Люди, люди повсюду

Люди, люди повсюду

Следует принять во внимание, что сами китайцы также внесли вклад в утверждение в нашем сознании некоторых из вышеупомянутых концепций. В условиях многочисленных жестоких схваток с пришельцами на протяжении девятнадцатого столетия у китайских интеллектуалов не только стало формироваться представление о характере вторгавшихся на их территорию чужеземцев, но они также начали конструировать китайский национальный стереотип. Имея целью сформулировать свое отличие от чуждых, враждебных иностранцев, китайские ученые прежде всего должны были задуматься о том, что же делает их китайцами, описать сущность китайского характера. Отсюда берут начало рассуждения об уникальной, существующей непрерывно на протяжении пяти тысячелетий культуре и о «желтой» расе (при этом «желтый» включает в себя все оттенки, начиная от почти белого и заканчивая светло-коричневым, и, конечно же, в позитивном смысле ассоциируется с китайской культурой). Созданный ими образ, в свою очередь, накладывал отпечаток на то, как описывали китайцев западные миссионеры, дипломаты и военные, прибывающие к восточным берегам во все возрастающем числе.

Эта традиция возникших внутри страны стереотипов, подкрепляющих сложившийся среди иностранцев образ китайца, продолжается и сегодня. Джастин Ифу Линь, высокопоставленный сотрудник Всемирного банка, бежал в 1979 году с Тайваня в Китайскую Народную Республику, переплыв пролив, разделяющий две территории. Вся его родня, за исключением жены и ближайших родственников, до сих пор живет на Тайване. Несмотря на улучшающиеся отношения между двумя странами, у него нет возможности посетить остров, где он родился, чтобы навестить семью. Во время недавнего интервью на канадском телевидении в ответ на вопрос, каковы были его чувства относительно этой вынужденной разлуки, Линь сказал, что объединение Тайваня с Китаем неминуемо и, более того, что «история Китая насчитывает пять тысячелетий, так что меня не волнует, если придется подождать еще несколько месяцев или лет». Можно ли удивляться, что мы до сих пор рассуждаем об «азиатском терпении»?

Говоря о древности своей культуры, китайцы приходят в лирическое настроение. Некоторые рассуждают о коллективистской ментальности нации, контрастирующей с западным индивидуализмом. Ли Куан Ю, первый премьер-министр Республики Сингапур и один из создателей сингапурского «экономического чуда», этнический китаец, в течение многих десятилетий проповедовал идею особых «азиатских ценностей», к которым он относил почитание семьи, общественный порядок и образование.

Порой кажется, что китайцы не менее иностранцев одержимы идеей собственной многочисленности. «Жэньшань, жэньхай» — «Горы людей, моря людей» — фраза, которой они выражают недовольство по поводу скученности. Как-то на одной из улочек в Гуанчжоу я с трудом протискивался сквозь толпу, так как продавцы овощей и фруктов заполнили почти весь тротуар. «У нас в Китае так много людей», — извиняющимся тоном обратился ко мне двоюродный брат, пробираясь вместе со мной сквозь ряды уличных торговцев. Не на улице или в городе, заметьте, а «в Китае».

Довольно часто сами китайцы говорят о своих соплеменниках в уничижительных выражениях. Газеты называют молодых, малооплачиваемых выпускников университетов, кое-как перебивающихся в крупных городах, «муравьиным племенем» или иногда «крысиным племенем». Крестьян, приезжающих из деревни в мегаполисы на поиски неквалифицированной работы, состоятельные горожане презрительно характеризуют как безликих «нунминьгун», то есть сельскохозяйственных рабочих.

Авторитарные правители Китая в лице Китайской коммунистической партии также пропагандируют многие из названных идей. В равнодушно-пренебрежительном отношении к человеческим жизням партия превзошла всех чужеземных завоевателей. «Что с того, если даже мы и потеряем триста миллионов населения? Наши женщины восполнят это в течение одного поколения», — заявил Мао Цзэдун в ответ на предостережение Советского Союза, что китайская агрессия в отношении Тайваня может привести к ядерному удару со стороны США. «В Китае даже миллион человек можно считать незначительной величиной», — так, по слухам, отозвался преемник Мао, Дэн Сяопин, на массовые демократические демонстрации 1989 года на площади Тяньаньмэнь, едва не опрокинувшие его правление. Именно при Дэне, считавшем, что население Китая чересчур велико, был утвержден в 1979 году закон, запрещающий супружеским парам иметь более одного ребенка.

Пекинское руководство пытается нас уверить, что Китай — это исключение, место, к которому универсальные идеи, такие как, например, права личности, попросту неприменимы. Китайский народ, утверждают они, не желает видеть у себя вместо порядка свободу и демократию западного образца. Чувство общности истории и культуры также представляется непоколебимым. Даже коммунистическая партия, чьи основатели, казалось бы, вдохновлялись идеями Маркса и Ленина, теперь проповедует, что Китай — это земля конфуцианской гармонии. И если сами китайцы рисуют собственный портрет столь определенными красками, почему бы чужеземцам не принять его на веру?

Однако может ли это все быть правдой? Действительно ли китайская культура диктует им ценности, отличные от наших? На самом ли деле общественный порядок заботит китайцев больше, чем личные свободы? Так ли беззаветно любят они трудиться? Правда ли, что они расисты? Будет ли Китай в скором времени править миром? Будучи наполовину китайцем, я чувствовал себя обязанным попытаться найти ответы на эти вопросы. Разве можно китайцу не знать, что такое «китайскость»?

Я обнаружил, что реальность весьма далека от общепринятых представлений. Я увидел, что на протяжении своей истории Китай вовсе не был отрезан от окружающего мира и что чужеземные религии сыграли большую роль в его формировании. Китайские родители, вместо того чтобы положиться на лучшую в мире систему образования, часто предпринимают все возможное, чтобы отправить своих детей учиться за границу, так как считают иностранные методы обучения более совершенными. Молодое поколение, которое никак не назовешь трудоголиками, часто ругают за леность и отсутствие внутренних стимулов, совсем как в других странах. Передо мной стал вырисовываться образ нации, отнюдь не наделенной загадочной непостижимостью, но удивительно легко узнаваемой — совсем как дом моего прапрадеда в Чунволэй. Пожалуй, самым впечатляющим открытием для меня была глубина исторических корней наших сегодняшних представлений — положительных и отрицательных — о Китае и китайцах.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.