I. Однажды

I. Однажды

У санитарки глаза лазоревые, в кружеве легких ресниц, на носу — нежные веснушки. Верхняя губа чуть вздернута, но это ее не портит, наоборот, делает еще милей. Барышня-ромашка, девочка-колокольчик. Полевой цветок, незамысловатый, а присмотришься — глаз не отвести.

Новенькая, первый день на работе.

И сама вся такая чистая, светлая, радостная — как весна, нечаянно пришедшая в ноябре. Впрочем, по нашему безумному климату — в самый раз. Весна в ноябре. Весна в захолустной психушке. Хорошенькая санитарка, сияющая юностью, не идет этой облупленной больничной палате. Стены в наскоро замазанных трещинах, окно, заложенное кирпичом так, что даже лучу света не скользнуть контрабандой… Вместо солнца — тусклая лампочка под потолком. Похоже, это первая весна, пришедшая в палату за долгие годы.

— Белье стелить? — радостно спрашивает Весна сопровождающую ее медсестричку. Та постарше, потолще, позлей. Хмурое лицо похоже на розовую когда-то наволочку, застиранную до серости. Неравномерно застиранную: на щеках медсестры цветут лихорадочно-яркие пятна румян.

Кровать в углу палаты не застелена. Пружины из матраса кое-где вылезли и задорно торчат вверх. «Белье стелить»…

— Нет смысла, — отвечает медсестра. — Этот спит прямо в своем кресле дурацком. Если вообще спит.

А может, и не злая она, просто усталая. Уставшая от жизни.

Этот — жалкое, ссутулившееся в кресле существо. Плечи сведены вперед, голова откинута на одно из них. Из-под длинного рукава линялой больничной пижамы выглядывает странный браслет. Может, его ультразвуком каким лечат? Как разбуянится, нажмут на кнопку — и он сразу смирнехонький… В черной шевелюре, кстати, не так уж и много седины: мужчина — если его можно так назвать — не стар. Черты лица, впрочем, правильные, подбородок очерчен четко. И как ни сутулит пациент плечи, а понятно, что они широки. Кажется, этот когда-то был видным мужчиной. Когда-то. Очень давно. Был.

В прошлом.

Впрочем, нет никакого прошлого! Есть только здесь и сейчас.

Санитарка Весна ловит взгляд пациента и кокетливо строит глазки. Этот широко улыбается в ответ, из вялого коричневого рта течет струйка слюны. Брр! Санитарка непроизвольно морщит носик, превращаясь из Весны в обычную хорошенькую девчонку.

Старшая хмыкает:

— Не трать силы, да? Ты с контингентом лучше поосторожней, у нас ведь и буйные есть! Поймут не так и… Хорошо, этот как овощ — ничего не соображает.

— Ну, я, так, по привычке… — оправдывается хорошенькая.

Когда ты красива, сложно забыть об этом даже в психушке.

На столике рядом с инвалидным креслом стоит антикварный патефон — настоящий, с ручкой. В воздухе выписывает фигуры легкомысленная, дурашливо-небрежная мелодия.

— Адьез, мадрисита…

Старая добрая «Рио-Рита» — только на испанском. Символ тридцатых — сороковых годов двадцатого века, веселого мирного довоенного времени… Заводная мелодия, услышав ее, сложно удержаться на месте.

Вот и у хорошенькой покачивается в руках стопка наволочек и простыней: каблучок одной ноги непроизвольно постукивает в ритм. Медсестра роняет с ненавистью:

— Пляши пока… Как меня достала эта чертова песня! Круглые сутки, круглые сутки! У палаты две двери, вторая железная, а все равно слышно. Это же самой можно сойти с ума с этими психами. Иногда ночью думаю: подкрадусь к патефону этому дурацкому, выключу и отдохну хоть чуть-чуть. Жизни же от «Рио-Риты» идиотской нет. А он никогда словно не спит, этот урод. Как ни войдешь, глазами зыркает, сторожит свою пластинку придурочную.

— Адьез, мадрисита!

Навеки мое сердце разбито…

— Так взяла бы и все равно выключила! — Хорошенькая делает шаг к патефону и тянется к ручке.

— У-у-у! А-а-а! А-ааааааааааааааааааа!!! Жуткий крик сотрясает воздух.

Хорошенькая отскакивает в сторону на полметра. Простыми и полотенца летят вверх: вот вам сразу и салют, и развевающиеся флаги.

Пациент кричит и трясется — как же жутко он кричит! Глаза вытаращены, слюна течет ручьями с подбородка на грудь. И вид его теперь не жалок, а, скорее, страшен.

— Да не связывайся ты с ним, — устало говорит медсестра — опытная, тертая, битая — испуганной девочке. — Он всегда так реагирует, если шарманку чертову выключить пытаешься. И состояние потом ухудшается. Главврач велел этого дурика не беспокоить. Он на особом положении у нас, все у него преимущества какие-то. Палата вот одиночная, музыка… идиотская.

Медсестра смотрит на пациента злобно. Ей кажется, что взгляд его не так бессмыслен, как этот хочет показать, но какое ее дело?

Она тут работает — и все.

Остальное ее не касается.