Среда 25 января. Халдия — Сафсафи — Баб-Сбаа — Сафсафи

Среда 25 января. Халдия — Сафсафи — Баб-Сбаа — Сафсафи

10 часов. Позднее пробуждение. Температура у меня не спадает. Райед выясняет у Биляля подробности о двадцати трех убитых за вчерашний день: «Уже похоронены». Воспринимается как анекдот.

Выезжаем на такси с Абу Аднаном, активистом и знакомым Райеда. Направляемся на похороны в Сафсафи, это на самой границе с алавитскими кварталами. Едем через центр и старый город. Окруженная парком большая мечеть Халед аль Валид тонет в тумане — смутно видны лишь ее очертания. Едем мимо здания, где размещается служба безопасности. Снова въезжаем на территорию рынка: скученное, запутанное и очень оживленное переплетение улочек и закоулков с несметным количеством ларьков и лавчонок. Здесь есть бойцы Свободной армии, но они держатся скрытно. На крыше одного из зданий — армейский снайпер, прямо напротив нас. Обычно они сидят тихо, но если случается какой-нибудь инцидент, начинают стрелять, чтобы разогнать народ с рынка. Дня три назад здесь развернулось настоящее сражение. Силы безопасности окопались справа, метрах в ста. Мы поворачиваем налево и еще дальше углубляемся в souk[65]. Двигаться по этому лабиринту невозможно: проезд загромождают горы отбросов и нечистот. Что-то люди пытаются вывезти сами, но не успевают. Чуть дальше, там, где заканчиваются лавчонки, пост САС. Над мешками с песком укреплена старательно исполненная надпись, взятая в рамочку: «Свобода — это дерево, которое приходится поливать кровью». Едем по аллее, в конце нее — дом, построенный в старинном стиле, с красивым мощеным двором: там нас ждут друзья Райеда. На похороны мы, разумеется, опоздали. Стоя во дворе, обсуждаем ситуацию. Один из парней показывает мне мешок, полный осколков различных бомб и снарядов, выпущенных по кварталу. Над красивым двором — серое, промозглое небо. Сырость пропитала все.

Спорим о мертвецах и об их стремительных похоронах. Абу Биляль[66] объясняет, что теперь хоронят не так, как раньше. Сейчас совмещать эту церемонию с митингом невозможно: кладбище простреливается, и если собирается толпа, снайперы на Хомской крепости начинают работать. Поэтому приходится хоронить быстро и без скопления народа.

Таким образом, получается, что проверить ничего невозможно. Отсюда и расхождение в цифрах, которые приводят наблюдатели из Сирийской организации защиты прав человека (СОЗПЧ), и теми, что мы слышим здесь, потому что правозащитники озвучивают лишь те данные, которые можно проверить. За вчерашний день, например, наблюдатели подтверждают только одну смерть. А наши друзья утверждают, что в одном Баб-Тедморе их было несколько десятков. Они рассказывают, что здание, которое обстреливали из тяжелых орудий, рухнуло и правительственные войска продолжали добивать тех, кто остался среди руин. А еще один дом, о котором было известно, что там прятались повстанцы, будто бы разрушен с помощью взрывного устройства. Надо сходить посмотреть.

Один из активистов спрашивает: «Я надеюсь, вы не из, „Figaro“, по крайней мере? Потому, что „Figaro“ — это настоящая помойка». Все в порядке, мы из «Le Monde».

Этот выпад связан со статьей Жоржа Мальбрюно, напечатанной в «Figaro» 18 января 2012 года. В смерти Жиля Жакье автор напрямую обвиняет Свободную армию, приводя в качестве доказательств данные некоего анонимного источника в Париже, который в свою очередь ссылается на анонимный источник в Хомсе. Дирекция «Le Monde» обращалась к Жоржу Мальбрюно с просьбой сообщить нам имя своего осведомителя, чтобы мы с Райедом могли встретиться с ним, когда приедем на место. Но Мальбрюно отказался, объяснив отказ заботой о его безопасности. 23 января «Le Monde» напечатала подробнейший материал, где приводилась информация из «Figaro», плюс все данные на эту тему, какие только можно было найти на тот момент. Из всего сказанного вытекал однозначный вывод, что в смерти французского журналиста и еще восьми сирийцев, погибших вместе с ним, виновен правящий в Сирии режим.

Взорванный дом находится в переулке, заблокированном двумя постами САС — по одному с каждого конца. Райед рискнул сфотографировать один из них, и эта попытка закончилась очередным долгим скандалом с бойцами, которые были против.

Другой активист по телефону жалуется на неласковый прием, который оказали Райеду бойцы Свободной армии. «К вам приходит журналист, он — друг, а вы себя так ведете».

Возвращаемся на пост. Все в порядке. Слева, немного дальше — блокпост shabbiha.

* * *

Снова садимся в такси и едем дальше — в Баб-Сбаа. С нами Абу Биляль и Омар Телауи — активист, известный своими выступлениями по видео. Он уже принимал участие в передачах «Аль-Джазиры» и «Франс-24».

Они утверждают, что мы будем первыми иностранными журналистами, приехавшими в эти места. На углу улицы — полностью разрушенный магазин, стены буквально изрешечены пулями и осколками снарядов. На соседней стене надпись зеленой краской: «Осторожно: снайпер». Отсюда просматривается пост shabbiha, до него — метров сто. Оттуда беспрерывно стреляют; въезд на улицу загораживает куча небрежно сваленного песка: она немного снижает риск для тех, кто туда входит или въезжает.

На главной улице, расположенной дальше, — бойцы САС.

Поход на кладбище. Картина великолепная: в туманной мороси — старые, поросшие яркой травой могилы. Крепость со снайперами как раз за ним, в двухстах метрах, туман скрывает ее полностью. Кажется, однако, что нас оттуда видно: двигаемся вдоль строений, остерегаясь открытых мест. Стены домов изглоданы автоматными пулями, есть следы гранат от РПГ. На краю кладбища — широкая дыра в стене: еще недавно здесь могла укрыться от огня хотя бы часть из пришедших на похороны.

Возвращаемся на главную улицу. На блокпосте Свободной армии один боец, назвавшийся Абу Ахмедом (он из Назихина, это квартал Хомса), показывает нам свой военный билет: «Власти вывели нас на улицы, чтобы бороться с вооруженными бандами. Но я не увидел там никаких банд. Нам сказали: не экономьте боеприпасы, стреляйте и стреляйте. Стреляйте столько, сколько сможете». В конце концов он дезертировал. «Нам выдали ружейные гранаты и приказали: стреляйте! Меня отправили в Растан 1 июня. Там не было никакого вооруженного сопротивления, никто не стрелял, были только мирные манифестации. А армия сразу принялась забрасывать их гранатами из Chilka[67] и из БМП. А я не стрелял. Только выстрелил себе в ногу. (Показывает шрам.) В Растане мы пробыли восемь дней, потом пошли в Аль-Ваар. Ногу я себе повредил 26 сентября, когда нас хотели снова отправить в Растан — уже во второй раз». Утверждает, что спрятался и в толпу не стрелял ни разу. Верится с трудом, если учесть, что эта армейская операция продлилась четыре месяца.

Квартал смешанный, здесь живут и христиане. «Христиане — наши братья». А дальше — метрах в ста — квартал алавитов. И там есть блокпосты shabbiha.

Биляль 3. Служил в спецвойсках. Совсем мальчишка, даже борода еще не растет, а усы едва намечаются. Был командирован в Хомс для участия в репрессиях: «Я не стрелял в людей, я стрелял в воздух». Он видел, как один солдат отказался вести огонь и пытался объяснить: «Ведь там же мирные люди», и свои его ранили в ногу. Но не убили.

Женщина в никабе: «На этой улице в каждом доме есть мученики. Мы так живем уже год. И когда только это кончится? По улице спокойно не пройдешь». Голос пронзительный, плаксивый. Одета хорошо, пальто дорогое, но лицо закрыто, видны только глаза: «Здесь живет рабочий люд, но на зарплату теперь не прокормишься. Без гуманитарной помощи не проживешь. Расскажите про нас всем!»

На улице, напротив частной больницы, стоит очередь за мазутом: на земле — цепочка из выстроившихся друг за другом нескольких десятков канистр.

Посещение частной больницы Баб-Сбаа. На четвертом этаже на дверях и окнах следы от пуль: это стреляют из крепости. Из персонала остаются семеро санитаров и санитарок, один врач скорой помощи, два гинеколога и один анестезиолог.

Пациентов больше не берут, во всяком случае, не оставляют у себя из страха, что их могут ранить снайперы. Оказывают только неотложную помощь и разрешают больному остаться не более чем на один день. Койки пустуют, все объяснения нам дают медсестры: они в покрывалах, но лица открыты.

Кто-то из молодых активистов снимает наш разговор на видео, это немного раздражает, но он клянется, что записывает для себя лично.

Прикрыть стены больницы мешками с песком нельзя: служба безопасности регулярно устраивает рейды. И если они увидят мешки, то могут заподозрить, что здесь прячут активистов или бойцов САС. Они приходили сюда уже восемь раз, в последний — две недели назад. А три месяца назад арестовали врача, который делал анализы крови, и обвинили его в том, что он лечит повстанцев. Он все отрицал, но его продержали целый месяц, пытали электротоком и поливали тело водой. Выйдя из застенков, он уехал из страны: бежал в Иорданию.

Ни врачи, ни сестры не соглашаются работать в таких условиях. Руководству больницы пришлось подписать обязательство не принимать пациентов на излечение вообще.

Раздается гулкий удар. Это из крепости стреляют по больнице. Все смеются.

С тех пор как Свободная армия закрепилась в квартале — это случилось дней двадцать назад, — снова стало возможно принимать раненых и больных. САС привозит кровь для переливания и присылает врачей, когда нужно. Однако те, кто работает в больнице, очень боятся настоящей армейской операции, с бронетехникой: против такой силы повстанцам не устоять.

Серьезные проблемы со снабжением. То же самое с врачами разной специализации: вокруг же блокпосты и КПП. В прошлую субботу к ним поступил мужчина, раненный в живот. Хирургу удалось его прооперировать, но понадобился специалист другого профиля. Он должен был прийти из соседнего квартала, однако Баб-Сбаа оказался блокирован подразделениями безопасности и попасть сюда не было никакой возможности. Персонал попытался перевезти пациента на машине в другой госпиталь, но сделать это не удалось. В конце концов он умер.

На улице суета вокруг грузовика, который привез мазут. Столпившись под сильным дождем вокруг машины, мужчины ожесточенно переругиваются. Хотя многие смеются, и непонятно: всерьез они ссорятся или нет. Очередь ведет себя дисциплинированно. Омар, которого снимает один из активистов, произносит короткую речь перед стоящими под дождем.

За весь день, вплоть до этого часа, у нас во рту не было ни крошки, и есть очень хочется. На главной улице, возле больницы, есть маленький магазинчик, где торгуют shish taouk, шашлыком из курицы, уже поджаренным. Однако, когда Омар обратился к продавцу, тот заявил, что все приготовленное уже заказано, и Омар стал уговаривать нас пойти поесть к его невесте: «Там все уже готово», — пообещал он.

У невесты Омара пришлось ждать[68]. Омар объявлен в розыск, за его голову обещано два миллиона. Я спрашиваю: «Два миллиона долларов или ливров?» — «Ливров». — «Ну, это копейки». Все смеются. Отец и пятеро братьев Омара тоже в розыске. Агенты безопасности вламывались к ним девять раз, все перебили и разграбили, квартира практически пустая. А раньше у него был магазин, он торговал кондиционерами. Магазин тоже порушили. Омару примерно лет двадцать пять.

К нам присоединяется мальчик, зовут Мухаммед, он — брат невесты Омара. Ему четырнадцать лет. Другому брату, Ияду, было двадцать четыре, его убили на прошлой неделе. Три пули. Мухаммед показывает куда: бок, плечо и нога. Ияд проходил со своей семьей неподалеку от кладбища, а в это время армейские подразделения собирались войти в квартал и открыли огонь.

Мухаммед с родителями и сестрой оставался дома. Друга Ияда тоже ранило. Ответить было некому, бойцов САС в квартале не было, и солдаты правительственных сил палили просто так. Ияд умер не сразу, родственники подобрали раненого и пытались унести. Им удалось дотащить его до госпиталя, но там помощь оказать не смогли, потому что в здание вошли солдаты. Оттуда, через заднюю дверь, его сумели перенести в квартиру по соседству. Потом пришел врач, но было уже слишком поздно. Похороны прошли в очень узком кругу — всего четыре человека. Вот тогда, боясь снайперов, они и проделали эту дыру в кладбищенской стене, через которую мы лазили.

Мальчик рассказывает все это спокойно, без видимого волнения, голос хрупкий, ломающийся, подростковый. Даже здесь, в натопленной комнате, он сидит в перчатках и шапке. Кожа на лице — желтая, непонятно почему.

Здесь же его младший, четырехлетний, брат Аамир. Мухаммед спрашивает у него: «Чего хочет народ?» Аамир тоненьким детским голоском отвечает: «Народ хочет падения режима!»

Мухаммед не посещает школу уже четыре месяца. Туда приходили военные и shabbiha и увели четверых детей. Учитель пытался протестовать, но ему пригрозили: «Не лезь туда, куда тебя не просят, и помалкивай!» Их было много. Мухаммед не знает, как зовут детей, которых арестовали, и что с ними стало. В тот момент школьники начали принимать участие в манифестациях, должно быть, на тех четверых кто-то донес.

Райед спрашивает у него: «А откуда ты знаешь, что это были shabbiha?» — «У них были длинные бороды и обритые головы». Как подтвердил Райед, такая внешность — типичный look для shabbiha. Look алавитских бандитов.

В конце концов становится ясно, что вернуться в Халдию сегодня мы не сможем. Ночевать мы будем в Сафсафи, в старом городе, недалеко от постов Свободной армии. Проблема только с нашими вещами. Надо было взять их с собой, но нас никто не предупредил. Водитель, который мог бы их привезти, занят.

16 часов, а мы еще не ели. В моем состоянии это не очень хорошо. Час назад Омар говорил: «Wallah, все уже готово, все готово», я напоминаю ему об этом. Абу Биляль шутит: «Информация — это его профессия. Поэтому он не может не врать». Общий хохот.

Разговор о джихаде. Ребята считают, что объявлять его не следует: это только усугубит кризис, сделает его международным. В него включатся Саудовская Аравия, Иран и другие страны. В страну потянутся разные группы иностранных волонтеров, и революция перестанет быть делом сирийского народа. Мы объясняем: «Именно в этом мы и пытались убедить Абдерразака Тласса. Но он не слушает, не хочет этого понять».

Райед: «Вы более здраво мыслите, чем военные». Здесь хотят, чтобы в конфликт вмешался НАТО.

В 16.30 наконец-то можно поесть. К этому времени по явился отец Мухаммеда и сел за стол вместе с нами: достойного вида господин с грустными глазами, с белыми усами и шевелюрой. Еда, которой мы, вопреки заверениям Омара, дожидались так долго, оказалась великолепна: курица под соусом, булгур с мясом, соус из белых бобов, которым предлагается поливать булгур, белая редиска, зеленый лук, оливки.

* * *

После обеда нас отводят обратно к активистам Сафсафи, в старый Хомс. Нашелся боец САС, у которого есть машина, и вот мы едем по центральной улице. В глубине виднеется изрешеченная пулями мечеть, которую они хотят нам показать. Уже стемнело, и стены мечети приходится освещать автомобильными фарами. Чуть выше, справа, засел снайпер; сопровождающий нас боец, встав на углу, кричит во все горло: «Ну, сволочь, давай, стреляй!» Но, несмотря на все его старания и оскорбления, снайпер себя не выдает. Мы отъезжаем и сворачиваем на ведущую вниз перпендикулярную улицу, прямую и длинную, и наш водитель, выключив фары, жмет на акселератор. Улица узкая, а мы несемся на огромной скорости. Сидящий рядом парень тихо шепчет: «Bismillahi er-rahman er-rahim», а мы тем временем стрелой проносимся через широкий проспект, почти невидимый в серых сумерках, и вонзаемся в переулок напротив, где наш лихач резко тормозит и зажигает фары. Мы остановились буквально в двух метрах от стены какой-то мечети, прямо перед нами — столб, обвешанный автомобильными шинами. «Это для тех, кто не сумеет вовремя затормозить». Общий взрыв хохота.

Проспект, отделяющий Баб-Сбаа от Сафсафи, простреливается с блокпоста, поэтому переехать из квартала в квартал именно здесь можно только так. Это место здесь прозвали shari al-maout, «улица смерти».

Заходим в дом, где собираются активисты Сафсафи — нечто вроде штаб-квартиры. В глубине — хорошо натопленная комната с тремя ноутбуками и выходом в сеть. Пока я пишу, а Райед разбирается с почтой, двое молодых парней молятся.

18 часов. Пришли военные, которые командуют подразделениями Свободной армии в этом квартале. Они интересуются, кто мы такие и что здесь делаем. Райед объясняет.

Ребята не хотят, чтобы мы публиковали фотографии здешних блокпостов, потому что этот квартал еще не полностью освобожден, и не следует создавать ложного впечатления. «Не полностью освобожден» означает, что здесь еще присутствуют силы безопасности и есть их посты, в отличие от Баба-Амра, где внутри квартала их нет. «Вы предполагаете атаковать их блокпосты и выбить оттуда противника?» — «Да, inch’Allah». Стычки там-сям происходят ежедневно. Вначале правительственные войска и shabbiha входили в квартал и нападали на манифестантов. Когда Свободная армия стала оказывать сопротивление, силы режима начали использовать против нее бронетехнику. Чтобы ее остановить, САС пришлось возводить свои заградительные посты. Теперь у нее есть и РПГ. Так сказать, легкий тактический размен. Потому что они считают, что «коктейль Молотова» против бронетехники бессилен.

В квартале базируется семнадцать боевых групп повстанцев различной численности. Абу Аммар — молодой парень, с худым, изможденным лицом и реденькой бородкой. Он — штатский, но командует группой в тридцать человек.

Кто-то из офицеров жалуется, что бойцы в Баб-Сбаа не экономно расходуют боеприпасы. Каждый вечер солдат правительственных войск, подойдя к границе квартала, выпускает очередь из гранатомета и убегает. В ответ бойцы САС разряжают магазины в пустое пространство. «Это же глупо, и абсолютно ничего не дает».

Самое неприятное, на их взгляд, это снайперы. Ночью, заметив в квартале какое-то движение, они стреляют. Люди не могут выйти на улицу. Из-за этого некоторые уезжают из квартала.

Армейские блокпосты размещаются в домах, откуда выселены жители. Снаружи они обложены мешками с песком, вокруг расставлена бронетехника. Близко подойти непросто. Ночью на пост заступают снайперы. Те, кто жил по соседству, были вынуждены уехать: оставаться слишком опасно. Но с тех пор, как позиции Свободной армии укрепились — это случилось месяца полтора назад, — многие вернулись. У САС — десяток блокпостов в старом городе, Хомс al-qadimeh: Баб-Сбаа, Сафсафи, Баб-Дриб, Баб-Худ, Баб-Тедмор, Баб-эль-Маздуд. В этой же зоне располагаются десятка полтора постов сил безопасности.

Путаница переулков, скопление старых, облупившихся домишек. Один из офицеров: «Специфика старого города в том, что там проживает много христиан. На улице Хамидия — это торговый район, населенный христианами, — у Свободной армии с местными жителями сложились хорошие отношения. Двадцать дней назад правительственные силы атаковали, заняли улицу и оборудовали там свои посты. Христиане жалуются: передвигаться спокойно они больше не могут, солдаты плохо обращаются с женщинами, а ночью вообще страшно выйти. Многие хотят уехать, но САС пытается их убедить остаться, обещая отбить свои позиции».

Разговор с одним из офицеров, его зовут Абу Лаиль, что в переводе означает «отец ночи»: «Христиан в Свободной армии нет, они держатся нейтрально. Участвуют в манифестациях, но за оружие не берутся. Они здесь — меньшинство и боятся репрессий со стороны режима. Но их кварталы власти не трогают».

В 19 часов — вечерняя манифестация в Сафсафи. Немногочисленная: на маленькой площади собралось, наверное, человек сто, но энергия, которую она излучает, та же, что и везде. Особенно это касается молодежи и детей. Вокруг меня собираются молодые люди, им хочется поговорить, хотя их знание английского ограничивается пятью словами. Каждый показывает шрамы от пуль или синяки от ударов дубинкой. Один рассказывает, что снайпер из крепости убил его брата — просто так. Как только мы где-нибудь появляемся, нам тут же хотят рассказать все.

Ведущий, молодой парень с четками в руках, стоящий на лесенке, оказался неплохим певцом. Когда его сменяет другой, ведущий подходит ко мне. Его английский — в зачаточном состоянии, но понять можно: «Next week I go Saudi Arabia. Please do not show face. Wednesday I go. Face big problem»[69]. Другой парень: «Assad Army see us, shoot. This why we here. We can’t go wide road. They shoot»[70]. Тот же лозунг, что и везде: «No-fly зона, международная поддержка».

* * *

В компьютере одного из активистов смотрим фотографии всех документов, виз и разрешений некоего Пьера Энрико Писсинена, бельгийского журналиста (уроженца Жамблу), въехавшего в Сирию по официальной визе и однажды под вечер отставшего от группы, чтобы попасть в Хомс. Маленький клип, снятый в Баяде, где он по-французски объясняет, что он здесь делает.

21.30. Абу Айхам — молодой человек, который немного говорит по-французски: мы пришли посмотреть его подпольную типографию. Она совсем не похожа на подпольные типографии времен французского Сопротивления: ручной печатный станок Марка Барбеза или типография «Minuit»[71]. У Абу Айхама — компьютер, подключенный к мощному цветному принтеру Encad 736, который способен печатать на пластмассовых листах шириной 90 см. Здесь делают плакаты и транспаранты для манифестаций, с лозунгами и карикатурами, к примеру, на Башара Асада: на дисплее как раз красуется его портрет с головой, похожей на выкрученную из патрона лампочку. А внизу подпись: «Я мыслю, следовательно, я — осел».

Плакат, который они печатали, когда мы пришли, предназначался для блокпоста САС. Под логотипом надпись: «Офицеры и солдаты правительственных войск, мы призываем вас присоединиться к Свободной армии, чтобы защитить свой народ».

На улице — непрекращающаяся стрельба из крепости. САС не отвечает. Это — раздражающий фактор. Однако, уточняет один из ребят, из-за него регулярно гибнут люди, причем часто те, кто не имеет ничего общего с революцией.

Этот же парень показывает нам пачку банкнот по пятьсот сирийских ливров. Деньги — грубая подделка, что видно невооруженным глазом. Их ему выдали в банке, и он никак не может понять, что бы это значило.

Мы выходим на улицу и направляемся к ближайшему блокпосту. Двое бойцов греются у жаровни. У одного из них прицел ночного видения, я прошу посмотреть. Такой прибор я держу в руках впервые, ощущения — удивительные: все видно, как днем, но в зеленом цвете. Изображение четкое, туман не мешает. И тут вдруг начинаешь понимать, что эти типы напротив видят все: ночная тьма ничего не скрывает.

Я спрашиваю: нельзя ли сходить с этим прибором взглянуть на знаменитую крепость, которой я так и не видел. Нас ведут в переулок слева от блокпоста. И ровно в тот момент, когда мы в него входим, раздается громкий взрыв, совсем рядом. Крики, тревога. «Мудрец, в понимании перипатетиков, не свободен от душевных потрясений, но он с ними справляется» (Монтень). Раненых нет. Мы продолжаем свой путь, только Райеду пришлось вернуться, чтобы фотографировать. Стучимся в дверь одного из зданий, и Абу Лаиль ведет меня на крышу, на пять этажей выше. Надо быть предельно внимательным: крепость находится с одной стороны, армейский пост — с другой. Даже без прибора ночного видения открывшаяся картина завораживает своей нереальной красотой: океан хаотичного скопления крыш, там и сям подсвеченных редкими, случайными огнями, оранжевый от тумана и утыканный остроконечными минаретами. Абу Лаиль пытается показать мне блокпост, но я не вижу его даже с прибором. Крепость находится с другой стороны — гораздо ближе, чем я думал: она вздыбилась огромной, тяжелой, темной массой и ощетинилась торчащими из нее антеннами и сучьями соседних деревьев. До нее — метров триста, не больше. После краткого осмотра крепости мы спускаемся, здороваясь с жителями, вышедшими на лестничную площадку. На одном из этажей молодой человек, стоя на стуле с зажатым в зубах карманным фонариком, ковыряется в распределительном щитке. На улице все спокойно. Я возвращаюсь домой, а Райед остается снимать.

Как я уже понял, дом, где мы остановились, это не только штаб-квартира активистов, но и опорный пункт Свободной армии. Одна из комнат заперта на висячий замок, но дверь — стеклянная, и через тонкую занавеску можно разглядеть, что там хранится их арсенал — два РПГ, десяток калашей, несколько М-16.

Вслед за нами появляется активист с разбитым РПГ: гранатомет только что взорвался. Обломки еще пахнут кордитом. Райед, вернувшись, рассказывает мне, что его разорвало возле стены старого города, поэтому разрушений нет, если не считать того, что у грузовика «судзуки» полопались стекла. Рядом находится арка, прикрытая мешками с песком: солдаты правительственных войск, видимо, решили, что это — пост САС.

Работаем на компьютерах. Я вхожу в Google Earth, и мне показывают, где мы сегодня были. «Улица смерти» между кварталами Сафсафи и Баб-Сбаа, в самом деле, выходит прямиком на крепость.

И в этом доме тоже — ни одной женщины. Сегодня во второй половине дня, когда мы обедали у будущих родственников Омара, никто из них из кухни так и не вышел. И его невесты мы тоже не увидели. Единственные дамы, с которыми нам удалось сегодня поговорить, — это две медсестры в госпитале и разгневанная домохозяйка в никабе, на улице. Еще немного, и они тут все оденутся в афганский purdah[72].

После полуночи мы ужинаем в большой комнате, и с нами десятка два бойцов САС. Настоящий пир, на столе есть все: омлет, салат с холодными бобами, сыр, labneh, mutabbal, маленькие горячие sfi has, а на десерт — халва. Один из мужчин представился как Абу Маут, «Отец смерти». Трое его братьев погибли, и мать дала обет каждый день кормить бойцов Свободной армии — до самой победы революции. Мужчины приносят ей продукты, а она готовит.

Ложимся спать в одной из комнат в глубине квартиры, в той, что служит активистам штабом. Все сгрудились вокруг печки. Абу Биляль — тоже здесь.