Николай Митрохин Революция как семейная история: из интервью и мемуаров работников аппарата ЦК КПСС 1960–1980-х годов

Николай Митрохин

Революция как семейная история:

из интервью и мемуаров работников аппарата ЦК КПСС 1960–1980-х годов

Когда меня брали на работу в ЦК, никого не интересовало, чем занимались мои родители до 1917 года, был ли кто репрессирован в 37-м, находился ли в плену или на оккупированной территории и т. д. Анкета, которую я заполнил, ничем не отличалась от той, которая нужна была для поступления в ЖЭК (домоуправление). Это был разительный контраст по сравнению с анкетами, которые заполняли мои родители. Цековская анкета была действительно предельно лаконична и проста, но все, что хотели знать об «абитуриенте», знали.

Наиль Биккенин, сотрудник отдела пропаганды ЦК КПСС в 1966–1987 гг.[643]

О ДОСТОВЕРНОСТИ ИНТЕРВЬЮ И ОБЩИХ ХАРАКТЕРИСТИКАХ

АНАЛИЗИРУЕМОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ГРУППЫ

С 2006 года мною проводится исследование такой социальной группы, как работники аппарата ЦК КПСС 1960–1985 годов. Основой этого исследования стали устные интервью с бывшими работниками аппарата, а также опубликованные ими (но при этом зачастую доступные лишь узкому кругу друзей и бывших коллег автора) мемуары[644].

Одной из задач исследования стала попытка реконструкции социального и образовательного бэкграунда работников аппарата ЦК КПСС. Анализ именно этой социальной группы как единого массива ранее не предпринимался (за исключением работы Михаила Восленского)[645], но вообще подобные исследования (в жанре, именуемом просопография) — не редкость.

Основой исследования, как было сказано выше, стали устные интервью. Обычно с информантом проводится серия встреч (три или четыре) продолжительностью в среднем по два часа, на которых в свободной форме обсуждается круг вопросов, интересующих исследователя. Собранные интервью расшифровываются и прорабатываются на предмет уточнения предоставленной информации и постановки новых вопросов — после этого встречи возобновляются. Каждый информант достаточно подробно опрашивается о положении его семьи в дореволюционном и послереволюционном обществе, ее образовательном уровне, отношении близких родственников к революции и сталинским репрессиям.

Подобную информацию практически невозможно получить на основе архивных данных, и в первую очередь «личных дел», даже если бы они были доступны. Во-первых, сохранившаяся биографическая информация не дает ответа на важные для исследователя вопросы о реальном влиянии тех или иных факторов биографии на судьбу будущего работника аппарата ЦК КПСС. Например, в какой семье реально вырос мальчик, если в анкете указано, что он происходит из крестьян: действительно ли из семьи земледельцев или это сын крестьянина, ставшего через десять лет после его рождения первым секретарем райкома? Или наоборот: его отец был алкоголиком, а роль воспитателей выполняли семья дореволюционного банковского служащего, пригревшая попавшего в город деревенского мальчика, и старшая сестра, бывшая замужем за офицером?[646]

Во-вторых, вполне естественен вопрос о достоверности и полноте представленных в официальной биографии сведений. Родился ли мальчик просто в семье служащих, как указано в анкете? Или был внуком профессионального священнослужителя и сыном человека, окончившего вначале духовную семинарию и уже после революции — светское учебное заведение (что и давало ему основание учитываться в анкетах в качестве служащего)?[647]

Вопрос о достоверности представленных сведений — в связи со специфическим контингентом опрашиваемых — вполне естественен и в отношении устных интервью и публикуемых мемуаров. Нередко приходится встречаться с утверждениями, что и в этом случае человек может «написать себе любую биографию». Однако имеющийся опыт показывает, что достоверность представляемых сведений в интервью, взятых в 2000-е годы, и мемуарах, опубликованных после 1991 года, достаточно высока. Отдельный вопрос — фигуры умолчания, родственники или события, «не вспоминаемые» по тем или иным причинам. Но выяснение этих подробностей при интервьюировании, как правило, зависит от самого интервьюера. Случаев же прямой лжи о фактах своей биографии или фальсификации родственных связей мною зафиксировано не было. Вместе с тем имелось достаточно возможностей косвенной проверки предоставляемой информации — возвращение к этой же теме в последующих интервью для «расширения» прежде вскользь упоминаемых сюжетов, совместный просмотр семейных фотоальбомов и других типов документов из личных архивов интервьюируемых, проверка вероятности участия упомянутых в интервью заметных исторических персонажей в приписываемых им событиях и т. п. При подготовке этой работы к публикации сведения из приводимых в тексте цитат из интервью и мемуаров были проверены. Хотя не обо всех упомянутых в этих источниках персонажах можно было найти дополнительную информацию, не все события можно было однозначно подтвердить, а респонденты нередко допускали фактические ошибки (не слишком, впрочем, менявшие общую картину), итоги проверки оказались весьма обнадеживающими. И достоверность сообщаемых информантами сведений можно оценить как высокую.

В 1960–1985 годах в аппарате ЦК КПСС постоянно работало более 1000 «ответственных сотрудников»[648]. Часть из них находились на своих постах десятилетиями, другие, наоборот, быстро перемещались из аппарата на высокие должности в других учреждениях. Точная численность сотрудников, прошедших в этот период через аппарат ЦК КПСС, нам неизвестна, но можно предположить, что она превышает 5000 человек. В рамках проекта пока мною опрошено (и/ или проанализировано мемуаров) 50 бывших сотрудников аппарата ЦК КПСС. В абсолютном выражении это не так много, но это количество, с оговорками, которые следуют ниже, позволяет говорить о наметившихся тенденциях, тем более что по мере роста количества опрошенных эти тенденции (которые первоначально были зафиксированы на группе в 20 человек) в общем и целом подтверждаются.

Состав опрошенных и мемуаристов достаточно однороден. Это мужчины, родившиеся между 1928 и 1938 годами[649], выросшие в полных семьях до достижения совершеннолетия (более чем в 90 % случаев), имеющие высшее, как правило, гуманитарное образование (в более чем 50 % случаев полученное в Москве) и работавшие в аппарате ЦК КПСС между 1960 и 1985 годами[650].

В случае, если респондент поступал на работу в аппарат ЦК КПСС два раза или более, рассматривается только первое его поступление.

* В отношении одного из сотрудников отдела пропаганды я не располагаю точными данными.

По сфере своей деятельности в аппарате ЦК КПСС информанты в основном принадлежат к двум группам. Во-первых, это сотрудники «идеологических» отделов (пропаганды, науки и культуры) — всего 28 человек. Подавляющее большинство из них (20 человек, то есть более 40 % опрошенных и мемуаристов) работали в отделе пропаганды[651]. Во-вторых, сотрудники «международных» (международного, по связям с соцстранами и международной информации) отделов — 11 человек. Сотрудники других типов отделов — отраслевых (занимавшихся контролем за конкретными отраслями экономики) и «функциональных» (ведавших хозяйственной деятельностью ЦК КПСС и распределением кадров и ресурсов в сфере партийного и государственного управления) — пока представлены в исследовании мало (20 %).

С идеологической точки зрения бывшие сотрудники аппарата ЦК КПСС представлены более равномерно, тремя достаточно крупными группами. Во-первых, это круг так называемых «неосталинистов» из идеологических отделов, до сих пор ориентирующихся на бывшего заместителя заведующего отделом пропаганды Ричарда Косолапова[652]. Во-вторых, относительные либералы (преимущественно «международники» и в меньшей степени сотрудники идеологических и функциональных отделов), в период перестройки входившие в «команду Горбачева». В-третьих, относительно небольшая группа русских националистов, представленная опять же сотрудниками идеологических отделов. Позиция части опрошенных (примерно 25 %) не вписывается в идеологические рамки ни одного из трех указанных направлений.

НОМИНАЛЬНОЕ И РЕАЛЬНОЕ СОЦИАЛЬНОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ

ОТВЕТСТВЕННЫХ РАБОТНИКОВ АППАРАТА ЦК КПСС 1960–1985 ГОДОВ

Систематизируя данные о социальном, этническом и политическом бэкграунде работников аппарата ЦК КПСС, я исходил из соображений, которые отчасти упоминались выше:

а) Принятая в СССР практика фиксации биографических данных по социальному положению родителей на момент рождения ребенка не позволяет адекватно оценить среду, в которой он вырос. Поэтому в своих подсчетах я учитывал максимально высокое место на социальной лестнице, которое занимали родители будущего сотрудника ЦК КПСС, пока он с ними жил.

б) В ряде случаев семьи родителей будущих работников аппарата ЦК КПСС жили не самостоятельно, а в составе семьи социально более успешных родственников. Например, кормивший семью дядя — офицер районного НКВД — был для племянника не менее, а часто и более значимым примером, чем отец[653]. Этот факт опять же не может быть зафиксирован в отложившихся в архивах анкетах, однако легко становится заметным при анализе интервью и мемуаров.

в) В связи с явным преобладанием среди опрошенных выходцев из среды, которая по советской классификации официально именовалась служащими, важно оказалось более подробно прописать структуру этой социальной группы. При этом я посчитал необходимым для наглядности разделить ее на служащих, наделенных той или иной административной или идеологической властью, и на служащих, таковой власти не имевших.

С учетом всего вышесказанного распределение работников аппарата ЦК КПСС по социальным группам предстает перед нами в следующем виде:

Распределение работников аппарата ЦК КПСС 1960–1985 годов по происхождению.*

* В случае, если работник аппарата занимал должности в нескольких отделах и к тому же принадлежащих к разным группам (в данный момент таких людей двое — Л. Вознесенский и Г. Разумовский), он считается отдельно в каждой группе. Поэтому, напомним, реальное общее количество сотрудников аппарата ЦК, вовлеченных в исследование, — 50 человек.

— (12) По происхождению (всего) из семей[654]

Как мы видим, две трети опрошенных и мемуаристов — выходцы из семей служащих. Причем самая большая группа — из семей мелких и средних начальников. Однако заметно и другое. Выходцами из семей служащих являются преимущественно работники идеологических и международных отделов, в то время как более половины немногочисленных в нашей выборке сотрудников отраслевых и функциональных отделов принадлежат к массовым низшим стратам общества.

А теперь посмотрим на те же биографии в другом ракурсе — с учетом отношения семей опрошенных и мемуаристов к революции и установлению диктатуры коммунистической партии.

Реальный политико-социальный бэкграунд семьи.

* В случае, когда и отец и дядя были офицерами, учитывается только отец.

— (13) дореволюционного среднего класса[655]

— (14) выходцы из мещан, не имевших политических связей[656]

— (15) Нет данных — международные — 1[657]

Известно, что степень реальной вовлеченности населения России в события Октябрьской революции и боевые действия в ходе Гражданской войны была относительно невелика. Численность Красной армии к концу Гражданской войны, правда, достигла значительной величины, однако преимущественно за счет мобилизации. В структуре же нашего опроса половину участников составляют дети и племянники активных сторонников установления коммунистической диктатуры — в том числе большевиков с дореволюционным партийным стажем, командиров Красной армии, «красных партизан» и т. п. Нередко в семье такого человека на стороне «красных» воевало несколько близких родственников (самое типичное — братья и сестры отца).

Вторая крупная группа участников опроса — это представители дореволюционного среднего класса, в том числе самой социально привилегированной его части.

И, наконец, самая малочисленная группа — выходцы из неполитизированной крестьянской среды, принадлежавшие к самой «низкой» по происхождению группе работников отраслевых и функциональных отделов ЦК КПСС. Эта третья группа в рамках данной статьи нас не интересует, поскольку в ходе революции активной роли принадлежащие к ней информанты не играли. События революции (в отличие от коллективизации) фактически таких семей не коснулись. Михаил Восленский был прав — действительно значительное количество работников аппарата ЦК КПСС в 1960–1980-е годы были детьми и (реже) внуками крестьян, бежавших от коллективизации в города или даже раскулаченных и депортированных (из опрошенных нами — примерно 20 %). Однако представители именно этих семей практически не имеют информации об участии их родителей (или позиции родственников) в Гражданской войне. В лучшем случае их знание ограничивается констатацией факта, что отец воевал на стороне «красных» в качестве рядового и потом вернулся к крестьянскому труду. Еще чаще они просто не имеют никакой достоверной информации об этом времени, поскольку родители боялись им об этом рассказывать, а никакие документы не сохранились[658].

РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ

Коллективный портрет самого массового типа семьи родителей будущего сотрудника аппарата ЦК КПСС выглядит так: образованный, но бедный крестьянин из провинции, принявший активное участие в революции и Гражданской войне, возможно в составе полувоенных формирований («красные казаки», «красные партизаны»), после ее окончания занял мелкий или средний административный пост, связанный с финансами (глава районной конторы кооперативной торговли) или сферой управления (председатель колхоза). Как правило, за 1920–1940-е годы он успевает сменить несколько таких постов, нередко получая назначения с помощью старых полковых друзей. Его женой становится крестьянка из его же села или (если революционер делает карьеру в городе и не успел жениться на «малой родине») учительница или бухгалтер, родившаяся в небогатой семье дореволюционного среднего класса (сельского священника, лесничего).

Лектор, консультант, заместитель заведующего отделом пропаганды (1966–1975) Ричард Косолапов — о своей семье (здесь и далее приводятся отредактированные расшифровки интервью или мемуаров):

У моего прадеда Ионы Осиповича было два сына: мой дед, старший — Федос или Федосей, и второй — Митрофан. Они оба ушли в красные. Дед с грехом пополам потом выбрался из плена, а Митрофан умер от тифа в лазарете[659]. Ему было всего, наверное, лет 26. А мой отец с шести лет пошел в школу. И считался потом выдающимся грамотеем. С приходом белых, по-моему, это был 1919 год, была трудная пора, отец, 15-летний мальчонка, как секретарь сельского совета, куда-то сбежал. И верст 60 блукал там вокруг, пока не набрел на отряд Сиверса[660]. А прадеда моего выпороли — сынов его красных тут не было. Отец, как я понимаю, вступил в комсомол тут же. И тут же его, 15-летнего — кандидатом в члены партии. И ветер его понес по линии советского служения. Он так и не получил систематического высшего образования. Среднего-то как следует не имел, но был очень грамотным. И он, и мать были темпераментные и способные. Он был представитель советской власти в компании «Дон и мельник». То есть выбивал из богатеев высокие налоги. Обложение-то было до невозможности вообще продолжать эту деятельность. Потом был то ли в уголовном розыске, то ли народным судьей. Крепко он осел в потребкооперации. Перед войной был председатель республиканского потребсоюза в Элисте[661].

Консультант, заведующий группой консультантов отдела по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран (1962–1967) Георгий Арбатов — о своем отце:

Он родился в бедняцкой семье, в одной из захолустных сельских волостей тогдашней Екатеринославской губернии… Это была довольно редкая для тех времен семья колонистов-евреев, крестьян… настолько бедных, что они с радостью пристроили отца в благотворительное ремесленное училище «Труд» в Одессе[662], где он начал самостоятельную жизнь семи лет от роду. <…> Жизнь была бедной и трудной. Окончив училище, он работал рабочим-металл истом (модельщиком) на одном из заводов в Одессе. В феврале 1918 года вступил в коммунистическую партию… потом пошел на Гражданскую войну. А когда она окончилась, жил обычной для коммунистов тех лет жизнью — его перебрасывали то на партийную, то на хозяйственную работу. Какое-то время трудился в селе, потом судьба его забросила в Херсон, где он женился и где потом родился я. Отец через пару лет был назначен директором консервного завода имени Ворошилова в Одессе, а в 1930 году… был отправлен на зарубежную работу по линии Наркомвнешторга — в торгпредство СССР в Германии. Там, в Берлине, а потом в Гамбурге работал до 1935 года, потом… вернулся в Москву на работу в аппарат Внешторга. Несмотря на отсутствие сколь-нибудь серьезного образования, отец от природы был одаренным человеком. <…> [Родители матери, неграмотные крестьяне, жившие на окраине Херсона,] всех детей выучили — дали гимназическое образование. Это позволило матери впоследствии учительствовать в начальной школе[663].

Интересно, что при устном интервьюировании рассказ информанта о семейной истории, связанной с революцией, разворачивается совершенно определенным образом. Сначала интервьюер предлагает опрашиваемым в свободной форме рассказать о своей семье и получает в ответ длящуюся от пяти до двадцати минут речь — она представляет собой стандартный, отработанный за долгие годы жизни нарратив, открывающий потенциальному собеседнику «самое важное» из того, что ему надо знать о семейной истории. В этом нарративе рассказчики из «красных» семей охотно представляют себя в качестве наследников революционеров, с удовольствием упоминая один-два факта, достаточных для появления у собеседника «правильных» ассоциаций. Примерно по этому же принципу строится и авторский рассказ и в большей части изученных мемуаров бывших работников аппарата ЦК КПСС.

Заведующий сектором союзных республик (1965–1985) отдела пропаганды Николай Черных:

Родился я 25 марта 1919 года в сибирской деревне Савино, Кежемский район — это на границе Красноярского края и Иркутской области, в семье крестьянина, охотника и рыбака. Сельское хозяйство там было важным, но подсобным. Деревня была расположена на острове, так что я островитянин. Это дало мне возможность спастись от колчаковцев. Отец — Черных Стефан Александрович — у меня в партизанах был в это время, они разыскивали мать — Черных Матрену Степановну — и меня только родившегося. В начале апреля Ангара уже стояла на весеннем паводке, они туда не смогли пробраться на остров. Отец в Гражданскую был партизаном Щетинкинской дивизии. В Сибири такая была дивизия под командованием [Петра] Щетинкина[664]. Колчака они гнали по Ангаре[665]. Он член партии с 1932 года. Он был председатель колхоза, председатель сельсовета, председатель профкома лесной промышленности Кежемского района.

Как правило, подобными сведениями информация об участии отца (родителей) в революции и Гражданской войне и ограничивается. Из всех опрошенных только один, консультант отдела науки (1974–1976), доктор исторических наук и профессиональный историк партии Всеволод Иванов, смог относительно подробно изложить основные факты биографии своего отца. Да и то, чтобы получить относительно подобную информацию о нем, потребовался ряд уточняющих вопросов:

Он мне рассказывал, когда стоял их «минзаг» — минзаградитель в Хаапсалу, Гапсале, это как раз при входе в Финский залив база была[666]. И пришло от Центробалта[667] распоряжение команду снаряжать в Питер, на вооруженное восстание. А отец был еще беспартийный. А на корабле был один только большевик, который пользовался огромным уважением. Команда собралась, и он спросил: «Кто пойдет?» Вся команда. И командир корабля попросил его: «Оставьте мне хоть матросов, чтобы корабль-то, все-таки война идет». Все пошли воевать за советскую власть в Питер. И мой отец тоже. Причем [сами] шли, никто их не тащил. По идейным соображениям. Знали, что там можно погибнуть. Вступил в партию, конечно, в 1918 году. Он же участвовал в операциях наземных, ходил в атаку.

Вместе с тем опрашиваемые и мемуаристы из семей «красных» охотно упоминают о политических дискуссиях 1930-х годов, которые вели родители с друзьями и которым они в свои детские годы были свидетелями. Точнее, линия рассказа обычно такова: революция, послевоенное устройство отца с помощью старых армейских друзей, круг друзей отца в годы репрессий и нередко (но далеко не всегда) репрессии против них. Это привычная нам идеологическая модель «шестидесятничества», где основными звеньями сюжета являются революция — репрессии — война — послевоенные потерянные годы.

Заместитель заведующего отделом пропаганды (1970–1978), заведующий отделом науки (1983–1986), секретарь ЦК КПСС и член Политбюро (1986–1991) Вадим Медведев довольно подробно говорит об этом:

Сколько-то времени проработал отец в Самаре, в органах потребительской кооперации. Конечно, в Питере [с дореволюционных времен, когда отец занимался отходничеством и был приказчиком в лавке] у него было много друзей, сослуживцев, между ними были хорошие связи и до конца жизни оставались. И не знаю уж, каким образом, но, видимо, кто-то из Центросоюза[668], его направили в Туву — советником тувинского Центросоюза. Тува это тогда была заграница. Конечно, [в Самаре] мы жили очень плохо, бедно, да еще такая большая семья. А в Туве для зарубежного специалиста оказался чуть ли не рай земной, тем более, в России — коллективизация, голодные годы. И мы вернулись уже в 1934 году и осели в городе Ярославле. Отец стал начальником отдела или управления какого-то по снабжению на заводе «СК 1», то есть Синтетического каучука № 1. Я уже те времена хорошо помню. Когда в 1937 году начались репрессии, обстановка была тяжелая. И отец тоже был затронут… ему вспомнили, что во время [антикоммунистического] восстания Озеровского, в Ярославской губернии[669] [где отец Медведева, большевик, был председателем сельсовета. — Н. М.], его от второго ареста освободил местный учитель Великорецкий, который выпустил его из здания школы, куда его заперли. Они были не то чтобы друзьями, но вели разные разговоры, дискуссии. И отец бежал в Данилов от этого восстания. Так вот вспомнили, почему это его освободили. Нашлись какие-то там люди, которые стали показывать… Потом еще было предъявлено требование к нему, что он, будучи директором Дома крестьянина в Данилове в 1923 году принял на работу человека по фамилии Сироткин[670], который оказался впоследствии троцкистом. Это все раскручивалось, он был исключен из партии, снят с работы. Но обошлось, к счастью, без ареста и без дополнительных репрессий. Отец был человеком компанейским, друзья его приходили домой, любили вспоминать о прежних временах. Основным его другом был Хохрупин[671], его земляк. Он был командиром кавалерийской бригады и воевал с бароном Унгерном в Монголии. Лихой деревенский парень. И я припоминаю, что в их компании насчет Сталина были реплики отнюдь не превосходного качества. Наоборот. У нас в комнате-кухне большой стол стоял, там собирались приятели, обсуждали всякие разные дела, я тут крутился. Рассказывали анекдоты, в том числе такой. Почему Ленин носил ботинки, а Сталин ходит в сапогах? Вроде и ответа не надо, ответ и так ясен: потому что Ленин как-то обходил все, а Сталин пер напролом и давил все сапогом. Но это уже моя интерпретация, мне ее не давали, а просто подхихикнули над этим вопросом, и все. Так вот, отец, когда его сняли, долго, наверное год, ходил к секретарю райкома, доказывая свою правоту и невиновность свою. В конце концов [секретарь райкома ему сказал]: «Надоел ты мне. Как твоя фамилия?» [Отец] называет фамилию, тот открывает сейф, перебирает там партбилеты, нашел его партбилет: «На! И уходи». Короче говоря, он все-таки получил работу опять в потребительской кооперации Ярославля. Директором базы культтоваров. Но в семье был культ Питера, была голубая мечта — там оказаться. И эта мечта осуществилась в 1940 году. Каким-то образом — не знаю, может быть, друзья как-то содействовали этому, отец получил приглашение и предложение стать председателем райпотребсоюза на Всеволожской, под Ленинградом.

Примечательно, что в ответах на вопросы о друзьях отца по Гражданской войне, а следовательно, об отношении к репрессиям, наблюдается четкая закономерность. Те из информантов, кто говорит, что их «красные» родители относились к сталинскому периоду критически, уже в 1960-е годы принадлежали к либеральному крылу партийного аппарата[672]. Те же, кто рассказывает о царящих в семье просталинских симпатиях (это вполне может уживаться не только со знанием о репрессиях, но и, как в случае отца Ричарда Косолапова, с личным опытом отсидки[673]), придерживались в 1950–1960-е годы «неосталинистских» взглядов и придерживаются их поныне.

Заведующий сектором отдела пропаганды, помощник секретаря ЦК КПСС по идеологии (1956–1965), а ныне автор книг о «гении Сталина» Виктор Суходеев рассказывает о своем отце — участнике Гражданской войны так:

Среди наших родных никого репрессированных не было. Но было так: выпивать много не выпивали тогда. У нас родня жила в районе «Серпа и Молота», Таганка. Сидели там в воскресный день или [в] какой-то праздник. Тогда было много живых членов Общества старых большевиков. И сталкивались какие-то [взгляды]. Рассказывали анекдоты и пели песни или частушки про Сталина. Если кто-то зарывался, ему говорили: пошел вон. Если он продолжал упорствовать, били. Но ни на кого не доносили. Было несогласие. Те говорили одно, папа и другие говорили: «Да ну, вы уже от жизни отстали. Как хорошо, что вы старые большевики и что вы там при царизме сидели в тюрьмах. Но сейчас-то жизнь другая, что вы ее не понимаете?» Помню, такой один старый большевик, Петрашек[674] его фамилия была. Драться они не дрались, но он [отец рассказчика] говорит: «Да брось ты это! Хорошо, что ты сидел в тюрьме при царизме, но забудь ты, сейчас другое время, что ты!» Насколько я помню, к этим спорам, если они у нас дома были, папа часто доставал томик — и сейчас карандашом все тома изрисованы: «Да вот что Ленин говорил, что ты говоришь! И Сталин так же говорит».

Следующий рубеж интервью, на который или рассказчик по логике повествования выходит сам, или же к нему специально «подводит» интервьюер, — воспоминания о родственниках отца, как правило, братьях или дядьях, которые тоже принимали активное участие в революции и Гражданской войне.

Консультант международного отдела ЦК КПСС (1963–1978) Юрий Красин:

Отец мой — Андрей Андреевич Красин — из большой крестьянской семьи, жившей в Телегинском районе Пензенской губернии, — у него было пять братьев и три сестры. Это только живые. А примерно столько же в детском возрасте умерли — типичная тогда картина в таких семьях. И типичная судьба тоже. Один из братьев — старший, Яков, принимал очень активное участие в большевистском перевороте. Был кронштадтский моряк, просто проходил службу в это время и потом, вернувшись в Пензу, был в комбеде[675]. Мой отец тоже был участник Гражданской войны. Нельзя сказать, что он активную политическую позицию занимал, как старший брат, но оказался в 11-й армии, которая из Закавказья уходила потом на Царицын[676].

Аналогичные истории о семьях своих отцов рассказывают и другие потомки «красных»[677]. Таким образом, распространенная идея о Гражданской войне как войне, в которой шел «брат на брата», во всех исследованных мною семейных историях не подтверждается. Братья (и дяди) занимали, как правило, общую позицию — за, против или нейтральную.

РОДСТВЕННИКИ ПО МАТЕРИ

Иная версия семейной истории начинает выясняться, когда по инициативе интервьюера речь заходит о родственниках по женской линии. Лишь примерно в двух третях случаев матери моих «красных» информантов имели рабоче-крестьянское происхождение. Заметная их часть (около 15 %) принадлежит к большевистским семьям из рабочей среды еще с дореволюционным стажем.

Виктор Суходеев:

Родители простые. Папа, рядовой боец, воевал против Колчака, в Сибири. Затем переехал в Московскую область. Работал рядовым охранником НКВД в Кремле до второй половины 1920-х годов. А когда он из НКВД ушел, тогда еще не колхозы, а ТОЗы были — товарищества обработки земли [одно из которых, в Подмосковье, он и возглавил]. В 30-е годы работал на заводе АМО[678] простым рабочим. Моя тетя Маша, его сестра, приезжала к папе. Она у нас жила в 1935,1936 году. Она ушла на войну добровольцем и прошла всю ее медсестрой. После войны ей предлагали здесь остаться, но она вернулась на Алтай, там была членом крайкома партии. О ней в «Алтайской правде» были статьи, так ею гордились. Отец мамы из Калужской губернии. Взял в жены местную. Приехали в Москву, он работал на заводе Гужона[679] литейщиком. Теперь это «Серп и Молот». В империалистическую войну он погиб, оставив 11 или 12 детей. А сын его, дядя Вася, в 1904 году вступил в партию, парторгом цеха был. В газете «Правда», когда праздновались годовщины первой русской революции, несколько раз о нем статьи были.

Инструктор, лектор, руководитель лекторской группы отдела пропаганды ЦК КПСС (1980–1990) Владимир Сапрыкин:

Что касается моих родственников по материнской линии, то они никогда в деревне не жили. Дедушка Иван Федорович Майоров и бабушка Наталья Николаевна после приезда в Сибирь работали на железнодорожной станции Исилькуль Омской области. Между Петропавловском и Омском был построен железнодорожный узел — вагонное, паровозное депо и предприятия. Все родственники бабушки Натальи Николаевны Майоровой, а она в девичестве была Волосникова, работали на железнодорожной станции по рабочим профессиям. Ее родной брат работал машинистом паровоза. У бабушки были дети — моя мама и ее старшая сестра. Но у моей бабушки еще был сын Егор Иванович Майоров. Он погиб в Гражданскую войну, он воевал на стороне красных. Мы не знаем, кем он был, но, по рассказам бабушки, он был командиром в Красной армии, а уж каким командиром, нам трудно сказать. Она, наверное, сама не разбиралась. И она до самой смерти получала пенсию за погибшего сына. Бабушка была совершенно безграмотная, она не умела писать. Кстати, глубоко верующая была. У нас был угол, у нас всегда горели лампады, у нас были иконы. Она вслух пела молитвы, меня приучала, я тоже распевал молитвы. «Отче наш» я знал очень хорошо. Так вот, моей бабушке принадлежат интересные слова: «Берегите советскую власть. Она лучше прежней. При советской власти людям дают образование и нельзя больше бить женщин». На таких ценностях и она нас воспитывала. А дедушка Иван Федорович Майоров, по рассказам, не был коммунистом, но он тоже симпатизировал красным. И как рассказывают мне мои родственники, он даже принимал участие в одной акции, когда сожгли запасы сена для колчаковской конницы. Их потом искали, его искали, но он успел спрятаться, его не расстреляли. Ародной брат моей бабушки, Кузьма Николаевич Волосников, машинист паровоза, был коммунистом с дореволюционного времени, до 1917 года. Но интересная вещь: в 1930-е годы он был исключен из партии. За что же он был исключен из партии? Он избил свою жену. И он оставался по своим убеждениям коммунистом, но членом партии больше не был. <…> Все его дети, т. е. мои двоюродные братья, были члены партии. Один из них был чекистом и был репрессирован. Он покончил жизнь самоубийством, повесился в Омской тюрьме на рубеже 1930–1940-х годов[680]. Как мне сам Кузьма Николаевич рассказывал, а я к нему часто ходил, я с ним любил беседовать, он был очень мудрый, интересный человек, тот ему написал письмо: «Отец, я ухожу из жизни, сил больше нет терпеть. Но знай: я никого не предал, ни тебя, ни партию. Я был и остаюсь коммунистом». Такое письмо через кого-то он сумел передать деду.

Другая заметная группа матерей будущих работников ЦК КПСС (также около 15 %) — представители дореволюционных имущих классов, выходившие в первой половине 1920-х годов замуж за перспективных и симпатичных «красных».

Всеволод Иванов:

Мама, Валентина Владимировна, была из многодетной семьи. У Марии Никифоровны, моей бабушки, было пятеро детей — четыре сестры и брат. Мария Никифоровна была крестьянская девушка, а Владимир Устинович, мой дед, был лесничий, с высшим образованием. Из польских ссыльных. Фамилия Преизбытков, а польский вариант был Пшебытковский. Старшая тетка, Елена Владимировна, закончила гимназию и уже при советской власти была певицей в Мариинке. Меццо-сопрано, считали, у нее лучше, чем у Преображенской[681]. Дядя мой, Александр Михайлович Комаров, физик, тоже какого-то отнюдь не крестьянского происхождения, уже после революции заморочил ей голову. Она за него и вышла. И он ей запретил в театре работать, потому что там не те нравы. И поэтому тетка всю жизнь не работала, а занималась в ленинградском Доме ученых самодеятельностью. Александр Михайлович — убежденный коммунист, проректор Ленинградского университета по учебной работе[682]. Потом, во время войны — зам. председателя Комитета по высшей школе. А после войны он запросился опять в Питер. Квартира там была, поэтому его отпустили, назначили директором первого иняза, хотя он языковедом не был.

Вторая тетка, Зуева, после войны она работала секретарем у начальника Ленинградского порта, очень уважаемого человека. А моя мама была у меня умная, очень любила читать. И девушка была строгих правил, без всяких там гуляний. Она закончила неполную среднюю школу, потом бухгалтерские курсы и работала в промкооперации. ПЕПО называлось — Петроградское единое потребительское общество[683]. И быстро там доросла до должности главного бухгалтера одной из его контор[684]. Как-то на нее в начале нэпа вышел и стал к ней свататься сын владельца цирка Чинизелли. В Ленинграде цирк на Фонтанке — это цирк Чинизелли, это цирковая семья. А так как у нее никакой пары не было, то уже бабушка была уверена, что… И вот раз мимо Александровского сада у Адмиралтейства она с мамой идет, и дождь пошел. И она встала под дерево, от дождя спряталась — прическу не хотела мочить. Вдруг бежит матросик. Все деревья свободные, но матросик, естественно, пристроился под деревом, где барышня. Это был мой папа. Ну, шуры-муры, туры-буры, и, короче говоря, Чинизелли получил форменный отказ. Бабушка ненавидела отца за это. А Чинизелли потом уехали в Париж и там тоже создали цирк свой[685]. Так что, если бы папа не подсуетился, мог я и не оказаться в ЦК. А папа был уже член партии, не совсем матросик, а он учился в военно-политическом училище.

Консультант отдела международной информации (1983–1990) Карен Карегизьян:

Отец был родом из Армении. Его отец был кузнецом. А мать была тоже из низших слоев, какое-то время она работала прачкой. Но вот шестеро детей как-то перешли в более высокий класс. Сестры отца — через женитьбу. А отец был активным молодым человеком в Армении, он был там на комсомольской работе. Потом его через рабфак послали учиться в Москву. Он окончил институт инженеров-педагогов и до конца своей жизни преподавал в Москве в техникумах, связанных с транспортом, и недолго в МИИТе[686]. У него, как выходца из бедной семьи, было внутреннее ощущение, что эта власть ему что-то дала. [Самая высокая занятая им должность — начальник управления средних учебных заведений Министерства морского флота, что приравнивалось к воинскому званию подполковника.] И они спорили с дедом, отцом матери, он был очень старый. Потом, как у многих, выяснилось, что он был каким-то дворянином и даже, как местная газета в Ленинградской области писала, что он из потомков того Осипа Козловского, который написал первый неофициальный гимн России «Гром победы, раздавайся…»[687]. Человек из свиты [Григория] Потемкина. И дед был, естественно, серьезный противник всего связанного с советской властью[688], но, как и большинство людей, об этом не высказывался. Но в детстве я еще помню, когда мать или кто-то еще говорили про меня маленького: «Такой умный, будет второй Сталин», дед плевался и говорил: «Это будет второй Бисмарк».

Обычно именно в рассказе о матерях или бабушках появляются имена не друзей отца — коммунистов, но репрессированных, верующих и просто критически относящихся к режиму родственников. Вот как один из информантов, инструктор отдела культуры (1968–1977), Геннадий Гусев, рассказывает довольно типичный для многих выходцев из «красных» семей сюжет о поведении отца — тверского комсомольца 1920-х из бедной крестьянской семьи, затем успешного кооператора и, наконец, в течение двух десятилетий секретаря райкома, твердо проводящего сталинскую политику в послевоенной Белоруссии:

У отца был очень суровый выговор за то, что он не воспитывает свою мать. Уполномоченный МГБ по району в начале 50-х годов доложил по своей линии, что, по имеющейся у него информации, у Гусева в доме есть иконы. У нас была икона, горела лампадка, и папина мама, моя любимая бабушка, молилась. В самом глухом углу, в спальне. Отец рассказывал. Он вызывает этого парня, лейтенанта, и говорит: «Что у тебя другой работы нет — следить, есть икона в доме Гусева или нет, сынок?» Мальчишка [перед ним] сидит, а отцу-то уже сорок с лишним. А тот чуть не заплакал: «Михаил Ильич, дорогой, так никого ж врагов-то нигде нет, а я же должен говорить, отмечать ваши недостатки, проколы, в том числе идеологические». Идеологический прокол — как же, в доме первого секретаря райкома нет борьбы с религиозным дурманом, с опиумом для народа. Позже я собственными ушами слышал телефонный разговор отца с первым секретарем обкома. У меня дверь была приоткрыта, а разговор был ночной. Отец говорит: «Да. А что? У нас по Конституции свобода вероисповедания». — «Как же так? Ты секретарь райкома, член Центрального комитета компартии Белоруссии — ты не можешь свою мать привести в чувство? Не можешь иконы выкинуть? Что это такое? У тебя дети растут, она еще их затянет в этот опиум для народа». И отец послал очень далеко и по большой матушке по телефону не кого-нибудь, а первого секретаря обкома партии. После чего он был вызван на бюро обкома. И хорошо хоть дело не закончилось снятием с работы. Но выговор ему записали в личное дело, а через полгода сняли.

Консультант отдела пропаганды (1955–1967) Василий Фединин, сын «красного партизана», участника обороны Царицына, вернувшегося в 1920 году крестьянствовать в Ставропольский край на отвоеванной и поделенной «по справедливости» земле, говорит о еще более ярком конфликте, в который оказались вовлечены его родители. В период коллективизации его отец, несмотря на предложения фронтовых друзей, наезжавших к нему из краевого центра, отказался возглавить создаваемый в селе колхоз. И хотя он не стал препятствовать реквизиции в колхоз своего скота и даже чуть позже стал там председателем ревизионной комиссии, мать — деревенская «читалка» (женщина, читавшая Псалтырь по новопреставленным покойникам) — громогласно назвала пришедших за лошадьми «антихристами». Этот эпизод настолько ярко запечатлелся в памяти мальчика, что В. Фединин в подробностях рассказывает его и восемь десятилетий спустя. Кстати, и эта семья, как семьи других «красных», происходивших из крестьянского сословия (например, упоминавшихся выше Гусева, Косолапова, Медведева, Суходеева), не осталась в деревне: к моменту окончания мальчиком школы в 1939 году его отец уже несколько лет работал контролером в районном финансовом управлении.

В целом можно сказать, что в группе «красных» родителей будущих сотрудников аппарата ЦК КПСС революция оказывается делом отцов, но не матерей. Социальные изменения после Октябрьской революции оказали огромное влияние на общество, но не затронули семьи самих революционеров, которым была свойственна вполне традиционалистская модель поведения. Ни в одной семье будущего работника аппарата ЦК КПСС матери не занимали более высокую социальную позицию (должность, партийный ранг), чем отцы. В редких случаях (как правило, при необходимости занятия какой-либо «ответственной» должности) они были членами партии. Даже будучи выходцами из более высоких социальных групп и обладая лучшим образованием, они становились не более чем верными женами при делающих успешную карьеру мужьях и покорно следовали за ними при всех их перемещениях по стране.

Всеволод Иванов:

Мать уговаривали, посылали на учебу в высшее учебное заведение, перспективы были. Но отец — подводник, надо было его всякий раз провожать, ждать, вернется, не вернется. Поэтому завязала все это. Продолжала работать бухгалтером всю жизнь, но никакой учебы. Хотя на Дальнем Востоке, в отделении Госбанка ей предлагали вступить в партию, сразу говорили, такие-то должности. Но она говорит: «У меня сын, муж все время в плавании. Надо мужа ждать, и когда он возвращается с плавания, надо же, чтобы жена была на месте, а не где-то». Это вечная проблема — годовой или месячный баланс, это ночью сидеть надо было. Конечно, какому мужчине это понравится? Поэтому она карьеру не делала, но всегда пользовалась авторитетом, и ее во все общественные организации избирали.

«КОГДА В ГЛАЗАХ ПРИМЕР ОТЦА»

Будущие сотрудники аппарата брали пример с отцов. Тем более, что, как отмечалось ранее, они вырастали более чем в 90 % случаев в полных семьях. После второй-третьей встречи они уже довольно откровенно рассказывают об отношениях внутри семьи, разнообразных «некрасивых» историях, однако, что примечательно, на 50 опрошенных и мемуаристов лишь двое рассказали о своих плохих отношениях с отцами. В обоих случаях отцы оказались если не «белыми», то людьми оппозиционно настроенными по отношению к власти и сильно пьющими. У всех «красных» отец был объектом подражания. Именно поэтому для работников аппарата ЦК из «красных» семей, то есть для людей, принадлежавших ко второму поколению представителей власти, быть революционером фактически означало получить профессию. Сам факт участия в революции или Гражданской войне их отцов означал исход из деревни, где они терпели нужду, и начало городской карьеры, причем в сферах, ассоциирующихся с властью и достатком: управлении или финансах.

Подобная социальная практика была закономерным следствием кадровой политики сталинского периода, когда выдвижение на руководящие позиции было практически невозможно при наличии «компрометирующих связей» среди близких родственников. И если выдвижение шло в основной своей массе «по мужской линии», то, соответственно, мужчина, у которого подобные родственники были, не имел никаких шансов. В то время как «сомнительные» родственники по линии его супруги не являлись, по всей видимости, серьезным обременением.

Таким образом, по образцу отцовских складываются и приоритеты будущего работника ЦК КПСС: работа (легальная — и «головой, а не руками»), идеология, возможно, спорт. В соответствии с этими приоритетами формировалась ориентация на такие качества, как идейность (то есть интерес к идеологическим и политическим вопросам), убежденность (в определенном наборе политических и культурных стереотипов, а также в себе как их адекватном интерпретаторе), трудолюбие, упорство в достижении цели.

Эта линия наследования хорошо видна на примере идеологической позиции опрошенных, когда, как было показано на примерах выше, будущие «неосталинисты» все как один повторяют (с конкретными примерами) слова и поведение собственных «про-сталинских» отцов, а будущие либералы отражают позицию своих отцов, относившихся к Сталину критически.

В то же время к сфере компетенции (или, если угодно, к смысловому миру) «некарьерной» матери относятся все явления, которые рассказчику известны, но не упоминаются и при советской власти, и даже сейчас без острой необходимости. Они по сути своей оппозиционны власти: религия, критика режима, репрессии, теневая экономика, криминал, внебрачные отношения. Здесь, если говорить о личных качествах, речь идет уже о терпении и верности линии поведения, выбранной главой семьи. Подобного поведения сотрудники аппарата ЦК КПСС будут в дальнейшем требовать от своих жен, многие из которых являются выходцами из того же круга партийных активистов, — однако это уже предмет другой статьи.

Вместе с тем рассказчики, как правило, не говорят об осуждении частью семьи, близкой к власти, своих, по сути, оппозиционных или как минимум равнодушных к «политике» родственников. Не исключено, что разрывы в семьях на идейной почве были, однако они, судя по всему, не становились частью нарративов, на которых воспитывалось подрастающее поколение. Нетерпимость, демонстрируемая «красными» по отношению к тем стратам общества, которые не соответствовали идеологической доктрине, похоже, была не столь жестка в рамках семьи. Более того, в рассказе о таких родственниках большее значение имеют так или иначе оправдывающие их оппозиционность или равнодушие моменты. Ричард Косолапое:

Старший дядя по линии матери — Николай — после техникума был направлен в Бурят-Монгольскую автономную республику. Не повезло. На участке, который он возглавлял, молоденький же тогда тоже был совершенно — 22 года всего лишь, кто-то вылил горючее из емкости. И он под кампанию о вредительстве попал и был осужден. В заключении, на стройке моста, он работал по специальности… Семья была в переполохе… Хлопотали — и отец старался. Хлопоты привели к успеху, Верховный суд отменил это все. Это было где-то весной 1938 года. Но помилование пришло одновременно с вестью о его гибели. Мы получили телеграмму, что балкой, упавшей с моста, перебило ему обе голени, повреждена была голова, и он скончался.

Всеволод Иванов рассказывает о своей родне по материнской линии: