Глава 2  ГЛОБАЛИЗАЦИЯ

Глава 2

 ГЛОБАЛИЗАЦИЯ

Над миром вздыбилась вторая (после силовой монополярности) мощная волна, радикально меняющая мировое сообщество, — глобализация — слияние национальных экономик в единую, общемировую систему, основанную на новой легкости перемещения капитала, на новой информационной открытости мира, на технологической революции, на приверженности развитых индустриальных стран либерализации движения товаров и капитала, на основе коммуникационного сближения, планетарной научной революции, межнациональных социальных движений, новых видов транспорта, реализации телекоммуникационных технологий, интернационального образования.

Глобализация, как считают специалисты, предполагает существование обязательств, которым должны подчиниться все страны.

Две фазы. Разумеется, постепенное сближение стран и континентов покрывает всю историю человечества и в этом плане вся мировая история — это своего рода совокупность медленных и быстрых шагов государств и народов в направлении глобального сближения. Но революционно быстро темпы этого сближения осуществлялись лишь дважды.

В первом случае — на рубеже XIX и XX вв. мир вступил в фазу активного взаимосближения на основе резкого распространения торговли и инвестиций, распространения международных связей в глобальном масштабе благодаря пароходу, телефону и конвейеру. Теоретики первой волны глобализации — Р. Кобден и Дж. Брайт обосновали то положение, что свободная торговля подстегнет всемирный экономический рост и на основе невиданного процветания, основанного на взаимозависимости, народы позабудут о распрях. Британия со своим морским, индустриальным и финансовым могуществом стояла гарантом этой первой волны глобализации, осуществляя контроль над главными артериями перевозок товаров — морями и океанами, обеспечивая при помощи фунта стерлингов и Английского банка стабильность международных финансовых расчетов.

Благотворное воздействие глобализации на склонную к конфликтам мировую среду было обосновано в книге Нормана Эйнджела «Великая иллюзия» (1909).3а пять лет до начала Первой мировой войны автор аргументировал наступившую невозможность глобальных конфликтов вследствие сложившейся экономической взаимозависимости мира: перед 1914 годом Британия и Германия (основные внешнеполитические антагонисты) являлись вторыми по значимости торговыми партнерами друг друга — и это при том, что на внешнюю торговлю Британии и Германии приходилось 52 % и 38 % их валового национального продукта соответственно. Но в августе 1914 года предсказание необратимости глобального сближения наций показало всю свою несостоятельность. Первая мировая война остановила процесс экономически-информационно-коммуникационного сближения наций самым страшным образом. Глобализация уступила место геополитике, стратегическим расчетам, историческим счетам, уязвленной гордости, страху перед зависимостью. Так российское правительство указало на губительность исключительной зависимости России от торговли с монополистом в ее внешней торговле — Германией (на которую приходилось 50 % российской торговли).

Реанимация глобального сближения потребовала немало времени после страшного озлобления и фактической автаркии, сопутствовавшей мировым и холодной войнам. Лишь в последние десятилетия XX в., после двух мировых войн, Великой депрессии и многочисленных социальных экспериментов, способствовавших противостоянию социальных систем, либеральный экономический порядок, созданный в XIX в., стал возвращаться в мировую практику.

Второе рождение глобализации началось в конце 70-х годов на основе невероятной революции в совершенствовании средств доставки в космос аппаратов глобального радиуса действия (средство переноса информации), в информатике, телекоммуникациях и числовой обработке информации (способ переноса информации).

За последние тридцать лет реактивная авиация сблизила все континенты, а мощь общего числа компьютеров удваивалась в среднем в течение каждых восемнадцати месяцев. Объем информации на каждом квадратном сантиметре дисков увеличивался в среднем на 60 % в год, начиная с 1991 года. В результате всех этих изобретений и усовершенствований стоимость переноса информации упростилась, сократилась драматически, и ныне огромные объемы информации могут быть перенесены посредством телефона, оптического кабеля и радиосигналов в любую точку земного шара, что революционным образом действует на имитацию всех лучших образцов в экономике, на экономический рост в целом.

Стал очевидным новый характер глобализационных процессов. Скажем, британский концерн «Юнилевер», имеющий 500 подчиненных компаний в 75 странах, или базирующийся в США «Эксон», 75 % доходов которого получаются не в США, могут быть названы национальными компаниями лишь условно. Транснациональные корпорации и неправительственные организации стали с невиданной прежде легкостью пересекать национальные границы и осуществлять власть над населением менее развитых стран, поскольку «ни национальные правительства, ни локальные власти не смогут собственными силами справиться с проблемами, порожденными растущей взаимозависимостью»[83]. Капитал как бы «позабыл» о своей национальной принадлежности, в массовых объемах бросаясь туда, где, благодаря стабильности и высокой эффективности труда, достигается максимальная степень прибыли. Банки, трастовые фирмы, промышленные компании как бы вышли из-под опеки национальных правительств, и, в результате их новоприобретенной самостоятельности, переток капитала стал своего рода самодовлеющим процессом. Согласно данным, оглашенным на Конференции ООН по торговле и развитию (май 2004 г.), в 2003 г. общая сумма слияний между фирмами различных стран и поглощений местных фирм иностранными составила 1520 млрд. дол. Связки типа «Крайслер-Бенц» или «Рено-Вольво» стали своего рода знамением времени. На заграничных филиалах в начале XXI века производится товаров стоимостью в 7 трлн. дол.

Наступил второй, современный этап глобализации. В начале XXI в. выработано Соглашение об информационной технологии, заключены многочисленные соглашения о телекоммуникациях и финансовых услугах, достигнуты соглашения, послужившие основой для создания Всемирной торговой организации (и о принятии таких, прежде отстоявших от регламентированного взаимообмена стран, как Китай). Главное: стратегией многих стран — начиная с гиганта США — стало снятие барьеров на пути перемещения капитала и торговых потоков. Целый ряд стран («азиатские тигры» и др.) показали неожиданную способность удивительно эффективного совмещения, взаимодействия высокой технологии с относительно дешевой рабочей силой, ведущую к быстрому экономическому росту в условиях облегченного взаимообмена. Особенно поражает воображение фактор Китая, неожиданно смело воспринявшего тысячи видов новой технологии и воплотившего ее в товар на громадных заводах своих бесчисленных городов с миллионным населением. Кратко говоря, в экономическом смысле рядом с Северной Атлантикой встала Восточная Азия, твердо намеренная перенести центр мирового технического прогресса в «четырехугольник «Китай-Япония-Южная Корея-Тайвань». А чуть западнее считавшаяся безнадежной Индия совершенствует свою информатику и растет с завидными 6 процентами в год.

Если на первом (столетней давности) этапе глобализации опорой ее служила глобальная Британская империя — ее промышленная база, финансы и военно-морской флот, — то ныне за процессом резко ускорившейся глобализации стоят прежде всего Соединенные Штаты. В американской столице сформировался «вашингтонский консенсус» — соглашение между министерством финансов, Международным валютным фондом и Мировым банком о совместной борьбе против всех видов препятствий на пути мировой торговли. США бросили свой несравненный военный и экономический вес, свою фактическую гегемонию ради открытия мировой экономики, ради создания многосторонних международных институтов, активно участвуя в многосторонних раундах торговых переговоров, открывая собственный рынок для импорта, предпринимая действенные шаги по реализации торгового либерализма.

В практическом мире глобализация означает, прежде всего, уменьшение барьеров между различными экономиками. Если три десятилетия назад торговля давала Соединенным Штатам примерно 4 % их валового национального продукта, то в новом тысячелетии эта цифра перевалила за десять процентов. Интеграция Европы в свою очередь дала стимул созданию Североамериканской зоны свободной торговли (НАФТА). В Майами в декабре 1994 года американское руководство наметило создать зону свободной торговли к 2005 году в Западном полушарии. В тихоокеанском бассейне — организации Азиатско-Тихоокеанской экономической кооперации (АСТЕС). В Богоре в 1994 г. США договорились о создании между странами-членами Азиатско-Тихоокеанской Экономической Ассоциации зоны свободной торговли к 2010 году, а к 2020 — между всеми странами региона. В Осаке в 1995 году восточноазиатские страны поставили пред собой цель снять все барьеры между собой к 2020 году. В 1993 году подписано соглашение о НАФТА. Американские геостратеги и геоэкономисты приступили к задаче экономического сближения с Западной Европой (американские специалисты утверждают, что создание свободной зоны между США и ЕС увеличит ВНП обоих регионов как минимум на 0,5 %[84]).

Глобализация — это процесс, определяемый рыночными, а не государственными силами. Чтобы привлечь желанный капитал, где дешевая (и в то же время компетентная) рабочая сила быстро осваивает новые процессы и современную технологию, надеясь на блага, на плоды приложения к своей экономике современной и будущей технологии, государства должны заковать себя в «золотой корсет» сбалансированного бюджета, приватизации экономики, открытости инвестициям и рыночным потокам, стабильной валюты. Глобализация означает гомогенизацию жизни: одинаковость цен, продуктов, уровня и качества здравоохранения, уровня доходов, процентных банковских ставок, которые приобретают тенденцию к выравниванию на мировом уровне.

Глобализация влияет не только на процессы мировой экономики, но и на ее структуру. Набирает силу невероятный по мощи воздействия на человечество процесс, генерирующий трансконтинентальные и межрегиональные потоки, создающий глобальную по своему масштабу взаимозависимость. Скорость решает все: тот, кто успел ввести в производство последние достижения науки, получает невероятные возможности в овладении сегментом мирового рынка. Поле его деятельности — весь мир, согласный потреблять в массовых количествах только новое и сверхполезное. Приведем пример: в 1993 году школьникам лесной школы, специализирующейся на работе с компьютерами, предложили усовершенствовать крупные тогдашние мобильные телефоны. Ориентируясь на самые современные модели, финны сумели быстро создать «Нокию», ставшую мировым лидером в своей сфере. Эта фирма быстро начала давать 6 процентов ВНП Финляндии и вышла на мировые рынки. Не менее важно то, что небольшая Финляндия стала активным участником мировой глобализации, становясь исключительно в ней заинтересованной.

Мировая экономика не просто становится взаимозависимой, она интегрируется в практически единое целое. Различие между взаимозависимой экономикой и экономикой глобализированной — качественное. Речь идет не только о значительно возросших объемах торговых потоков, но и о таком мировом рынке, который создаст в будущем практически рынок единого государства. Понижая барьеры между суверенными государствами, глобализация окажет исключительное воздействие на трансформацию внутренних социальных отношений, жестко дисциплинирует все «особенное», требующее «снисходительного» отношения и общественной опеки, она в будущем разрушит культурные табу, жестоко отсечет всякий партикуляризм, безжалостно накажет неэффективность и поощрит международных чемпионов эффективности.

Инвестиции ТНК увеличатся к 2020 г. не менее чем в четыре раза и достигнут уровня в 800 млрд. дол. Не меньшими темпами увеличится объем товаров, производимых на заграничных филиалах транснациональных корпораций (через 20 лет он достигнет примерно 20 трлн. дол.)[85]. Возникнет подлинно единая международная система, отдающая все блага колоссального мирового рынка прежде всего тем, кто без промедления вводит в производство технологические новшества, позитивные перемены. Центром как государственных, так и частных усилий в XXI веке станет повышение уровня образования, развитие инфраструктуры, занятие конкурентоспособных позиций на мировом рынке, прежде всего информатики, микроэлектроники, биотехнологии, телекоммуникаций, космической техники, производства компьютеров, развития возможностей Интернета — привнесение новаций в главные сферы человеческой жизни (медицина, образование, рациональное питание, эффективное лечение, увеличение продолжительности жизни).

«Было бы близоруким, — считает американский исследователь де Сантис, — отрицать то, что глобализация придает миру новый динамизм. Она не только порождает энтузиазм среди кругов бизнеса и консервативного политического сообщества, но она заставляет левых пересматривать свою социальную политику, подобно тому, как это делает британская лейбористская партия»[86]. Особенно это справедливо в отношении таких стран, как Индия, где Бангалор, связанный с внешним миром через спутники и оптическое волокно, являет собой, по сути, часть мирового промышленно-информационного комплекса.

Напомним, что в Индии, где при Индийском национальном конгрессе рост всегда был одинаковым — 3 процента в год — ситуация изменилась в 1991 году, когда рухнули сдерживающие государственные барьеры. Уже через три года годовой рост страны составил 7 процентов. Многие годы Индия имела только 1 млрд. в твердой валюте. В 2005 г. золотовалютный запас Индии составил 118 млрд. дол. «Мы ушли из состояния спокойной уверенности к фантастическим амбициям в течение десяти лет». В 1990 г. торговля США с Индией товарами и услугами составляла 2,5 млрд. дол., а в 2005 г. — 5 млрд. дол. Уже в 1997 г. дома работало 11,6 млн. человек. А в 2005 г. — 23,5 млн.[87]

Модернизация станет константой национальной жизни, обязательным условием международного общения. Именно в этом смысле глобализация заставит отдельные правительства гармонизировать национальную экономическую политику с потребностями и пожеланиями соседей и потенциальных конкурентов. В обстановке интенсивной конкуренции, когда ускоряется движение потоков капиталов, лишь немногие страны смогут позволить себе до определенной степени независимую валютную политику и поддерживать определенную экономическую самодостаточность. Создание европейского Экономического и валютного союза в мае 1998 года и введение евро в 2002 г. отразили усилия Европейского союза наладить большее взаимопонимание и взаимность интересов в пределах Западной и Центральной Европы как предпосылки укрепления позиций ЕС на глобальном уровне.

Возможно, самым важным является то, что прежняя система международного разделения труда, основанная на взаимоотношениях между «развитой индустриальной основой мира», полупериферией индустриализирующихся экономик и периферией неразвитых стран довольно резко изменится. Произойдет поворот в сторону создания единой глобальной экономики, в которой будут доминировать старая «глобальная триада» Северной Америки, ЕС и Восточной/Западной Азии и новая «триада» — Китай, Индия, Бразилия. Здесь размещены главные производительные силы мира и «мегарынки» мировой глобальной экономики, в которой центральную роль играют глобализированные транснациональные корпорации[88]. Именно глобализация позволит еще трем титанам — Китаю, Индии и Бразилии — использовать свой главный фактор — дешевую рабочую силу, создающую новые продукты на основе цифровой технологии.

Важно отметить заинтересованность в глобализации двух групп государств:

1) прежде всего лидеров мировой экономической эффективности — тридцати государств — членов организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), в которых живет чуть больше десятой доли человечества, но которые владеют двумя третями мировой экономики, международной банковской системой, доминируют на рынке капиталов и в наиболее технически изощренном производстве. Они обладают возможностью вмешательства в практически любой точке земного шара, контролируют международные коммуникации, производят наиболее сложные технологические разработки, определяют процесс технического образования.

2) Государства с относительно низким жизненным уровнем, но имеющие слой технически грамотных менеджеров, способных освоить современные технологии и их освоение массовым производителем.

Взгляд из Вашингтона. Администрация как демократов, так и республиканцев Дж. Буша-мл. открыто декларировала, что «рост на внутреннем рынке, новое состояние мирового сообщества, нового порядка в мире, зависит от роста за рубежом». Президент Клинтон изложил свое кредо выступая в 1996 г. в университете Джорджа Вашингтона: «Блоки, барьеры, границы, которые определяли мир для наших родителей и их родителей, уходят под воздействием удивительной технологии.

Каждый день миллионы людей используют портативные компьютеры, модемы, компакт-диски и спутники для того, чтобы посылать идеи, товары и деньги в самые дальние углы планеты за считанные секунды». Советник Клинтона по вопросам национальной безопасности Сэнди Бергер отмечал «возникновение глобальной экономики, формирование культурной и интеллектуальной глобальной деревни… У нас зрелый рынок — мы должны расширять объемы производства, мы должны расти… Мы не можем повернуть процесс глобализации вспять».

Рассекреченный в 1998 г. проект документа «Стратегия национальной безопасности для нового столетия» категорически утверждал: «Мы должны расширять нашу внешнюю торговлю для поддержания экономического роста дома». Мир должен, словами М. Олбрайт, ради собственного процветания «открыться нашему экспорту, инвестициям и идеям».

Администрация президента Буша-мл. приложила значительные усилия по глобальному сближению посредством расширения торговли, увеличения инвестиций в глобальном масштабе и коммерческих сделок на всех континентах. Она «использовала все внешнеполитические рычаги ради достижения коммерческих целей»[89]. Именно исходя из этого кредо республиканская администрация отказалась реагировать на нарушения гражданских прав в странах, где американские корпорации активно участвуют в экономической жизни. Санкции вводились исключительно против стран, имевших минимальное значение для общего процесса глобализации.

Глобализированное будущее. Идеологи глобализации утверждают, что процесс глобализации неостановим. Они указывают на крах прежних социалистических экономик; на то, что в Китае процветает сектор свободного рынка; что даже прежняя шведская социал-демократическая модель находится в кризисе. Из этого делается вывод, что «Америка нашла, вернее, натолкнулась на лучший способ решения проблем современной технологической эпохи»[90]. Этот способ — открытие национальных рынков частным компаниям — международным чемпионам эффективности производства, уступка государством своих регулирующих функций частному капиталу.

«Среди элиты и связанных с научными знаниями рабочих новой глобальной экономики, — пишет группа американских политологов, — происходит цементирование идеологической приверженностью к неолиберальной экономической ортодоксии… Всемирная диффузия консьюмеристской идеологии создаст новое чувство идентичности, заменяющее традиционные основы и прежний образ жизни. Глобальное распространение либеральной демократии еще более укрепляет чувство возникающей глобальной цивилизации, определяемой универсальными стандартами экономической и политической организации. Эта «глобальная цивилизация» создаст свой собственный механизм глобального управления, будь это МВФ или законы мирового рынка, которым подчинятся государства и народы»[91].

Идеологи глобализации указывают на два непреложных правила: совмещение в едином рынке принесет пользу каждой стране; в результате подъема производительных сил, роста доходов и обострившейся конкуренции победители и побежденные есть в каждой стране. Возможно, самая большая мировая проблема — соотношение глобализации с вестернизацией. Строго говоря, вопрос встает о сущности модернизации. По этому вопросу сформировались два подхода.

Первый исходит из того, что глобализация — процесс более широкий, чем вестернизация и во всех практических смыслах равна процессу модернизации. Такой точки зрения придерживаются А. Гидденс, Р. Робертсон, М. Олброу, У. Конноли[92]. Восточноазиатские страны достаточно убедительно показали модернизационные возможности даже тех обществ, где вестернизация не коснулась основополагающих оснований общества, его устоев. Пример Восточной Азии показывает, что индустриализация во многом возможна без вестернизации.

Второй подход: глобализация представляет собой глобальную диффузию западного модернизма, то есть расширенную вестернизацию, распространение западного капитализма и западных институтов — теории, прежде всего С. Амина и Л. Бентона[93]. Гилпин, скажем, считает мировую интернационализацию просто побочным продуктом расширяющегося американского мирового порядка. А. Каллиникос и ряд других исследователей видят в современных процессах новую фазу западного империализма, при которой национальные правительства явились агентами монополистического капитала[94]. По мнению американского теоретика Н. Глейзера, глобализация — это «распространение во всемирном масштабе регулируемой Западом информации и средств развлечения, которые оказывают соответствующий эффект на ценности тех мест, куда эта информация проникает. Прежний чешский президент Вацлав Гавел предложил образ бедуина, сидящего на верблюде и носящего под традиционной одеждой джинсы, с транзистором в руке и с банками кока-колы, притороченными к верблюду. Возможно, джинсы и кока-кола малозначительны, но транзисторное радио, телевизор и Голливуд подрывают первоначальные ценности бедуина, какими бы они ни были… Когда мы говорим о «глобализации культуры», мы имеем в виду влияние культуры западной цивилизации, в особенности Америки, на все прочие цивилизации мира»[95].

Между двумя этими школами ведется — и долго будет вестись — весьма ожесточенная полемика. Главная проблема заключается вовсе не в том или ином определении, а в ответе на вопрос сможет ли незападный мир вступить в фазу глобализации, не претерпев предварительно вестернизации, отказа от своей культуры ради эффективных цивилизационных основ вестернизма?

Кто прав в споре о модернизации? Реальность пока такова: глобализация ведет к консолидации мира на условиях наиболее развитой его части, но в мир «старого капитализма» стремительно вторгается отставший на несколько столетий мир, сумевший воспользоваться открытостью науки, доступностью технологии, революцией в информатике и биологии.

Анализ глобализации требует ответа на вопрос: в какой степени революционным, рвущим связи с прежними традициями является текущее переустройство мира. Среди апологетов глобализации выделились два подхода: революционный и эволюционный. Им противостоит — в пику розовой картине будущего, рисуемой идеологами глобализма обеих названных ветвей — группа скептически настроенных в отношении глобализации теоретиков. Проследим отличие друг от друга этих трех школ на основе сопоставления их взглядов по основным оценочным моментам в таблице 5.

Таблица 5. Три взгляда на глобализацию

Источник: HeldD. а. о. Global Transformations.Politics, Economics and Culture. Cambridge: Polity Press, 1999, p. 10.

1. Сторонники революционных перемен — американские политологи Р. Кеохане и Дж. Най в книге «Мощь и взаимозависимость» (1977) обосновали то положение, что простая взаимозависимость стала сложной взаимозависимостью, связывающей экономические и политические интересы настолько плотно, что конфликт крупных держав теперь уже действительно исключен[96]. Теоретический прорыв в этом направлении совершил в 1990 году японец Кеничи Омае в работе «Мир без границ»: люди, фирмы, рынки увеличивают свое значение, а прерогативы государств ослабевают — в новой эре глобализации все народы и все основные процессы оказываются подчиненными глобальному рыночному пространству. Это новая эпоха в истории человечества, в которой «традиционные нации-государства теряют свою естественность, становятся непригодными в качестве партнера в бизнесе»[97].

В глобализации видится источник грядущего процветания, умиротворения, единых для всех правил, путь выживания, поднятия жизненного уровня, социальной стабильности, политической значимости, ликвидация стимула в подчинении соседних государств. Глобализационная волна пройдет по раундам мировых торговых переговоров, она обусловит выработку нового отношения к введению торговых ограничений, квот, тарифов, субсидий для своей промышленности.

Певцами революционных перемен стали такие авторы, как один из лидеров «Нью-Йорк Тайме» Томас Фридмен, несколько экзальтированно подающие блага рыночного капитализма и либеральной демократии, позволяющие капиталу молниеносно перемещаться в страны, где стабильно политическое устройство, где эффективна экономика, где прибыли наиболее многообещающи. Сторонники ускоренной и освобожденной от сдерживающих начал глобализации видят только в ней способ сблизить богатую (западную) часть мира с бедной[98]. Имеется в виду, что бедные страны, подобно Китаю и Индии, сумеют изыскать свою нишу в мировом производстве, опираясь не на косные, традиционно-ориентированные правительства, а на чувствительные к переменам и нововведениям частные компании и на столицы, приемлющие перемены.

Экономическая логика в ее неолиберальном варианте требует денационализации экономики посредством создания транснациональных сетей производства, широкой мировой торговли и гибких, основанных не на одном только долларе, финансов. В этой экономике «без границ» национальные правительства становятся простой прокладкой между взаимодополняющими экономиками. С ультраглобалистской точки зрения, прежнее противопоставление Севера Югу теряет всяческий смысл по мере того, как возникает новое глобальное разделение труда, которое заменяет прежнюю (центр-периферия) структуру мирового товарообмена на более сложную архитектуру экономической мощи: обновление и быстрое использование достижений науки против отвергающего рынок планирования.

Гиперглобализм представляет глобализацию будущего как фундаментальную реконфигурацию «всей системы человеческих действий»[99]. Подлинно важные решения «будут приниматься транснациональными компаниями в союзе с региональными правительствами… Это будет своего рода высокотехнологичный архипелаг посреди моря нищего человечества»[100]. Как и столетием ранее (в случае с Норманом Эйнджелом, предсказавшем в 1911 г. невозможность новых войн) возникли цивилизационные оптимисты: экономический взаимообмен столь важен и ценен для отдельных стран, что о военном конфликте с их участием нельзя и помыслить по мере роста глобализационного процесса.

А как же Афганистан, Ирак — перлы насилия XXI века? Многие из оптимистов (скажем, американец М. Дойл) полагают, что необратимая взаимозависимость, а с нею и абсолютное господство либеральной демократии, исключающей войны, наступят несколько позже — между 2050 и 2100 годами[101]. Период же до 2050 года пристрастием к миролюбию отличаться не будет — плата истории за географию.

2. Сторонники эволюционного подхода, возглавляемые теоретическими светилами первой величины — Дж. Розенау и А. Гидденсом, считают современную форму глобализации исторически беспрецедентной, относясь как к нерелевантному к сравнению с периодом до Первой мировой войны. Это направление требует от государств и обществ постепенной адаптации к более взаимозависимому и в то же время в высшей степени нестабильному миру[102], характерному неизбежными социальными и политическими переменами, совокупность которых составит суть развития современных обществ и мирового порядка[103]. Глобализация постепенно разрушает различия между отечественным и иностранным, между внутренними и внешними проблемами[104]. Дж. Розенау указывает на создание в традиционном обществе нового политического, экономического и социального пространства, к которому должны на макроуровне приспосабливаться государства, а на местном уровне — локальные общины[105].

Но сторонники эволюционного подхода (в отличие от радикалов) отказываются — обращаясь к будущему — определять направление охватившего мир процесса, самой сутью которого являются непредсказуемые изменения и чьей главной характеристикой имманентно является возникновение новых противоречий[106]. Они видят в глобализации долговременный процесс, исполненный противоречий, подверженный всевозможным конъюнктурным изменениям, и не претендуют на знание траектории мирового развития, считая пустым делом предсказание параметров грядущего мира, четкое определение потребностей мирового рынка или исчерпывающую характеристику возникающей мировой цивилизации. Эволюционисты проявляют осторожность и «научную скромность» и осмотрительность, не желая создавать ясно очерченные картины меняющегося калейдоскопа мира. Они не предсказывают создания единого мирового сообщества — не говоря уже о некоем едином мировом государстве.

На них производят впечатление броски и спады, неровность экономического краха. Никто не смог предсказать феноменального развития Китая после 1978 г.; сенсационную остановку японской экономической машины после 1990 г.; потрясающий бросок американской экономики в 1990-е годы; всемирное замедление 2000-х годов, крах Индонезии, Аргентины, Руанды, Кении.

Глобализация ассоциируется у эволюционистов с формированием новой мировой стратификации, когда некоторые страны постепенно, но прочно войдут в «око тайфуна» — в центр мирового развития, в то время как другие страны, словно заговоренные, безнадежно маргинализируются. Но и при явном разрыве одних стран от других не будет деления на «первый» и «третий» мир, оно будет более сложным. По существу, все три мира будут присутствовать в почти каждом большом городе в качестве «трех окружностей» — богатые (согласные с существующим порядком) и те бедные, кто окажется выброшенным на обочину мирового развития.[107]

Произойдет радикальное изменение самого понятия мощи и могущества. Суверенные государства сохранят власть над собственной территорией, но параллельно национальному суверенитету будет расширяться зона влияния международных организаций. «Сложные глобальные системы — от финансовых до экологических — соединят судьбу различных общин в отдаленных регионах мира… Носители мощи и подчиненные в системе этой мощи будут явственно отделены друг от друга едва ли не океанами. Современный институт территориально ограниченного правления окажется аномалией по сравнению с силами транснациональных организаций»[108]. При этом эволюционисты отрицают революционную, гиперглобалистскую риторику наступления исторического конца государства-нации как института. Их кредо: традиционные концепции государственности изменяются медленно, но постоянно. Суверенность сегодня — «есть нечто меньшее, чем территориально обозначенный барьер, это скорее источник и ресурс отстаивания прав и привилегий в пределах общей политической системы, характеризуемой комплексными транснациональными сетями»[109]. Мировой порядок уже не вращается вокруг оси суверенного государства. (Бомбометания против Югославии и удар по Ираку, защищающему свои права в ООН, — новая черта XXI века). Это принуждает правительства суверенных государств вырабатывать новую стратегию в мире, где завершились два с половиной века независимых суверенных государств Вестфальской системы.

Основная часть теоретиков обоих апологетических направлений полагают, что глобализация так или иначе нанесет смертельный удар суверенным государствам. «Очевидно, что растущая глобальная экономическая взаимосвязь, — полагает американский теоретик Р. Фолк, — совмещенная с влиянием Интернета и мировых средств связи (особенно телевидения), воспевающих консьюмеризм и создающих общее и одновременное восприятие новостей, изменит наше представление о мировом порядке фундаментальным образом. Государство не будет более доминирующей силой на мировой арене. Глобальные рыночные силы в лице многонациональных корпораций и банков излучают сильное и независимое влияние. Они действуют на международной арене с минимальными ограничениями. Усиливается воздействие локальных и транснациональных инициатив отдельных групп граждан по всевозможным вопросам местного значения — от строительства дамб до противодействия правительственным репрессиям. Международный порядок, определяемый этими силами, представляет собой переход от мира суверенных территориальных государств, к возникающей мировой деревне… В значительной мере социал-демократическая версия сочувствующего гражданам государства заменяется неолиберальным жестоким государством»[110].

Мнение американского политолога С. Стрейнджа: «Силы деперсонализированного мирового рынка становятся более влиятельными, чем мощь государств, чьи ослабевающие возможности отражают растущую диффузию государственных институтов и ассоциаций, переход власти к локальным и региональным органам»"[111]. Создаются новые формы социальной организации, заменяющие нации-государства. В новом, разворачивающемся в XXI веке мире «глобальный рынок подтачивает основы суверенности. Рынок медленно сужает сферу деятельности национальных правительств, оставляя им все меньше пространства для маневра. В то же время глобализация подтачивает демократический контроль. Начинают действовать законы свободного рынка, а не национальных парламентов»[112].

За утрату суверенитета своих правительств определенные сегменты общества получат материальный бросок вперед. Вследствие глобализации в 2000–2026 гг. наступит фаза ускоренного экономического роста. Наряду с общим улучшением образовательной системы этот рост убедит большинство стран, что их национальным интересам лучше будет служить сотрудничество с глобализирующейся международной системой, а не изоляция от нее или попытка сокрушить эту систему. После завершения эпохи турбулентности, в 2050–2080 гг. глобализация доведет общемировую консолидацию до уровня мировой федерализации, которая захватит и XXII в.

Пресса весьма оживленно обсуждает возможное будущее, особенно с точки зрения возможности появления надгосударственных органов. Так, американский журнал «Нью Рипаблик» предсказывает, что за экономической глобализацией последует политическая глобализация, которая доведет дело до создания мирового правительства[113]. Это отражение точки зрения той группы аналитиков, которые восторженно относятся к глобализации, видя в ней продукт новой технологии, порождающей принудительное следование экономическим интересам с одновременным подавлением национальных страстей: общества должны сделать выбор между модернизацией, открытием экономики и политических систем и старыми битвами по поводу территорий и национальной славы[114].

Глобалисты, при всех их оттенках, свято убеждены, что, несмотря на все противоречия, историческая тенденция повернет в сторону глобализации. И следует (вместо ностальгических воспоминаний о теряемом мире ясно очерченных национальных границ и национальных прерогатив) обратиться к строительству новой мировой структуры, погребающей под собой национальные границы. При этом глобализация не всегда «провоцируется сверху», она открывает своего рода простор самым разнообразным оппозиционным силам — защитникам окружающей среды, профсоюзам, фермерским организациям, женскому движению и прочим «малым интернационалам», все меньше обращающим внимание на национальные границы.

Идеологи глобализации представляют государственное планирование, помощь и содействие актами экономического обскурантизма и ретроградства. Даже для терпящих явный экономический крах государств кейнсианство и «Новый курс» президента Рузвельта сегодня табу. «Вашингтонский консенсус» нетерпимо относится даже к умеренной степени государственного планирования, дирижизма, защиты собственной промышленности, не говоря уже о социализме даже в самом бледнорозовом его варианте.

3. Направление скептиков. Не все специалисты согласны с советником Клинтона по национальной безопасности С. Бергером в том, что «президентская стратегия овладения силами глобализации благоприятна для американского народа и для всего мира»[115]. Более того, именно в развитых странах, таких как США, начала расти организованная оппозиция — значительные силы не только не все признали благотворность, но и в будущем не признают неизбежности реализации этого процесса. Особенно остро это ощущают профсоюзы. По мнению председателя международного отдела крупнейшего американского профсоюзного объединения АФТ-КПП Дж. Мазура, «будущее явится полем битвы тех общественных интересов, которые определят структуру мировой экономики двадцать первого века. Силы, стоящие за глобальными экономическими переменами — силы, выступающие против регулирования, помогающие корпорациям, подрывающие социальные структуры и игнорирующие общественные нужды, — встретят сопротивление»[116].

Скептики указывают на то, что интегрированный мир подвергнет себя новой опасности попасть в зависимость от основанных на насилии традиционно лидирующих регионов, от исступленных жертв неолиберальной идеологии или религии. (Даже президент Клинтон вынужден был признать, что отдельные группы и отдельные государства «могут отныне вторгаться в жизнь соседей и могут парализовать их жизненно важные системы, разрушить торговлю, поставить под вопрос благополучие и благосостояние народов, ослабить их возможности функционировать»[117]. Отсюда и реакция силовых структур США, которые снисходительно молчат по поводу саморегулирующегося мира и процветания глобализации.)

Наиболее выдающимися критиками глобализации в США являются Б. Барбер, Д. Кортен, Г. Дейли, П. Бьюкенен. В Европе наиболее выдающимся теоретиком контрглобализма стал Дж. Голдсмит[118]. Против «вашингтонского консенсуса» (сформировавшегося, как уже было сказано, еще в начале 80-х взаимопонимания и союза расположенных в американской столице министерства финансов США, Международного валютного фонда и Всемирного банка) выступили представители семи критических направлений, негативно характеризующих различные аспекты глобализации.

Первое направление исходит из того, что мощные современные государства вопреки любой степени глобализации сумеют сохранить собственный силовой и экономический потенциал, они не растворятся в аморфном глобальном конгломерате. При всей важности глобализировавшегося рынка национальная политика, а не «невидимая рука рынка» будет определять экономическое развитие мира. Трудно опровергнуть справедливость утверждения американского исследователя К. Уолтса о том, что «правительства и народы готовы пожертвовать своим благополучием, если речь идет о преследовании национальных, этнических и религиозных целей»[119]. Правительства и народы не готовы сдаться на милость компаний-чемпионов производительности в своей сфере.

На протяжении долгой истории человечества не некие абстрактные экономико-политические интересы, а целенаправленные действия правительств формировали (и будут формировать в будущем) экономико-политические блоки, союзы, ассоциации. Без политической воли, без решения соответствующих правительств не были бы созданы Объединение угля и стали (1951), Европейский союз, НАФТА, ОПЕК, АСТЕС и прочие интеграционные предтечи глобального рынка. В то же время продолжавшаяся долгие годы интеграция Восточной Европы не предотвратила дезинтеграции Советского Союза и Югославии. И в будущем интеграция Северной Атлантики, Западного полушария, Восточной Азии будет реализована лишь в случае, если «менее значимые» страны откажутся от самоутверждения и собственных национальных амбиций. Рассчитывать на это нереалистично. Следует лишь взглянуть на позицию Польши после президента Квасневского и даже на политику малых прибалтийских стран, чтобы оценить потенциал национализма.

В плане критики объединительного потенциала не следует также забывать, что лишь сравнительно небольшие страны импортируют и экспортируют значительную долю своего национального продукта. А крупные страны с большим ВНП производят основную его долю на собственном рынке. Именно поэтому такие страны, как США, Япония, Германия, меньше, точнее сказать, сравнительно незначительно зависят от других стран. Они могут позволить себе роскошь самостоятельных действий, имея несравненно более широкий спектр возможностей, они вовсе не обязательно зададутся целью привязать свою экономику к геоэкономическим комплексам, чьи интересы могут вовсе не совпадать с их собственными государственными интересами. То есть потенциал независимых национальных стратегий и действий никоим образом не будет погашен. В этом глобалисты, говорящие о нераздельной общности мира, уступают националистическим силам — как, скажем, во время проваленного голосования о принятии Европейской конституции в 2005 г.

Все это предупреждает против преувеличения самостоятельной сущности транснациональных корпораций. Критики глобалистических теорий указывают, что столь громко декларируемая интернациональность, космополитизм крупных компаний — определения, часто противостоя действительности. При всей их космополитичности, практически о каждой из ТНК можно твердо сказать, где ее подлинная штаб-квартира, кому она платит налоги, чей флаг приветствует, какое правительство считает своим. Среди ста крупнейших корпораций мира нет ни одной, национальная принадлежность которой была бы не ясна, которая являлась бы просто глобальной. По всем параметрам — размещение инвестиций, месторасположение исследовательских центров, национальность владельцев, держателей акций, менеджеров и дистрибьютеров — четкая национальная ориентация прорисовывается немедленно. Даже технологический уровень корпорации полностью отражает уровень страны принадлежности.

Таково противостояние глобализму на макроуровне, на уровне межгосударственных отношений и по вопросу о мнимой наднациональности международных корпораций. Но критика глобализации все более активно спускается и на микроуровень, на уровень отдельных соседских общин, городских и пригородных сообществ. Коммунитаристы видят в глобализации антитезу небольшим комьюнити, соседским общинам, которые, с их точки зрения, являются основой подлинной демократии и охраны прав граждан. Мировые рынки ввиду их колоссальной отдаленности подрывают ответственность граждан — базис, на котором зиждется современная демократия. Никакая система трудовой мотивации не в состоянии заменить здравые соседские общины. Выступающий с подобными идеями американский политолог Р. Барбер называет мир глобализации «виртуальным миром Мак-Уорлд», который пытается заменить реальный мир фикциями консьюмеристской культуры. Пока аннигиляция национального и непосредственного окружения представляется неубедительной. Силы глобализации еще не обесценили мощь государств, чьи лидеры еще в состоянии будут действенно пользоваться своим политическим контролем.

Второе направление считает, что скоротечное, непродуманное занижение и даже уничтожение национальной идентичности чревато колоссальной дестабилизацией отдельных стран и мировой системы в целом. Своим требованием свободного рынка Соединенные Штаты уже привели к социальным взрывам в неведомых им странах. Недавний пример дестабилизации огромной Индонезии, покорно подчинявшейся глобалистским требованиям МВФ, впечатляет.

Представители этого направления считают, что в целом идея автоматически достигаемой свободнорыночной экономикой самостабилизации — «архаична как курьезное наследие рационализма эпохи Просвещения, которое уцелело только в Соединенных Штатах»[120]. Как пишет американец Дж. Грей, «глобальное laissez faire является национальным американским проектом». Как полагает американский аналитик Д. Каллео, «стилизованный по-американски глобализм означает однополярный Pax Americana, а не диверсифицированный плюралистический мир, где властью нужно делиться. Разрыв между фиксированным однополярным воображением и растущими плюралистическими тенденциями в реальном мире представляет собой постоянно усугубляющуюся опасность. Эта опасность проявляет себя в политической линии, которая противопоставляет Америку одновременно интересам России, Китая и даже Европы»[121].

Восхождение на престол идеологии глобализации, которую Дж. Грей называет «фундаментализмом свободного рынка», полностью соответствует интересам лишь одной страны и одного общества — американского. Фактически США при помощи глобализации попытаются осуществить «революционный захват» мировой экономики, и любая другая «экономическая цивилизация» ими отвергается. Лишь исходя из собственных интересов, американцы убеждены в универсальном характере достоинств свободного рынка, что ведет к жестокому навязыванию рыночных реформ многим незрелым обществам, неподготовленным государствам. Этим глобалистским фундаменталистам все особенности исторического развития подаются просто препятствием к реализации свободной торговли — близорукая оценка процесса модернизации, столь неоднородного и несводимого к единому (глобалистическому) знаменателю.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.