Глава 14 ПЕРЕХОД ОТ ОДНОПОЛЮСНОГО МИРА

Глава 14

ПЕРЕХОД ОТ ОДНОПОЛЮСНОГО МИРА

Естественная диффузия мощи предопределяет шаткость положения лидера. Отсутствие непосредственных соперников, забвение прямых (и даже косвенных) угроз неизбежно порождает коварную самоуверенность, чувство самодовольства, чреватое невниманием к проблемам других, что стимулирует их объединение, ведущее к конечной потере лидером своего могущества. В то же время «фактом является, что остальной мир реагирует на американскую мощь в классической манере поиска противовеса, ведь не мотивы и намерения важны, а относительная мощь государств»[675].

Нестабильность гегемонии. История учит, что гегемония — с трудом удерживаемая позиция. Особенно, если речь идет о десятилетиях нашего бурного времени. Гегемон не может не совершать ошибки. Его внутреннее психологическое поле не может быть постоянно настроено на жертвенность. Внутренние проблемы статистически чаще преобладают над потребностями контроля в отдаленных пределах. В большом историческом смысле Америка не может рассчитывать на феноменальную историческую исключительность. Конечность ее лидерской миссии определена природой человеческих и межгосударственных отношений. Гегемония, полагает живущий в Париже американский обозреватель У. Пфафф, «является внутренне нестабильной, поскольку международная система естественным образом стремится к балансу и противится гегемонизму. Гегемон постоянно находится в опасности»[676]. В то же время «гегемон обуреваем гордыней и эксцессами изнутри, и угрозами извне»[677].

Односторонность американского внешнеполитического поведения подвергается сомнению и критике еще и потому, что она не является уже ответом на некую (прежде советскую) угрозу, а проявляется как качество само по себе — как неукротимое стремление к лидерству. Это не первый в истории случай, когда лидерство, параллельно с огромными возможностями, несет с собой опасность противостояния с недовольным внешним миром.

Два столетия назад в положении современных Соединенных Штатов находилась Великобритания — она тоже испытывала страх перед потерей глобального могущества. Один из ее великих мыслителей и ораторов Эдмунд Берк выразил свои сомнения так: «Я боюсь нашей мощи и наших амбиций; я испытываю опасения в отношении того, что нас слишком сильно боятся… Мы можем обещать, что мы не злоупотребим своей удивительной, неслыханной доселе мощью, но все страны, увы, уверены в противоположном, в том, что мы, в конечном счете, своекорыстно воспользуемся своим могуществом. Раньше или позже такое состояние дел обязательно произведет на свет комбинацию держав, направленную против нас, и это противостояние закончится нашим поражением»[678]. Пессимизм Берка на новом этапе англосаксонского могущества разделяется немалым числом специалистов как внутри США, так и в огромном внешнем мире.

Логику Берка хорошо понимают (и солидарно разделяют) те, кого называют неоизоляционистами — наследники движения «Америка превыше всего», либертарианцы, убежденные пацифисты, все те, кто отвергает миссионерский пыл гегемонистов.

Объективные факторы. Фаза почти неестественного по мощи подъема одного из субъектов мировой политики не может длиться бесконечно. Американский век может не наступить по объективным причинам.

Во-первых, Соединенным Штатам, даже будучи близким к гегемонии, будет чрезвычайно трудно контролировать все основные мировые процессы. Мир значительно более сложен, чем его подают безоглядные сторонники «воспользоваться уникальным шансом»; мир практически непредсказуем, в своей эволюции он опасен, и даже малая тучка на горизонте способна принести разрушительную бурю. Предотвратить все проявления мировой анархии, пренебречь всеми угрозами международного терроризма не может никакая сила, будь она даже преисполнена невероятной жертвенности; но даже малую жертвенность возродить весьма сложно, поскольку любые сегодняшние подрывные процессы не способны угрожать жизненным устоям США, а значит бесконечная жертвенность неоправданна.

Даже если учитывать только материальные обстоятельства. Полвека назад США производили половину мирового валового продукта, в своей торговле имели колоссальное положительное сальдо, хранили у себя две трети мирового запаса золота, кредитовали едва ли не все развитие мира. В начале XXI века на США, в которых живут менее пяти процентов мирового населения, приходится примерно 20 % мирового валового продукта. У них хронический торговый дефицит, золотые запасы Америки вдвое меньше европейских. Америка превратилась в крупнейшего мирового должника.

Для поддержания гегемонии США, по оценке экспертов, должны увеличивать в год военный бюджет на 60–80 млрд. дол.[679]. (Такое увеличение военных расходов мы видим в 2002–2006 финансовых годах.) Сторонники укрепления американской гегемонии в конгрессе США предлагают расходование дополнительно 60-100 млрд. дол. в год на протяжении ближайших двадцати лет. Поддержание благоприятного для себя соотношения сил требует от США расходов на военные нужды не менее 3,5 % своего ВНП. Законодатели и население не всегда видят в этих расходах резон. Неизбежные новые экономические проблемы наложат ограничения на внешнеполитические возможности. Не забудем, что уже наказание Саддама Хусейна в 2003 г. стоило Америке сотен миллиардов долларов. Одна лишь операция в Боснии, оцениваемая примерно в 10 млрд. дол. в год, никак не может осуществляться за счет только американских средств, основываться на возможности США «проецировать мощь», служить полицейским мира. Операция в Афганистане в 2002 г. вызвала напряжение в американской экономике. Соединенным Штатам при определенном стечении обстоятельств может оказаться сложно сохранить обязательное условие американской гегемонии — «сохранение более эффективного контроля над европейскими военными возможностями в рамках и контексте НАТО»[680].

Во-вторых, будущее уже не может предоставить Америке прежних, невероятно благоприятных условий. В начале XXI века долг США перевалил за 1 трлн. дол., увеличиваясь ежегодно на 15–20 % (одна лишь Япония владеет американскими облигациями на 300 млрд. дол., а Китай — на 50 млрд. дол.). В будущем инвестиции иностранцев в США значительно превзойдут американские инвестиции за рубежом, знаменуя собой окончание великого наплыва американских инвестиций во внешний мир. Теперь этот мир сам пришел в Америку.

Присоединение к агрессивному экспорту Японии и «тигров» — Китая, Индонезии, Малайзии и Мексики — привело к напряжению в американской экономике, к потере целых отраслей, к безработице и падению жизненного уровня даже квалифицированных рабочих. Дополнительные (колоссальные) мощности, созданные новыми индустриальными странами в производстве полупроводников, выплавке стали, текстильной — ориентированной на экспорт мировой промышленности (в Китае например, на уже перегруженный экспорт ориентируется примерно 70 % промышленности), сделали ясным, что в новом веке экспортные отрасли производителей будут работать быстрее, чем способна потребить их продукцию Америка. В то же время в стране с многотриллионным долгом нельзя потреблять выше некоей планки — дальнейшее растущее потребление поведет к опасному долгу страны.

К тому же стареющее население Америки явится менее перспективным массовым покупателем будущего. Сохранение баланса национальной экономики США потребует от американского правительства ограничить допуск на национальный рынок иностранных экспортеров. Все большее число развитых и развивающихся стран встретит горькое разочарование на прежде казавшемся бездонным рынке Америки. Привязанность тех, кто построил свою экономику (а, соответственно, и политику) на использовании сегмента богатейшего американского рынка, неизбежно ослабнет.

В-третьих, Соединенным Штатам, поднявшимся на необычайную вершину, все труднее рассчитывать на солидарность союзников, главные среди которых — Германия и Франция — категорически отказались поддержать США в войне против Ирака. Действует неистребимое правило: отчуждение лидера, почти автоматическое формирование контрбаланса. Скажем, европейские союзники выступают против излишнего рвения Вашингтона в войне с Ираком. Ощутимо было сопротивление политике в Косове. Вашингтону не удалось принудить Россию отказаться от строительства атомного реактора в Иране, военного сотрудничества с Китаем и Индией. Канада вопреки американскому сопротивлению налаживает контакты с Кубой. В мире нарастает критическое отношение к отказу США ограничить процессы, загрязняющие окружающую среду.

Многократно повторяемое положение: в условиях паранойи холодной войны солидарность союзников проявлялась почти автоматически. Но исчезновение «общей миссии» неизбежно поведет дело союзнических отношений по руслу экономической конкуренции, а на этом пути солидарность уступает место жестоким законам рынка и потенциальные (прежние) союзники могут весьма быстро ожесточиться — что мы уже многократно видели в ходе восьми послевоенных раундов торговых переговоров в рамках ГАТТ и теперь уже ВТО. Соединенные Штаты могут усугубить ситуацию, дав выход «праведному гневу» в отношении ненадежных союзников, неблагодарности клиентов, жесткости несправедливой конкуренции, тяготы решения «неразрешимых» проблем — общей цены лидерства, переходящего в гегемонию.

В-четвертых, периферия всегда объединяется против центра. Остальные страны начинают ощущать, что они не могут более доверять, сотрудничать, получать нечто позитивное от гегемона, они начинают предпринимать действия по созданию контрбаланса. Диффузия капитала, технологии и информации трансформирует внутреннюю жизнь огромного числа стран, порождает неожиданную жизненную силу, трансформирует прежний образ жизни; это делает ее более пестрой, многосторонней и непредсказуемой — в любом случае это развитие подрывает статус-кво, столь благоприятный для Соединенных Штатов.

В мае 2004 г., сразу же после взятия повстанцами Фаллуджи, председатель объединенного Комитета начальников штабов генерал Ричард Майерс сказал: «В случае перелома здесь нас ждет общий успех». Шестью месяцами позже — перед ноябрьским наступлением на Фаллуджу генерал Джон Абизаид, командующий американскими войсками в Ираке и в Афганистане, пришел к заключению: «Когда мы выиграем эту битву — а мы ее выиграем, — в Ираке не останется места прятаться от нас». Фаллуджу американцы взяли, и генерал Джон Саттлер, командующий военно-морской пехотой в Ираке сказал, что на этот раз повстанцам перебит спинной хребет». Но шли месяцы, а ожесточенность иракского сопротивления не ослабевала. Несмотря на это, через семь месяцев вице-президент Ричард Чейни заявил, что повстанческая активность в Ираке находится «при последнем издыхании». С ним согласился генерал-лейтенант Джон Вайнс — командующий союзными войсками в Ираке: «Инсургенты уже не усиливают своих операций»[681]. Но весь этот показной оптимизм рухнул в 2005–2006 годах по мере того, как иракские силы доказали, что их не сломить.

Ирак был первым испытанием «доктрины Буша», ее сердцевины — обоснования необходимости «упреждающего удара». Один из высших представителей администрации указал прямо и непосредственно: «Ирак — пример того, что случается, когда Соединенные Штаты что-либо ставят в свою повестку дня, а затем привлекают весь остальной мир к решению поставленной задачи».

В то же время колоссальная военная мощь никогда не будет достаточной для контроля по всем азимутам. «Американские вооруженные силы показывали себя непобедимыми до тех пор, пока конфликт мог быть сдержан в пределах определенных географических и технических границ. Любая выступившая против США держава примерно размеров Кувейта или Кореи использует только обычное оружие, она не нападает на базовые структуры, которые позволяются превосходной американской мощи, и уже поэтому такая держава обречена. Но держава, которая осуществляет свою военную программу как раз с намерением нейтрализовать эти главные американские преимущества, имеет лучшие шансы — как в ходе ведения военных действий, так и в том, чтобы (это более важно) сдержать само американское выступление… Вместо того чтобы конкурировать в производстве более совершенных танков и самолетов, отдавая сферу технологического совершенства Западу, Азия сдвигается в сторону средств массового поражения и баллистических ракет, средств доставки боеголовок. Разрушительные технологии Азии разворачиваются прямо перед глазами Запада, но остаются едва ли не незамеченными, поскольку Запад концентрируется на проблеме своего общего лидерства… Это не вопрос о двух «нациях-изгоях», идущих всем вопреки. Если создание баллистических ракет и средств массового поражения делает государство «парией», то в Азии существует уже как минимум восемь таких государств. Израиль, Сирия, Иран, Пакистан, Индия, Китай и Северная Корея — все реориентируют свои военные системы с пехотных войск на сокрушительные технологии. Некоторые страны стремятся к обретению химического и биологического оружия; некоторые создают атомное оружие; некоторые строят все эти виды вооружений. Но общим является направленность на баллистические ракеты»[682].

Наиболее показательным примером противостояния американской империи стало поведение Ирана, устремившегося к овладению ядерными технологиями.

Удар по Ирану? Многие американские специалисты всерьез сомневались в том, что администрация Буша может нанести удар по Ирану. Но в конце марта 2006 года эти сомнения начали ослабевать.

Вице-президент Ричард Чейни произнес важную речь, в которой содержалась угроза, направленная против Ирана. Государственный секретарь США Кондолиза Райе заявила перед Конгрессом США, что Иран является самым серьезным вызовом Америке. Президент США Буш обвинил Иран в пособничестве нападению на американских солдат. «Неоконсерваторы бьют в барабаны, в то время как кабельные средства массовой информации обрамляют свои сообщения баннерами с такими словами, как «обратный отсчет» и «решительное выяснение отношений. Месяцами я говорил тем, кто брал у меня интервью, что никакой высокопоставленный политик или военный не рассматривает всерьез военное нападение на Иран. В последние несколько недель я изменил свое мнение».[683] Глава министерства национальной безопасности Джозеф Циринционе: «Я им доказывал, что военный удар стал бы губительным для Соединенных Штатов. Он привел бы к тому, что иранская общественность сплотится вокруг в остальном непопулярного режима; он разжег бы гнев против американцев во всем мусульманском мире; он поставил бы под угрозу и без того уже хрупкие позиции США в Ираке».

Если Америка выступит против Ирана, тот просто начнет помогать иракским шиитам. Нападение на Золотую мечеть в Самарре уже вызвало консолидацию шиитов. Причем даже центральная милиция является более дестабилизирующим элементом, чем инсургенты. Ее численность увеличилась за прошлый год с 6 до 10 тысяч человек.

Постоянно осуществляется помощь из-за рубежа. Иран помогает Верховному Совету Исламской революции. Саудовская Аравия, Иордания и отдельные лица из Сирии помогают суннитам, оказавшимся в новом Ираке в сложном положении. Если суннитское племя оказывается атакованным в Ираке, имея родственников в соседних странах, это племя немедля обращается за помощью и получает ее.

Ричард Хаас, недавно бывший главой отдела планирования госдепартамента, говорит, что гражданская война «явственно будет иметь антиамериканский характер»[684].

Президент Буш сказал в конце марта 2006 года, что «Саддам Хусейн, а не американское правительство, виноват в гражданском раздоре в Ираке»[685].

Результаты войны. В течение нескольких дней стало ясно, что американская армия и ее союзники «приготовлены к войне, но не к миру». Воинские части на протяжении нескольких месяцев не могли даже восстановить электрического освещения в одном лишь Багдаде, не могли восстановить цивилизованной жизни хотя бы на уровне режима Саддама Хусейна, не могли обеспечить работой огромную массу иракцев, вернуть к труду демобилизованную иракскую армию.

Субъективные факторы. Не гранитной является и воля гегемона. Образ глобального шерифа в общем и целом, вопреки пропаганде и жесткому прессу десятилетий холодной войны, не импонирует большинству американцев. Более того, значительно изменился фокус их непосредственного внимания. Американскую общественность ныне больше беспокоят внутренние проблемы — ухудшение окружающей среды, распространение наркотиков, криминал, терроризм. «Общественный интерес к политико-военным проблемам, который определял международные дела во время холодной войны, упал даже среди тех, кто характеризует себя интернационалистами… Общественность в общем и целом протестует против одностороннего вмешательства Соединенных Штатов в разрешение споров в отдаленных местах — в Баня-Луке, Тимишоаре, Центральной Африке — особенно если это представляет угрозу военному персоналу американских вооруженных сил. Поддержка американского участия в миротворческих операциях ослабла. Отказ конгресса вносить взнос в ООН не вызвал общественного возмущения»[686]. Американские законодатели отказались дать президенту особые полномочия для заключения торговых соглашений с внешними партнерами страны.

Проблема заключается в том, что «американцы любят считать себя первой мировой державой, но они не имеют глубоких исторических обид или страстей, необходимых для того, чтобы доминировать над другими или реформировать других; они не склонны наделять свое слабеющее правительство необходимыми полномочиями, а себя заковывать в дисциплину, требуемую для осуществления глобальной гегемонии»[687]. Как пишет У. Пфафф, противостоящий изоляционизму «интернационализм является более теорией, чем практикой, и основывается на значительном невежестве относительно происходящего за рубежом. Конгресс не всегда отражает общественное отношение, но в той мере, в какой он это мнение отражает, американский ответ на угрозы национальным интересам — даже коммерческим интересам — чаще всего является односторонним и несущим черты ксенофобии. Это шаткое основание для проведения политики глобальной гегемонии»[688].

Расширяется пропасть между продолжением оснащения таких вооруженных сил, которые выиграли две мировые войны, готовых вести одновременно две войны типа тех, что имели место в первой половине XX века, и неготовностью общества и элиты платить кровью, убивать и жертвовать собой в этих конфликтах. На пути силовой политики встает новое фундаментальное правило (мы цитируем в данном случае американца Д. Риэфа): «Население Соединенных Штатов не потерпит ни длительной войны (подобной вьетнамской), ни ощутимых, значительных потерь»[689]. Если эта пропасть будет расширяться, то центральная роль Америки в мире подвергнется изменениям довольно быстро. «Вот почему, — пишет Д. Риеф, — факт отсутствия у США соперника где-нибудь на горизонте делает современную ситуацию такой настораживающей»[690].

Несколько субъективных факторов, ощутимых и в США и за их пределами, следует выделить особо.

Во-первых, происходит дегероизация американского политического Олимпа, а собственно, и самой американской политической системы. Между Уотергейтом и скандалами периода Клинтона исчезла аура, которую мир видел над воином-политиком Эйзенхауэром и «юным цезарем» Джоном Кеннеди. «Потрясенная неурядицами внутренняя сцена Америки, — пишет историк П. Кеннеди, — внутренняя направленность ее культурных войн предопределяют растущую сложность нахождения лидеров, которые фокусировали бы свое внимание на международных проблемах… Все это ослабит способность Америки к мировому лидерству»[691].

Во-вторых, как бы завершился своего рода «крестовый поход» американцев во внешнем мире. Они одержали все возможные победы. Не пора ли почить на лаврах? Возникает картина, когда основная масса американского населения все еще поддерживает идею мирового лидерства, но, повторяем, весьма нерасположена «платить» за него — она явно не готова к самоотверженности, она против американских жертв. Американцы не расположены видеть свою страну глубоко вовлеченной в долгосрочные внешнеполитические кризисы. Речь не идет о некоем возврате американского изоляционизма, но явно иссякает энтузиазм следовать клятве президента Дж. Кеннеди «заплатить любую цену» за свое лидерство в мире.

Об ослаблении интереса простых американцев к прежде привлекательному миру можно судить хотя бы по туристическим потокам. В XX веке число американцев, выезжавших за границу, значительно превышало численность иностранцев, посещавших Соединенные Штаты. На рубеже XX–XXI вв. эти цифры почти сравнялись (по 45 млн. человек выезжали из США и приезжали в них). Численность иностранцев, навещающих Америку, в XXI в. будет значительно больше массы американцев, выезжающих за границу.

В-третьих, во внешнем мире растет убежденность в том, что американский опыт практически неимитируем, что повторить американский путь не сможет никто. Хотя бы потому, что недостаточно земных ресурсов и уровень американского потребления, воспроизведенный в массовых масштабах, просто опустошит планету — основных ископаемых при американском темпе потребления хватит лишь на несколько десятилетий.

Соответственно, нетрудно предположить, что будут расти сомнения в воспроизводимости, имитируемости столь пропагандируемой системы ценностей, в либерально-экономической модели Америки, подаваемой как неизбежное будущее человечества («конец истории» и т. п.). Как приходит к выводу американский исследователь де Сантис, «либерально-демократическая идеология, может быть, и одержала триумф над государственнической коммунистической альтернативой и над азиатской моделью индустриального планирования и политической опеки. Но это не означает, что другие нации торопятся повторить американский путь, еще менее готовы они последовать путем, который считают противоречащим их интересам. И чем больше необходима будет помощь других стран для реализации американских инициатив, тем больше те будут настаивать на собственном пути»[692].

В-четвертых, ослабевает магнетическая притягательность массовой культуры США. Даже средний американец не будет доволен жизнью в стране, где «половина браков завершаются разводом, где в двухчасовом фильме сотня сцен насилия. Уже есть признаки изменения системы ценностей — призыв к контролю над оружием, реформация системы общественного здравоохранения»[693]. Скепсис набирает сторонников. «С распадом Советского Союза никакая сила уже не угрожает существованию Америки и никакая внешнеполитическая идея не возбуждает общественного интереса. Конгресс во все большей степени «балканизирован» — многие демократы не убеждены в достоинствах свободной торговли, а республиканцы питают слабый интерес к международным проблемам, у них нет желания посвящать время международным делам. Президент должен учитывать эти тенденции»[694].

В-пятых, неясен ответ на вопрос, как совместить прием огромного числа иммигрантов (столько же, сколько принимает у себя весь остальной мир) с центральной ролью Интернета и построенной на нем экономики со всеми новыми присущими ему (Интернету) ценностями? Как сочетаются между собой национализм и космополитизм, мир клятвы новой родине и анонимный мир современных массовых коммуникаций?

В-шестых, критически важным обстоятельством является разлад в отношениях между внешнеполитической элитой США и основной массой американского населения. Обратимся к социологической статистике. Согласно опросам чикагского Совета по международным отношениям, 98 процентов американской элиты категорически выступают за мировое лидерство. Гораздо сложнее отношение к этому вопросу основной массы американцев. Американская общественность не выразила никакого энтузиазма по поводу новой предполагаемой атаки против Ирака в феврале 1998 года, не выказала энтузиазма в случае с балканской военной интервенцией весной 1999 года, не была готова к полномасштабным операциям в Афганистане и Центральной Азии в 2002 году. Расширение НАТО на Восток получило весьма сдержанное одобрение незначительного большинства американцев.

Элита уже не может преподносить своему народу нечто «логически безукоризненное» типа стратегии «сдерживания». (Сдерживать СССР уже поздно, а КНР еще рано.) В то же время 72 % американцев полагают, что Соединенные Штаты не должны слишком вовлекаться в международные дела, а должны концентрироваться на внутренних национальных процессах — этого мнения элита явно не разделяет. По умозаключению Ф. Закариа, «общественность более не верит, что элита идет правильным путем. Общественность полагает, что элита слишком интернационально настроена, слишком концентрируется на грандиозных проектах — таких, как поддержание стабильного мирового порядка или расширение зоны свободной торговли, а не на интересующем американский народ улучшении внутри американской жизни»[695].

Обратимся хотя бы к мировой торговле. 79 % представителей элиты выступают за ликвидацию таможенных барьеров и расширение мировой торговли, среди широкой общественности такую идею поддерживают лишь 40 % населения[696]. Только 51 % представителей элиты считают защиту американских рабочих мест «очень важной целью» — каковой ее считают 84 % общественности. Такого водораздела между широкой публикой и элитой не существовало в годы холодной войны, но он обрел очевидную зримость в начале третьего тысячелетия. И если настроенные на долгосрочную гегемонию политики не сумеют создать массовую поддержку жесткому международному курсу страны, внутреннее основание гегемонии прогнется несмотря на все физическое могущество.

Как резюмирует де Сантис: в конечном счете «Соединенные Штаты не владеют достаточными ресурсами и необходимой волей, чтобы осуществлять свою (контрольную) работу бесконечно»[697]. Более углубленные в себя, менее прозелитирующие как носители новых ценностей американцы встретят жесткое конкурентное давление менее избалованных исторической судьбой соперников-конкурентов. И судьба Америки может оказаться стандартной для мирового центра: цена «имперской вахты» окажется для более самососредоточенного общества все менее и менее приемлемой.

Лидерство в неудовлетворенном мире. Как оценивает ситуацию С. Хантингтон, «однополюсная система предполагает наличие одной сверхдержавы, отсутствие крупных держав, множество мелких стран»[698]. Только в такой обстановке сверхдержава могла бы эффективно решать основные международные вопросы, и никакая комбинация, никакой союз других держав не мог бы противостоять единственному силовому полюсу. На протяжении многих столетий такой державой был античный Рим, а в своем дальневосточном регионе — Китай.

«Нечасто, — отмечает У. Пфафф, — американцы задаются вопросом, имеют ли они достаточные моральные и интеллектуальные ресурсы для осуществления роли гегемона… Но реальность, сила вещей, эвентуально поставят во всю ширь этот вопрос, даже если сейчас он и непопулярен»[699]. Некоторые умудренные американцы задают роковой вопрос уже сейчас: «Великий вопрос американской внешней политики уже сейчас заключается в противоречии между настойчивым желанием оставаться главной глобальной силой и постоянно растущим нежеланием платить цену за такую позицию»[700].

Отмечая свое девяностолетие, патриарх американской политологии Дж. Кеннан дал весьма критический анализ возможности для Соединенных Штатов осуществлять мировую гегемонию: «Перед нами в высшей степени нестабильный и неудовлетворенный мир — преисполненный противоречий, конфликтов и насилия. Все это бросает нам такой вызов, к которому мы не готовы. В течение 60 лет внимание наших руководителей и общественного мнения было монополизировано совсем другими угрозами… Наши государственные деятели и общественность не приспособлены реагировать на такую мировую ситуацию, в которой нет четко выраженного фокуса для проведения национальной политики»[701]. Кеннан не утверждал, что Америка нуждается в четко прописанной великой стратегии (имитирующей стратегию сдерживания), но он констатировал факт, что Вашингтон едва ли готов к решению проблем нового мира XXI века. Он указал и на внутреннее разъединение, и на противостояние несклонного быть управляемым внешнего мира.

Иные приоритеты. Кеннан прав, говоря об изменении фокуса национального интереса. Опросы общественного мнения подтверждают этот факт. Американцы воспринимают внешние угрозы следующим образом (в процентах, начиная от наиболее значимых): международный терроризм (80 %); применение химического и биологического оружия (75 %); возникновение новых ядерных держав (73 %); эпидемии (71 %); превращение Китая в мировую державу (57 %); поток иммигрантов в СЩА (55%о); конкуренция Японии (45 %); экономическое соперничество со странами с низким жизненным уровнем (40 %); исламский фундаментализм (38 %); военная мощь России (35 %); региональные этнические конфликты (34 %); экономическое соревнование с Западной Европой (24 %)

Большинство американцев в общем и целом, повторяем, предпочитают интернационализм изоляционизму, но при этом не склонны к жесткой вовлеченности и сопутствующим издержкам. (В этом отношении американская империя повторяет эволюцию британской империи. Британские генералы Второй мировой войны Монтгомери и Александер в качестве молодых офицеров видели страшные потери Первой мировой войны, обескровившие целое поколение. Став старшими военачальниками, они прежде всего думали о минимизации людских потерь. Такую же эволюцию претерпевают американские младшие офицеры периода вьетнамской войны — теперь четырехзвездные генералы более всего боятся массовых людских потерь.)

Мир не окрашен для американцев одной краской, они выделяют более важные для себя страны, за чьей политикой следует следить в первую очередь. Шкала жизненных интересов размещает такие страны (по степени уменьшения значимости для США в % населения и политических лидеров):

Таблица 9

Источник: «Foreign Policy», Spring 2003, p. 103.

В опросах американского общественного мнения только в одном случае американцы выражают готовность применить американские вооруженные силы за пределами США — в случае вторжения Ирака в Саудовскую Аравию, ради наказания Аль-Каиды в мусульманском мире.

В результате внешняя политика США находится под влиянием интересов отдельных групп, влиятельных частных, а не общенациональных интересов, не общенациональной стратегии. Некоторых американских политологов это раздражает: «Если современная эра американского превосходства подойдет к преждевременному окончанию, а за ней последует период повышенного насилия и окончания процветания, то объяснением этому будет американская глупость, а не внезапный подъем противника»[702].

Неприемлемые материальные расходы. Такие американские исследователи, как У. Грейдер (посетивший немалое число заграничных баз — места дислокации американских войск на самых разных широтах), приходят к выводу, что на определенном этапе чисто материальная цена поддержания огромной зоны влияния окажется неприемлемой для большинства американцев. Грейдер пишет: «Даже если современный консенсус по поводу поддержания текущих уровней вооруженных сил сохранится, бюджетное напряжение, уже видимое и ощутимое, станет в конечном счете непереносимым. Цена еще более дорогостоящих исследований и разворачивание новых систем вооружений, необходимых для обеспечения минимального уровня американских потерь, значительное повышение зарплат и пенсий военнослужащим, рассчитанное на предотвращение их ухода в гражданские области, на поддержание нынешнего масштаба воинского контингента и индустриальной инфраструктуры, создаст бремя, которое, попросту говоря, станет невыносимым для американцев даже в период экономического процветания»[703].

С одной стороны, ослабление желания выполнять внешнеполитические обязательства и предпринимать инициативы за пределами границ США произойдет еще более естественным образом в случае замедления роста американской экономики, когда расходы на социальные нужды выйдут на первый план и. нанесут удар по бюджету вооруженных сил США. При этом создание высокотехнологичных видов вооружений может очень быстро стать настолько дорогостоящим (учитывая безусловный настрой американского населения на предотвращение всех возможных потерь), что начнут поглощать основную массу ассигнований на военные нужды, создавая объективно нужду в его увеличении.

С другой стороны, усилия по сохранению в армии «лучших и самых ярких» станут бессмысленными в случае продолжения экономического бума в экономике страны. Американская армия начнет терять самый квалифицированный персонал. Скажем, гражданские авиакомпании будут сманивать лучших военных пилотов. Способность содержать армию, годную к глобальной миссии, станет все более трудной. Эти взгляды наиболее убедительным образом выразил бывший пилот ВМС сенатор Маккейн, весьма ярко проявивший себя во время избирательной кампании республиканцев в 2000 году.

С третьей стороны, настроения молодого поколения американцев едва ли окрашены в героический дух жертвенной обороны трансконтинениальных границ — вех всемирной зоны влияния. Американское общество эволюционировало в направлении не тяги к имперской славе, а в направлении ценностей комфорта, долголетия, индивидуального самоутверждения. «Наше общество, — подчеркивает Д. Риефф, — сделало здоровье общепризнанно наиболее важной социальной ценностью… В Америке индивидуумы, попавшие в катастрофу или ущемленные неудачным поворотом событий, немедленно принимаются искать, кого можно в этих несчастьях обвинить. В таком культурном контексте старые доблести жертвенности, подчинения, дисциплины и риска теряют свой смысл, и неудивительно, что армия США должна приспособиться к этим реалиям»[704].

В течение уже долгого времени американцы полагают, что проблема может быть решена за счет революции в передовой военной технологии, позволяющей наносить сверхточные удары, сохраняя при этом людскую силу. Отсюда огромные усилия по созданию целого потока направляемых лазерным лучом ракет, управляемых снарядов и бомб, которые должны минимизировать людские потери. Подлинная проблема заключается в том, что, не желающее ничего слышать о людских потерях, американское население в то же время выросло в твердой вере в буквально безграничную американскую военную мощь.

Для лидерства в мире США нуждаются в самом образованном населении. В то же время серьезные исследователи отмечают, что американская система образования дает сбои, что американские дети учатся меньше на 40–80 дней в год, чем их сверстники в Европе и Японии; качество образования также оставляет желать лучшего. Инвестиции в образование, инфраструктуру и исследования сократились. Американцев будет заботить, что их правительство «ничего не сделало для повышения уровня образования тех, кто не учится в университетах. Для экономики первого мира массивная рабочая сила третьего мира — не самый прочный экономический фундамент»[705].

Мир не разделяет многие из американских ценностей. Мы видим, как возглавляемая канадцами группа из 20 стран отвергла «американский культурный экспорт», целые коалиции фактически препятствуют Соединенным Штатам снова осуществить меры военного воздействия на Ирак. Собственно, остается загадкой не это противодействие, а удивительное непротивление европейских и азиатских стран диктуемому Америкой порядку, их прямая и косвенная поддержка.

«Другие нации, — размышляет У. Пфафф, — имеют собственные мифы национального происхождения, своей уникальности и судьбы. Американский опыт представляет для других народов некоторый исторический интерес, но особого политического значения он не имеет. Другие общества могут восхищаться Соединенными Штатами, эти общества могут завидовать американцам по-хорошему и по-плохому. В Соединенные Штаты продолжается иммиграция тех, кто жаждет того, что воспринимается как свобода и приобщенность к материальным богатствам. Но огромное большинство человечества индифферентно к американским порывам, если вовсе не враждебно к ним; элита прочих наций мира не готова воспринимать такую иерархию политических обществ и культур, в которой Соединенные Штаты всегда находятся на вершине»[706].

Как удержать доминирующие позиции. Американская элита, лидеры обеих политических партий верят в возможность удержания главенствующих позиций в мире. Примером могут служить сказанные в американском сенате слова государственного секретаря Мадлен Олбрайт: мы (американцы) должны сохранить за собой функции «авторов истории своего времени»[707]. А если так, то дело в правильной стратегии, в разумном расходовании сил, в нахождении оптимальной схемы преобладания. Предполагается, что выбор адекватной стратегии продлит пребывание США на мировой вершине в функции «авторов» истории двадцать первого века.

По существу же, США будут вынуждены — это будет их исторической судьбой в XXI веке — решать задачу предотвращения объединения потенциальных конкурентов и соперников. Прежде всего, важна форма, стиль, верное обращение с переменчивым миром. Американский исследователь Г. Биннендийк призывает вспомнить старую мудрость президента Теодора Рузвельта: «Говори вежливо, но неси большую дубину»[708]. Но за счет стилевых особенностей не решишь роковую задачу преобладания и контроля. Дебаты в США, как и в остальном мире, дают основания для размышлений по этому поводу. Выделим десять способов решения этой задачи, вытекающих из интенсивной мозговой атаки, которую проводят сторонники закрепления американских позиций в мире на максимально долгое время в двадцать первом веке.

1. Первый способ представляет собой имитацию поведения Британии, когда та в XIX веке добилась доминирующей мировой позиции, но тоже не могла рассчитывать на повсеместный контроль в свете демографических, экономических, транспортных, социальных и прочих ограничений. Такая имитация диктует отстояние от мелочной опеки и контроля, равно как и отказа от автоматически обязывающих союзов на дальней периферии и предполагает энергичное вмешательство в заморские дела лишь в случае открытого заявлении о себе претендента (или группы претендентов) в качестве противников благоприятного для гегемона статус-кво. Английский король Г енрих VIII первым выдвинул принцип Cui adhaero praeest (Тот, кого я поддерживаю, возобладает). И британский лев сражался на стороне противников испанской гегемонии в Европе, против французов во времена Людовика-Солнца и Наполеона, против немцев кайзера Вильгельма Второго и Гитлера. То есть Вашингтону предлагается выбор стратегии борьбы с возникающим претендентом на мировое могущество по мере возникновения угрозы и посредством поддержания сил, выступающих против очередного претендента.

Можно согласиться, что Америка в некоторых отношениях напоминает Британию. В 1881 году на Британию приходилось 25 % мирового ВНП — столько же, сколько приходится сегодня на Соединенные Штаты. США сегодня (как Британия тогда) являются финансовым центром мира. Британия 1880 года являлась — как и США сегодня — единственной сверхдержавой мира. Сходно и практически «островное», охраняемое двумя океанами положение, обладание неоспоримо преобладающей военно-морской мощью и другими элементами «проекции мощи» в практически любые земные регионы (непререкаемая военно-воздушная мощь и космические средства слежения).

Британский способ сохранять свое лидерство посредством «бросания своей мощи» на весы в решающий момент может в двадцать первом веке оказаться привлекательным для Вашингтона. Даже если бы, скажем, Россия и Китай совместили свои потенциалы, «Соединенные Штаты могли бы сдерживать их настолько долго, что смогли бы нанести неприемлемый ущерб каждой из этих стран»[709]. Для США в данном случае было бы важным добиться противостояния такому союзу ЕС и Японии; бросая свой вес на чашу исторических весов, Америка гарантировала бы преобладание своей коалиции.

И все же, сколь ни выигрышным смотрится такой вид поведения, такая стратегия, США XXI в. очень отличаются от Британии XIX в. Во-первых, Лондон не был, по существу, интегральной частью мировой системы. Он отстоял от основных заморских процессов, лишь периодически в них вмешиваясь. Вашингтон же самым непосредственным и существенным образом является звеном мировой системы — он непосредственно вовлечен в региональные балансы, он содержит войска в ключевых регионах, он присутствует явственно и зримо почти повсюду. Ухудшение положения в любом из важных регионов практически немедленно сказывается на США. Второе отличие — Америка не может рассчитывать на то, что региональные конкуренты просто своим соперничеством нейтрализуют друг друга. Трудно представить, скажем, как Европейский союз может нейтрализовать Китай. В-третьих, хотя Соединенные Штаты и могут периодически высаживать десант (как это было в Персидском заливе в 1991 г. и в Косове в 1999 г.), но полагаться лишь на «точечные удары» Вашингтон не сможет. Геополитический бум XXI в. не будет похож на плавное течение XIX столетия.

И главное. Как ясно теперь, три миллиона квадратных миль колоний не укрепили Британию, а напротив, рассредоточили ее ресурсы. Ясное видение центральной проблемы безопасности оказалось замутненным вниманием к кризисам в самых отдаленных районах Азии и Африки. Увлекшись наведением порядка на Занзибаре, в Судане и Уганде, Лондон «просмотрел» бросок вперед своего подлинного противника — кайзеровской Германии, сконцентрировавшей свою мощь в решающем регионе, Европе, и изменившей соотношение сил здесь кардинально. Британский лев развернулся к Европе тогда, когда стало практически поздно, а исправлять сложившуюся ситуацию стало весьма накладно. Почему подобной участи должен избежать американский орел?

Имитировать «блестящую изоляцию» Британии может оказаться для лидерских притязаний США контрпродуктивно. В этом случае следует вспомнить «правило Уолтера Липпмана», сформулированное им в 1941 году: не связывай себя обязательствами, которые превосходят твои возможности, постоянно думай о балансе обязательств и мощи, оставляй часть мощи в резерве. В противном случае недалеко и до банкротства. «Соединенные Штаты должны обеспечить свои планы ресурсами, когда и — что еще более важно — наличествует национапьное намерение выполнить взятые обязательства, когда есть возможность выполнить взятые обещания, когда политика осуществляется в реальной жизни, а не в риторике»[710]. Перекос вызовет кризис.

2. Если учитывать геополитический опыт, то Соединенные Штаты должны следить прежде всего за центральным балансом сил. Тогда вперед выйдет бисмарковская модель поведения. После объединения Германии канцлер Бисмарк, руководя рейхом в условиях превращения его в ведущую силу Европы, заботился прежде всего об избежании изоляции страны в Европе и мире. (К современной — как и к тогдашней ситуации можно применить слова британского премьера Дизраэли: «Перед нами новый мир. Прежний баланс сил полностью разрушен».) Именно по причине разрушения прежнего баланса бисмарковская Германия (как и США сегодня) была самым уязвимым участником нового уравнивания мощи в мире. Подобным же образом Америка XXI века будет стоять перед задачей, в некоторых отношениях подобной — перед избежанием изоляции. США в будущем (как и Германия на рубеже XIX–XX вв.) могла бы сокрушить каждую из стран, взятых в отдельности, но не может возобладать над всеми соперниками, взятыми вместе).

Основное правило Бисмарка было высказано им русскому послу Сабурову: «Вся политика может быть сведена к формуле — постарайся быть среди троих в мире, где правит хрупкий баланс пяти великих держав. Это единственная подлинная защита против формирования враждебных коалиций». Подобным же образом стратегией Соединенных Штатов в грядущем могло бы стать тщательно отслеживаемое и скрупулезно осуществляемое противодействие попыткам создания (потенциально) враждебных коалиций на основе присоединения к сильному большинству. Согласно этой схеме поддержание баланса как защиту статус-кво Америке следует осуществлять не извне (подобно Англии Пальмерстона и Гладстона)., а будучи в центре системы — как бисмарковская Германия. Популярной метафорой при данном подходе является сравнение Соединенных Штатов с осью, а Западной Европы, Японии, Китая, России, Ближнего Востока со спицами этой оси.

3. Третий способ удержать глобальное доминирование в XXI веке заключается в том, чтобы в каждом из мировых регионов поддерживать вторую по значимости державу, тормозя тем самым выделение региональных лидеров, ставя на их пути к возвышению могучее препятствие в виде (квази)союза с противником претендента на местный контроль. Это означает, что в Западной Европе следует поддерживать Британию против лидера Европейского Союза Германии. В Восточной Азии следует поддерживать военный и экономический союз с Японией как страховку на случай проявления претензий Китая на региональное лидерство. Следует поддерживать в Восточной Европе Украину, страхуясь тем самым от курса России на региональное лидерство. В Латинской Америке США должны поддерживать Аргентину в пику явственно выделяющейся Бразилии. В регионе Персидского залива оптимальный курс Вашингтона заключается в поддержке Саудовской Аравии как противовеса 70миллионному Ирану. В Южной Азии логический выбор — ориентация на Пакистан как фактически единственное препятствие региональной гегемонии Индии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.