мы благополучно выходим из полосы света, и тут мой спутник бросается бежать, а я по мере сил стараюсь не отставать, в то время как собаки на блокпосту заходятся в яростном лае. Таким образом мы преодолеваем метров пятьсот, и я уже различаю вдалеке наш пикап, который обогнул блокпост с другой стороны и теперь стоит с потушенными фарами. Именно в этот момент на дороге показывается еще какая-то машина, мы несемся вперед во весь дух, прыгаем в свой пикап. Успели. Проходящая машина оказывается грузовиком, но гражданским, а если бы это был военный транспорт, нам бы несдобровать.
Мы трогаемся и выезжаем на большую автостраду, на ту, где, по дороге сюда, мы пересели на мотоциклы, и мчимся вперед со скоростью, какую только можно выжать из нашей жалкой колымаги. И это хорошо. Наконец подъезжаем к какому-то серьезному блокпосту, видимо, это уже граница. Ребята останавливаются неподалеку, рядом с другим грузовиком, и мы выходим из машины. Здесь же, справа от поста, — какая-то странноватая лавчонка, в дверях, равнодушно глядя на нас, стоит мужик в куфие. Мы с усатым крестьянином заходим внутрь, и мой попутчик обменивается несколькими словами с хозяином. Я выхожу из лавки, хозяин в куфие по-прежнему не сводит с меня глаз. Тут появляется толстяк и тащит меня за лавочку, знаками объясняя, что я должен сделать вид, что хочу помочиться. Я подчиняюсь. Потом он оборачивается, за ним оборачиваюсь и я. Прямо перед постом стоит военный джип, из которого выходит массивный, коротко остриженный человек в кожаной куртке и по-арабски подзывает меня к себе. Судя по всему, это офицер, хотя и не в форме. Взглянув на него, я пожимаю плечами и направляюсь к нашему пикапу. За мной идет толстяк, на ходу глупо улыбаясь офицеру. Мы садимся в машину и трогаемся. А офицер, внезапно потеряв к нам интерес, идет к лавочке. Наша машина разворачивается на 180 градусов и на полной скорости мчится по автостраде в обратную сторону. Я оглядываюсь: за нами никто не едет. На всякий случай стираю в фотоаппарате прощальные кадры Гнева. Проехав несколько километров по шоссе, мы наконец-то сворачиваем вправо, на проселочную дорогу. Я пытаюсь понять, почему мы не сделали этого раньше. Подпрыгивая на ухабах, огибаем пресловутый блокпост и снова въезжаем в городишко, но уже с другой стороны, верхом, мимо большой современной церкви, после чего возвращаемся на шоссе и — наконец-то — едем дальше. Через некоторое время нам попадается еще один блокпост, на сей раз обычный, армейский, и все проходит гладко.
Мои попутчики-крестьяне останавливают небольшой фургон и запихивают меня внутрь: «Такси, такси, Бейрут». Дальше — долгое путешествие через Баальбек, пассажиры заходят и выходят. В Штуре, перед самым подъемом, а в машину заходит молодая женщина и садится напротив: первая женщина с непокрытой головой, которую я вижу за последние восемнадцать дней. Не считая Маит. На перевале останавливаемся у большого магазина, помощник водителя и один из его приятелей покупают вино и угощают меня, налив в пластиковый стакан: густое, терпкое, невкусное и все же восхитительное. Перевал покрыт снегом, ночью это выглядит очень красиво. И вот, наконец, долгий спуск по направлению к Бейруту.
В конце путешествия, высадившись на перекрестке, я их надуваю: они хотят сто долларов, я отделываюсь пятьюдесятью, fuck it. Сажусь в такси, пожилой водитель говорит по-английски с западноафриканским акцентом: он прожил тридцать лет в Либерии и знавал покойного Сэмюэла Доу — «Не was just a lieutenant, not even a captain, he was a nice guy. Yes, he died really bad. They dragged him all through town», — а также Чарльза Тейлора, который остался ему должен пятьдесят долларов. Я недоверчиво посмеиваюсь: «Charlie Taylor owes you fi fty dollars?»[97] В ответ на мое предложение истребовать долг через Гаагский трибунал он тоже начинает хохотать. Таксист высаживает меня у ресторана «Le Rouge» в Хамре. В ожидании Л. устраиваюсь в баре и заказываю один Джеймсон и сигариллу. Мои сапоги до сих пор облеплены грязью дорог и полей, я не менял одежду с воскресенья и в шикарном ресторане смотрюсь дико. Вообще все это чистый сюр — сидеть здесь после завтрака в Баба-Амре в компании Хасана, Имада и Ахмада. Сразу после еды, даже не приняв душ, я сажусь в самолет, вылетающий в два часа ночи, и в ожидании взлета дописываю эти строки. За какие-то несколько часов мои записи — уже — из реальности превратились в рассказ.