АПОСТРОФ

АПОСТРОФ

11 ноября 2003 0

46(521)

Date: 11-11-2003

АПОСТРОФ

Шарль Моррас Будущее интеллигенции. / Пер. с франц. и послесл. А. М. Руткевича. — М.: Праксис, 2003г. — 160 с.

Что такое "интеллигенция"? Каков ее путь и какова мера ответственности, возложенной на нее? Русского человека извечно беспокоили эти вопросы не в меньшей степени, чем "что делать?" и "кто виноват?". От Федора Достоевского и авторов "Вех" до Дмитрия Галковского — эта тема остается нашей кровоточащей раной.

Посему представляемая отечественному читателю книга Шарля Морраса просто не может остаться незамеченной. Поэт, блистательный публицист, создатель националистической организации "Action Francaise" ("Французское действие"), в котором состояли видные интеллектуалы, практически поплатился за свою честность и принципиальность. Не написавший ни строчки, призывающей сотрудничать с оккупационным режимом, не накрапавший ни одного доноса, он, восьмидесятилетний старик, обвиненный в коллаборационизме, едва избежал смертной казни. "Новый мировой порядок "милосердно" предоставил ему право скончаться на больничной койке. Кстати, члены "Action Francaise" были чужды германофилии. Бывший соратник Морраса Жорж Валуа, отличавшийся еще большим национал-радикализмом, погиб в немецком концентрационном лагере.

При всей специфичности книги Шарля Морасса, обусловленной все же тем, что автор является французским мыслителем, книга читается в единстве с нашим историческим контекстом. Она близка нам прежде всего своим нравственным пафосом. Подобно авторам "Вех", предупреждавших, к чему могут привести беспочвенность интеллигенции и ее квазирелигиозное народопоклонничество, Моррас возлагает ответственность за смуту 1789 года на деятелей Просвещения. "Вместо власти князей нашей расы мы получили хлыст менял иной, чем наша, плоти, то есть чужого языка и чужой мысли".

По сути Моррас, и это звучит в унисон русской мысли, наглядно демонстрирует, как интеллигенция своими же руками вырыла себе могилу, куда ее свалили воспитанные ею же могильщики.

Все же судьба советской интеллигенции была несколько иной, чем на Западе. Политическая цензура не была тогда столь удушающей, как сегодня цензура финансово-политическая. Этим, к примеру, объясняется довольно высокий уровень советской культуры.

Поразительно, насколько точно Моррас видит роль интеллигенции в условиях космополитического капитала, державы денег. "Народ не лишен природной щедрости, он вовсе не готов "все оценивать деньгами". Но ему непрестанно повторяют, что именно так и нужно оценивать, а считать он умеет и очень хорошо умеет. Тогда вы увидите, как он станет судить, какую шкалу установит для различия хороших и плохих писателей. Легко представить себе, до какой низости дойдет тогда та публика, которая желает, чтобы ее именовали "литературной аристократией". Литература станет синонимом подлости. Под ней будет подразумеваться развлекательная игра, лишенная серьезности и благородства".

Что ж, Шарль Моррас не ошибся и здесь. Щедро проплачиваемая олигархическими "патрициями" культурная катастрофа "железного века", ориентирована на тотальное совращение. Отныне можно все, что считалось позорным. Подсматривать в "окна", пролезать в "запретные зоны", похотливо потеть в "империи страсти". Разучившиеся читать даже "иронические детективы" могут развлечь себя разгадыванием кроссвордов. По существу это мировая тенденция — под одобрительное покрякивание "дядюшки Скруджа", принимающего золотые ванны.

По мнению Морасса, Золото и Кровь ведут между собою непрерывную череду войн. При этом Моррас не вкладывает в понятие "Кровь" примитивного, биологического расизма. Для него Кровь — носительница высших принципов, бастион на пути тотальной продажности. "…наши "вольнодумцы", — пишет Моррас, — еще не поняли, что последним препятствием для империализма Золота, последним оплотом свободной мысли является как раз Церковь". Не случайно, что именно Церковь, подчеркивает этот извечный конфликт: тридцать сребряников Иуды и жертвенная Кровь Христа.

Мы чаем, что России предназначена великая миссия. Недаром на собраниях французских роялистов звучат русские песни. Со дна Китеж-озера еще слышны колокольные перезвоны. На нас лежит огромная ответственность. И, по словам Шарля Морраса, "видя на горизонте всепоглощающую тьму, национальная Интеллигенция должна соединиться с теми, кто пытается сделать что-то доброе перед тем, как пойти ко дну. Во имя разума и природы, в согласии с древними законами вселенной, ради спасения порядка, ради выживания и прогресса оказавшейся под угрозой цивилизации, все, кто не утратил надежды, собираются на корабль Контрреволюции". Консервативной революции — добавим мы от себя.

Сергей ЯШИН

Александр ШИШКИН, Corpus Animae. — М.: ООО "Союздизайн", 2003, 800 с., тираж 3000 экз.

Что сказать в короткой рецензии? Когда видишь такого объема и на таком высоком полиграфическом уровне изданную поэтическую книгу, да еще с латинским названием, рука прежде всего тянется к словарю для перевода. Оказывается, "Тело Души". На русском языке звучит плохо. "Душу" в название своих книг ставят только те русские поэты, у которых нелеченный астигматизм смыслового зрения. Anima — конечно, совсем другое дело. На латыни у этого словосочетания возможны еще несколько вариантов дополнительного смысла, которые пока оставим без специального рассмотрения.

Но поворот, или, вернее, выворот темы автором, сделан уже интересный. К тому же, восемьсот страниц поэзии просто так не напишешь. Дело здесь не в гениальности или графоманстве — просто надо русскую поэзию любить, любить по-настоящему, независимо от взаимности, ибо "совершенная любовь уничтожает страх".

Александру Шишкину страх неведом. Он явно не боится, как его стихи будут восприняты читателями, назовут его гением или графоманом. Поэтому, чтобы получить цельное впечатление от этой поэзии, наверняка надо быть ее автором или стать alter ego автора. Есть строки и даже стихи почти на грани гениальности, есть (их, к сожалению, немало) — и на другой грани.

Там на веранде дедовская мебель

Четвертый срок — по жизни рецидив —

Телесный свой, несписанный архив

В потомков воплощает незаметно.

Ушли с детьми, на озеро, в кино,

Дойти до леса, вовсе беспредметно,

Пусть чай с клубникой на закате медном

Уже остыл давно… Давным-давно.

Это запоминающаяся черта поэзии Шишкина — ее обращенность (и обратимость) в прошлое, в мир бывшей культуры, где всё уже было и бояться уже нечего. Даже — совсем вроде бы недавнего, бывшего будущим — вот-вот:

Закидают в землю мерзлу,

Цвет — бумажная трава —

Жестяные мои звезды

Будет издали видать.

Там своей родной из меду

Понаемся я земли —

Не афганской той пыли,

А с червями чернозему

Наглодаюсь дома, дома!

Ох, спасибо, — довезли!

В.В.