Олег Лекманов Пятнадцать помет Александра Тинякова на книге Зинаиды Гиппиус «Последние стихи» (1918) (К построению читательской истории литературы)
Олег Лекманов
Пятнадцать помет Александра Тинякова
на книге Зинаиды Гиппиус «Последние стихи» (1918)
(К построению читательской истории литературы)
Александру Васильевичу Лаврову
— к его юбилею
1
Если вы закажете в Российской государственной библиотеке «сам<ую> контрреволюционн<ую>» (по автохарактеристике)[230] книгу Зинаиды Гиппиус «Последние стихи. 1914–1918» (Пб., 1918), шифр Р, то на ее обложке, в левом углу, вы обнаружите надпись фиолетовыми чернилами: «т. Чудакову „Известия“». Предположение о том, что этот экземпляр был предназначен для поэта Александра Ивановича Тинякова, печатавшего в пореволюционные годы многочисленные фельетоны и рецензии под псевдонимом Герасим Чудаков в советской прессе, очень скоро подтвердится: на титульном листе фиолетовыми чернилами выведена владельческая подпись: «Александр Тиняков 20 (7) сентября 1918. Москва»; на последней странице оглавления этим же почерком, но уже карандашом надписано: «21 (8) сентября 1918 г. Орел». По свидетельству самого Тинякова, в 1918–1919 годах он работал в газетах на своей родине, в Орле[231]. Весьма вероятно, что именно по пути из Москвы в Орел Тиняков сделал на книге Гиппиус пятнадцать карандашных помет. Нетрудно догадаться, что он размечал «Последние стихи» для будущей газетной рецензии.
Попытка реконструировать текст этой гипотетической рецензии, опираясь на сделанные пометы, будет предпринята в нижеследующей заметке.
Начал Тиняков с мелкой придирки, по-видимому, еще не вполне понимая, что его ожидает впереди. В финальной строфе стихотворения «Адонаи» Александр Иванович подчеркнул показавшийся ему неуклюжим и претенциозным эпитет «дымнобагровой» (с. 3). Претензии такого рода Тиняков далее выдвинет еще два раза. В стихотворении «Почему» он отчеркнет строфу:
Как я помню зори надпенные?
В черной алости чаек стон?
Или памятью мира пленною
Прохожу я сквозь ткань времен?
(С. 43)
А в стихотворении «Тли» — строки:
Тли по мартовским алым зорям
прошли в гвоздевых сапогах…
(С. 47)
И подчеркнет эпитет «гвоздевых», чтобы потом съехидничать по поводу неуклюжего образа «тли в гвоздевых сапогах».
Куда более многочисленны не стилистические, а идеологические тиняковские претензии к автору «Последних стихов».
В стихотворении «Тогда и опять» он подчеркнул две начальные строки:
Просили мы тогда, чтоб помолчали
Поэты о войне…
(С. 27)
Вероятно, это было сделано для того, чтобы в рецензии припомнить Гиппиус ее ура-патриотический сборник «Как мы воинам писали и что они нам отвечали. Книга-подарок. Составлено З. Гиппиус» (М., 1915). С другой стороны, Тиняков отчеркнул и две финальные строфы стихотворения «Все она»:
Нет напрасных ожиданий,
Недостигнутых побед,
Но и сбывшихся мечтаний,
Одолений — тоже нет.
Все едины, все едино,
Мы ль, они ли… смерть — одна.
И работает машина,
И жует, жует война…
(С. 7)
И сделал это, наверное, для того, чтобы потом бросить Гиппиус упреке равнодушии к судьбам русских и немецких солдат (солдат — рабочих?), сражавшихся на полях Первой мировой войны.
Стихотворение «Ему» Тиняков, активно подвизавшийся на ниве антирелигиозной пропаганды, отметил галочкой:
Радостные, белые, белые цветы…
Сердце наше, Господи, сердце знаешь Ты.
В сердце наше бедное, в сердце загляни…
Близких наших, Господи, близких сохрани!
(С. 24)
Но старательнее всего потенциальный рецензент фиксировал в «Последних стихах» прямые антибольшевистские выпады, благо возможностей для этого ему было предоставлено с избытком. В стихотворении «Веселье» он отчеркнул знаменитые строфы:
Какому дьяволу, какому псу в угоду,
Каким кошмарным обуянный сном.
Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил — засек кнутом?
Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,
Смеются пушки, разевая рты…
И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь!
(С. 48)
В стихотворении «Липнет», обращенном к «„Новой жизни“ и пр<очим>» (то есть к соглашательским, по мнению Гиппиус, газетам), — отчеркнуты строки:
А то смотрите: как бы не повесили
мельничного жернова вам на шею!
(С. 49)
В стихотворении «Сейчас» Тиняков отчеркнул вторую, третью и четвертую строфы:
Лежим, заплеваны и связаны
По всем углам.
Плевки матросские размазаны.
У нас по лбам.
Столпы, радетели, водители
Давно в бегах.
И только вьются согласители
В своих Це-ках.
Мы стали псами подзаборными,
Не уползти!
Уж разобрал руками черными
Викжель[232] — пути…
(С. 50–51)
Титульный лист сборника З. Гиппиус с автографом А. Тинякова:
«Александр Тиняков / 20 (7) сентября 1918 / Москва».
Оглавление сборника З. Гиппиус с автографом Л. Тинякова: «21 (8) сентября 1918 / г. Орел».
На странице, где помещено стихотворение, озаглавленное «У. С.», — о разгоне Учредительного собрания:
Наших дедов мечта невозможная,
Наших героев жертва острожная,
Наша молитва устами несмелыми,
Наша надежда и воздыхание, —
Учредительное Собрание, —
Что мы с ним сделали…? —
сделана карандашная приписка «sic!» к дате — «12 Ноября <19> 17» (с. 52). Ироническое недоумение Тинякова может быть объяснено тем, что Гиппиус сопроводила свое стихотворение датой не разгона, а выборов Учредительного собрания. Разогнано оно было лишь 6(19) января 1918 года, и это давало рецензенту потенциальный повод порезвиться, рассуждая о якобы пророческом даре поэтессы. В стихотворении «14 декабря 17 года» отчеркнута строфа:
Ночная стая свищет, рыщет,
Лед по Неве кровав и пьян…
О, петля Николая чище,
Чем пальцы серых обезьян!
(С. 54)
А две финальные (из процитированных) строки подчеркнуты. В стихотворении «Боятся» отчеркнута строфа:
Да крепче винти, завинчивай гайки.
Нацелься… Жутко? Дрожит рука?
Мне пуля — на миг… А тебе нагайки,
Тебе хлысты мои — на века!
(С. 56)
Полностью Тиняков отчеркнул короткое стихотворение Гиппиус «Так есть»:
Если гаснет свет — я ничего не вижу.
Если человек зверь — я его ненавижу.
Если человек хуже зверя — я его убиваю.
Если кончена моя Россия — я умираю.
(С. 9)
Оно представляет собой неожиданную идеологическую вариацию одного из самых известных верлибров Велимира Хлебникова:
Когда умирают кони — дышат,
Когда умирают травы — сохнут,
Когда умирают солнца — они гаснут,
Когда умирают люди — поют песни.
И, наконец, в стихотворении «Имя» Тиняковым была подчеркнута финальная строка: «Твое блудодейство, Россия!» (с. 62)[233].
Почти не рискуя ошибиться, можно утверждать, что общий тон рецензии Тинякова на «Последние стихи» предполагалось выдержать в духе, которым позднее будет проникнут несколько запоздалый отклик на книгу Гиппиус, под псевдонимом В. напечатанный в номере петроградских «Известий» от 23 февраля 1921 года: «Вот книга, заслуживающая безжалостного истребления: более тупого и грубого отношения к великой пролетарской революции, чем то, которое вылилось в стихах Гиппиус, нельзя себе представить. В эпоху, когда все русские люди призваны к революционному строительству, к созданию новой жизни, поэтесса восклицает: „Как в эти дни невероятные позорно жить!“ Трусливая, шкурная психология обывателя звучит в этих причитаниях: „Лежим оплеваны и связаны по всем углам. Плевки матросские размазаны у нас по лбам“. Поистине, ничего лучшего и не заслуживают такие злобные защитники буржуазного благополучия, как Гиппиус, называющая революцию „блевотиной войны“ и грозящая загнать народ „в старый хлев“»[234].
Отметим, однако, что в заметке «Отрывки из моей биографии», датированной «11 апреля 1925 [года]», но при жизни поэта не публиковавшейся, Тиняков особо оговорил, что Зинаиду Гиппиус он и «сейчас счита<ет> самой замечательной и безусловно самой очаровательной личностью среди всех наших литераторов»[235].
Еще более интересно и важно обратить внимание на то обстоятельство, что Тиняков не мог для себя не оценить отчетливое сходство поэтической манеры «Последних стихов» с собственными поисками тех лет. Недаром он отчеркнул в стихотворении «Свободный стих» ту строфу, которая пусть и неодобрительно, но исключительно точно описывала его поэтику и, как это ни странно, поэтику книги Гиппиус:
Немало слов с подолом грязным
Войти боялись… А теперь
Каким ручьем однообразным
Втекают в сломанную дверь…
(С. 14)
Чтобы не ломиться в открытую дверь, приведем здесь только один пример использования Гиппиус и Тиняковым двух сходных низких мотивов.
В уже процитированных строках из книги «Последние стихи» возникает отталкивающий образ инфернального пса: «Какому дьяволу, какому псу в угоду, / Каким кошмарным обуянный сном, / Народ, безумствуя, убил свою свободу, / И даже не убил — засек кнутом?» Эти строки напрашиваются на сопоставление с финальной строфой программного ненавистнического стихотворения Тинякова «Собаки», датированного ноябрем 1919 года:
О, дьяволоподобные уроды!
Когда бы мне размеры Божьих сил,
Я стер бы вас с лица земной природы
И весь ваш род до корня истребил!
А строка «Плевки матросские размазаны» из стихотворения Гиппиус «Сейчас» заставляет вспомнить об одном из скандально известных стихотворений Тинякова «Плевочек» (1907).
Таким образом, Тиняков, как обычно, в интересах настоящего момента готов был обрушиться с язвительной критикой не на чужое, а на свое, на «безусловно самое очаровательное» и привлекательное. Совсем как в том самом романе: «Что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей, несмотря на их грозный и уверенный тон. Мне все казалось, — и я не мог от этого отделаться, — что авторы этих статей говорят не то, что они хотят сказать, и что их ярость вызывается именно этим».
2
Работая над этой заметкой, я был почти уверен, что Тиняков так и не собрался написать рецензию на «Последние стихи» Зинаиды Гиппиус, ведь факт ее существования не зафиксирован в превосходной библиографии газетных тиняковских публикаций, составленной Н. А. Богомоловым[236].
Тем большей оказалась нечаянная радость, когда в орловских «Известиях» я такую рецензию все же обнаружил. Она находится в очевидной тематической и стилистической зависимости от прогремевшего на всю Россию фельетона Александра Блока «Интеллигенция и революция» (январь 1918-го). Привожу полный текст тиняковского отзыва на «Последние стихи» с сохранением особенностей авторской пунктуации: «Говоря о последней книге стихов К. Бальмонта („Орл<овские> изв<естия>“, 11 августа)[237], — я не мог определить состояние этого поэта иначе, как словами: „во власти классового бешенства“. То же самое я принужден сказать и о г-же Гиппиус.
Судите сами:
„Петля Николая чище,
Чем пальцы серых обезьян!“, — (стр. 54)
пишет буржуазная поэтесса в ноябре 1917 года, подразумевая под „обезьянами“ восставший и победивший трудящийся народ.
„Лежим, заплеваны и связаны
По всем углам.
Плевки матросские размазаны.
У нас по лбам“, — (стр. 50)
пишет она в другом стихотворении в том же ноябре. А к январю месяцу 1918 г. злоба ее разгорается еще сильнее и, обращаясь к кому-то „в серой папахе“, — кто будто бы грозит ей расстрелом, — г-жа Гиппиус пишет или, — вернее, — кричит:
„Мне пуля — на миг… А тебе нагайки,
Тебе хлысты мои — на века!“ — (стр. 56)
И тут же, рядом с этой отвратительной и бессильной руганью, направленной против революционного народа, мы встречаем такие сентиментальные воздыхания об „учредилке“:
„Наших дедов мечта невозможная,
Наших героев жертва острожная,
Наша молитва устами несмелыми,
Наша надежда и воздыхание, —
Учредительное Собрание“ — (стр. 52)
Эта буржуазная „молитва“ получает особенно острый и пикантный оттенок, когда мы в той же книжке находим следующее „предсказание“ по адресу народа:
„И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь!“ — (стр. 48)
Этих цитат мне кажется вполне достаточно, для того, чтобы дать представление о политических настроениях г-жи Гиппиус. Ясное дело, что когда, — в заключение, — она восклицает: „Россия спасется!“ — то мы почти безошибочно можем сказать, что „спасение“ России г-жа Гиппиус видит не в чем ином, как в нагайке Савинкова[238], в диктатуре какого-нибудь Дутова и в возвращении к власти пресловутого Милюкова-Дарданельского [так! — O. Л.] с компанией[239].
Книжка г-жи Гиппиус, — как и разобранная мною ранее книжка Бальмонта — не имея никакой чисто литературной ценности, — служит, однако, весьма важным обвинительным документом против нашей интеллигенции. Эта самая интеллигенция очень любит говорить о своей „сверхклассовой“ психологии, о своем беспристрастии и бескорыстии, о своих заслугах перед революцией и перед народом. Книжки г-жи Гиппиус и Бальмонта с неопровержимой ясностью показывают, что интеллигенция наша, даже в лице культурнейших своих представителей, — вовсе не отличается какими-то небывалыми „сверхклассовыми“ качествами, и вполне и всецело примыкает к единому определенному классу — к буржуазии. И насколько враждебна народу буржуазия, настолько же враждебна ему и буржуазная интеллигенция. Артур Арну, описывая разгром Парижской коммуны, говорит, между прочим, о том, что буржуазные дамы втыкали кончики своих зонтиков в зияющие раны еще живых рабочих („Мертвецы коммуны“)[240]. Г-жа Гиппиус сама откровенно заявляет, что она из породы как раз этих дам. „Нагайки“ и „хлысты“ для народа, — это ее подлинные слова.
Прибавить к ним почти нечего, — возгласы негодования в данном случае были бы только наивностью. Но можно и должно, в виду подобных буржуазно-интеллигенстких признаний, лишний раз напомнить трудовому народу, особенно пролетариату, — что стоит ему хоть на миг задремать, хоть на миг отступить — и буржуазная нечисть набросится на него и упьется народною кровью, — и нагайка Савинкова захлещет по лицам рабочих, и зонтик г-жи Гиппиус начнет ковырять зудящие раны борцов за свободу. — „Последние стихи“ З. Гиппиус ручаются за то, что — в бешенстве своем — буржуазия способна на все»[241].