Александр Савин РОССИЯ И ДЕМОКРАТИЯ

Александр Савин РОССИЯ И ДЕМОКРАТИЯ

Русский философ написал книгу, которая продолжает попытки отечественных “любомудров” привить ростки западного мышления, ratio, правового и естественнонаучного, на порядком одичавшие сады нашей словесности. И, как все его “братья по разуму”, пришел к выводу, что ratio это имеет смысл только в той мере, в которой указует на неподвластные себе парадоксы действительности — те “точки бифуркации”, через которые в наш мир проникают воздействия сверхъестественного инобытия. В том числе — воздействия политические.

То, что происходит с Россией на протяжении последних пятнадцати лет, вызывает растущее недоумение во всем мире. Крупнейшая по территории страна планеты, обладающая колоссальными природными богатствами, унаследовавшая от Советского Союза мощный экономический, военный и человеческий потенциал, как будто поставила своей целью попросту исчезнуть с лица земли. Возможно, подобное развитие событий и отвечает интересам определенных сил внутри России, а также за ее пределами, однако возникновение здесь "воронки нестабильности" несет в себе значительную угрозу для всего мира и прежде всего — для соседних с РФ государств и регионов: таких, как бывшие республики СССР, страны Восточной, Южной и Центральной Европы, государства Европейского Союза, мусульманский мир, Китай и Япония. Сегодня даже трудно в полной мере осознать масштабы этой угрозы, поскольку ситуацию, при которой на месте недавней сверхдержавы образовалась бы область глубокого политического вакуума, в доступной обозрению истории найти трудно. Гибель Западной Римской империи полторы с лишним тысячи лет назад может служить разве что отдаленным аналогом происходящих в России событий, поскольку роль внешнего фактора здесь была принципиально иной. Хаос возникших в ходе Великого переселения народов "варварских королевств" V-VII вв., из которого постепенно выкристаллизовались очертания современной Европы, имеет мало общего с современными реалиями России. Скорее, эти реалии чем-то напоминают угасание Византийской империи, медленно разорванной на части ее же недавними подданными.

Положение выглядит еще более угрожающим в связи с тем, что кризис современной России тесно связан с ее переходом к демократическим принципам устройства государства и общества. События конца 80-х — начала 90-х годов происходили под лозунгами демократических преобразований тоталитарного советского общества, и в этом качестве получили серьезную политическую, информационную и финансовую поддержку со стороны Запада. Они же привели к беспрецедентным для мирного времени экономическому спаду и социальной деградации российского общества, что позволило аналитикам влиятельной американской Rand Corporation рассматривать современную Российскую Федерацию в качестве "несостоявшегося государства" — наряду с такими мировыми "лидерами отсталости", как Афганистан, Эфиопия и Мали.

При этом сама собой возникает проблема, которую можно обозначить как "Россия и демократия". Суть этой проблемы заключается в том, почему переход к демократии для России сопровождается столь глубокими кризисными явлениями, которые ставят под вопрос само ее дальнейшее существование?

Если принять весьма распространенную среди российских приверженцев демократии и отчасти на Западе точку зрения, согласно которой Россия "не созрела" для демократии, то мы должны будем отказаться от фундаментального положения об универсальном, общечеловеческом характере принципов демократии и признать их достоянием только избранных стран и народов. Подобный подход чрезвычайно опасен, поскольку он ставит под сомнение не только сложившиеся нормы международного права, но и всю структуру современного мира, открывает дорогу для "агрессивной демократии", по сути своей ничем не отличающейся от практики фашизма и национал-социализма.

К не менее парадоксальным выводам можно прийти, если признать, что, напротив, демократические принципы органически неприемлемы для российского общества и российского государства. Эту точку зрения высказывают не только отечественные "консерваторы" ("Демократия — в аду, а на Небе — Царство"), к ней еще в 1999 году фактически присоединился эксперт Международного валютного фонда, один из "крестных отцов" российских экономических реформ, наставник Гайдара и Чубайса Джеффри Сакс (Jeffrey Sachs): "Мы положили больного (т.е. Россию) на операционный стол, вскрыли ему грудную клетку, но у него оказалась другая анатомия". С подобной точки зрения под вопросом оказывается уже не только универсальность демократических принципов, но и вообще их необходимость для очень и очень многих стран мира, которые обладают собственными культурно-историческими традициями, иногда чрезвычайно прочными и уходящими в глубь веков.

Поэтому единственно приемлемым и логически непротиворечивым решением дилеммы "Россия и демократия" выглядит тезис о том, что под видом перехода к демократии в России реализуется совершенно иная модель переустройства общества, не имеющая с демократией как таковой ничего общего.

Известный политолог и специалист по России, профессор Нью-Йорского университета Стивен Коэн (Stephen F.Cohen) в 1999 году, комментируя итоги российского дефолта, говорил: "Совсем недавно мы выделили миллиарды долларов некомпетентным и, возможно, коррумпированным российским "реформаторам". Впрочем, при всей возможной справедливости данной оценки, речь не может идти о некомпетентности и коррумпированности "элит" как о главных причинах провала демократических преобразований на территории Российской Федерации. Всё это — не более чем вторичные эффекты принятой в России модели "реформ". Чтобы охарактеризовать эту модель в ее соотношении с принципами демократии, необходимо прежде всего выяснить, что в действительности понимается сегодня под "демократией".

В английском академическом словаре политических терминов говорится: "Широко распространившийся поворот к демократии как подходящей форме для организации политической жизни насчитывает меньше сотни лет. В дополнение — в то время, как многие государства сегодня могут быть демократическими, история их политических институтов раскрывает хрупкость и уязвимость демократических образований… Демократия возникла в интенсивных социальных битвах и часто в этих битвах приносится в жертву… Слово "демократия" вошло в английский язык в шестнадцатом веке из французского democratie; это слово — греческого происхождения, с корневыми значениями "демос" (народ) и "кратос" (право). Демократия относится к форме правления, в которой, в отличие от монархий и аристократий, правит народ. Она влечет за собой государство, в котором имеется некоторая форма политического равенства среди людей (выделено мной. — авт.). Но признать это — еще не значит сказать очень много. Поскольку не только история идеи демократии, отмеченная конфликтующими интерпретациями, но Греческие, Римские понятия и понятия Просвещения, среди других, перемешиваются, чтобы произвести двусмысленные и непоследовательные трактовки ключевых терминов демократии сегодня: характер "правления", коннотации "править посредством" и значения "народ"".

Разумеется, речь здесь идет не столько о различиях формы прямой демократии античных полисов и современной представительной демократии, сколько о различиях концептуальных, связанных с самим существом демократических принципов. Известный американский культуролог и лингвист Ноам Хомски (Noam Chomsky) пишет по этому поводу следующее: "Позвольте мне начать с противопоставления двух различных концепций демократии. Первая гласит, что граждане в демократическом обществе обладают средствами, позволяющими в некотором туманном смысле участвовать в управлении общественными делами, а массовая информация открыта и свободна. Если вы заглянете в словарь, то наверняка найдете определение вроде этого.

А по альтернативной концепции широкая общественность должна быть отстранена от управления, а средства массовой информации пристально и жестко контролироваться. Эта концепция может казаться маргинальной, но важно понять, что в действительности именно она превалирует не только на практике, но даже в теории. История демократических революций, восходящая к первым революциям XVII века в Англии, выражает именно эту точку зрения" . И далее Хомски, характеризуя взгляды "короля американской прессы" начала ХХ века Уолтера Липпмана (Walter Lippmann), отмечает, что "по его (Липпмана. — авт.) выражению, интересы народа часто противостоят интересам общества в целом… Только немногочисленная элита, интеллектуальное сообщество… может понять интересы общества. Это мнение с историей в сотни лет. Это также типично ленинское мнение. Сходство с ленинской концепцией очень близкое — также предполагалось, что авангард интеллектуалов-революционеров захватит государственную власть, используя народную революцию в качестве двигателя, а затем поведет глупые массы к будущему, которое эти массы даже не могут себе вообразить".

Хомски утверждает, что эта последняя модель легла в основу и советского, и нацистского, и современного западного общества, где за ней закрепилось название "либеральной демократии" (У.Липпман говорил о "прогрессивной демократии"). Именно данным обстоятельством он объясняет факт, что представители "интеллектуального сообщества" способны с легкостью менять свои внешние политические позиции, поскольку у этих вроде бы противостоящих друг другу систем "элитарной демократии" одна общая мировоззренческая суть. О том, что концепция Ноама Хомски основана не на пустом месте и во многом адекватна реальности, может свидетельствовать хотя бы этапная книга Збигнева Бжезинского (Zbignew Brzhesinsky) "Между двумя эпохами" (1970), уже в названии которой зафиксирован переживаемый тогда переломный момент мирового развития. Не исключено, что Бжезинский, оказывавший и продолжающий оказывать сильное влияние на американскую политику, первым сформулировал тезис о стратегической цели, к которой должен стремиться Запад: "создание системы глобального планирования и долгосрочного перераспределения мировых ресурсов". Им были также впервые выдвинуты публично соответствующие социальные и политические ориентиры:

— замена демократии господством элиты;

— формирование наднациональной власти (но не на путях объединения наций в единое сверхгосударство, а через союз индустриально развитых стран);

— создание элитарного клуба ведущих государств мира (в 1975 году возникла "Большая шестерка" (Great 6, G-6) — мировой регулирующий орган).

В известной работе "Демократия и тоталитаризм" французского политолога и философа Реймона Арона (Raymond Aron), выпущенной издательством Gallimard еще в 1965 году (русский перевод — М.: Текст, 1993), говорится: "Сомнительно, чтобы наилучший режим можно было определить в отрыве от общих основ устройства социума. Не исключено, что наилучший режим можно определить лишь для данного общественного устройства".

Это — крайне важное положение, впоследствии закрепленное международным правом. Согласно Статье 1 Части 1 Международного Пакта ООН о гражданских и политических правах, ратифицированного 23 марта 1976 года, "Все народы имеют право на самоопределение. В силу этого права они свободно устанавливают свой политический статус (выделено мной.— авт.) и свободно обеспечивают свое экономическое, социальное и культурное развитие". Иными словами, на уровне международного права закреплено, что "наилучший режим" народы устанавливают для себя сами, и демократия с этой точки зрения у каждого народа — своя, со своими особенными формами и институтами. Однако при этом непременной основой демократии является свободное волеизъявление народа.

"Одна из наиболее широко распространенных в современной политической науке концептуальных формулировок понятия "демократия" принадлежит Дж.Шумпетеру (Joseph A.Schumpeter), который изложил ее в своей работе "Capitalism, Socialism and Democracy" (1942). Рассматривая недостатки того, что он называет "классической теорией демократии", которая определяла демократию в понятиях "воли народа" (источник власти) и "общественного блага" (цель власти), Дж.Шумпетер предлагает "другую теорию демократии", характеризуя демократию прежде всего на основании такого признака, как "демократический метод", под которым он понимает такое институциональное устройство, при котором отдельные личности получают власть путем соревновательной борьбы за голоса людей, образующих это общество".

Разумеется, "широкое распространение" тех или иных взглядов и представлений еще не является свидетельством их истинности — так, в свое время было широко распространено представление о том, что земля плоская и стоит на трех китах. Кроме того, при желании нетрудно увидеть в данной характеристике историческую деградацию самой идеи демократии: от воплощенной в политических институтах "воли народа" до "простого" присутствия в жизни общества периодической формальной процедуры выборов, трактуемой как двуединство "публичного состязания" лидеров и "политического участия" граждан. Аналогичные взгляды высказываются, в частности, авторитетным американским политологом Самуэлем Хантингтоном (Samuel Huntington): "Правительства, образованные с помощью выборов, могут быть неэффективными, коррумпированными, недальновидными, безответственными, руководствующимися узкими интересами и неспособными принять политику, требуемую для благополучия народа. Эти качества делают такие правительства нежелательными, но они не могут их сделать недемократическими". Однако попытаемся в первом приближении принять господствующее сегодня "минимальное" определение демократии как данность.

Из него со всей очевидностью следует, что важнейшим показателем для определения демократического характера того или иного политического режима является именно реальная степень свободы волеизъявления народа. По этому поводу Р.Арон, фактически солидаризуясь с Н.Хомски, пишет: "В современных обществах верховенство власти — всего лишь правовая фикция. Обладает ли народ таким верховенством? Такая формулировка может оказаться приемлемой и для западных режимов, и для фашистских, и для коммунистических. Нет, пожалуй, ни одного современного общества, которое так или иначе не провозглашало бы в качестве своего основополагающего принципа, что верховная власть принадлежит народу. Меняются только правовые или политические процедуры, посредством которых эта законная власть передается от народа конкретным лицам". Р.Арон выделяет три основных структурных критерия современной представительной демократии: всеобщее избирательное право, равенство граждан перед законом, а также многопартийность как форму мирной конкуренции различных групп граждан за власть — в смысле не только прямой конкуренции за места в парламенте и правительстве, но и своеобразной "школы" управления внутри того сектора общества, интересы которого представляет та или иная партия. Р.Арон замечает, что эти виды равенства не исключают экономического и социального неравенства, что всеобщее избирательное право не всегда дает гражданину возможность реально избирать своих представителей. Известно, что в истории развития демократии имущественный ценз всегда выступал одним из самых сложных барьеров, что право собственности на протяжении многих веков было неразрывно связано с политическими правами человека, и до сих пор экономическое неравенство в той или иной форме препятствует действительной свободе политического волеизъявления (подкуп избирателей, пиар через масс-медиа и так далее).

Известный американский историк и политолог Ричард Пайпс (Richard Pipes) посвятил этой проблеме целое исследование: "Собственность и свобода" (Alfred A. Knopf, New York, 1999; рус. перевод — М.: Московская школа политических исследований, 2001), — эпиграфом для которой избрал слова А.Н.Уилсона: "Собственность никогда не упразднялась и никогда не будет упразднена. Вопрос лишь в том, кто обладает ею. И самая справедливая из всех когда-либо придуманных систем та, которая делает обладателями собственности скорее всех, чем никого". При этом сам Р.Пайпс зачастую ставит в некотором роде знак равенства между понятиями частной собственности и собственности вообще, а также — между личной свободой и свободой как таковой. Он пишет: "Представление о взаимосвязанности собственности и свободы едва ли ново — оно родилось в семнадцатом и стало общим местом в восемнадцатом веке, — но, насколько я знаю, никто прежде не пытался показать эту взаимосвязь на историческом материале… Моя исходная гипотеза состояла в том, что общественные гарантии собственности и личной свободы тесно взаимосвязаны: если собственность в каком-то виде еще и возможна без свободы, то обратное немыслимо".

Помимо критического неравенства собственности, свободу волеизъявления народа может в значительной степени снижать социальная дезадаптация (ограниченная по той или иной причине дееспособность) граждан. Кроме того, как отмечал всё тот же Р.Арон, не исключена ситуация, при которой "законы изначально устанавливают такие дискриминационные различия между гражданами, что обеспечение законности само по себе связано с насилием — как, например, обстоит (теперь уже слово "обстоит" можно употребить в прошедшем времени — "обстояло".— авт.) дело в Южной Африке".

Видимо, чтобы объяснить парадоксальное действие "демократических реформ" в России, прослеживаемое на протяжении весьма уже длительного, больше десятилетия, отрезка исторического времени, необходимо понять, как воздействуют на свободу волеизъявления ее народа и демократическое устройство ее общества перечисленные выше факторы. Эта попытка, собственно, и является содержанием предлагаемой работы.

Окончание следует