ДОБЕРМАН НАЦИОНАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ЭТЮД

ДОБЕРМАН

НАЦИОНАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ЭТЮД

Рыская по Интернету в поисках не помню уже чего, набрел я однажды на какой-то текст Геннадия Хазанова. Того самого «из кулинарного техникума», потешавшего в 80-х всю страну рассказами и пародиями, иногда и впрямь остроумными. В тот раз я искал вовсе не Хазанова, поэтому собрался уже закрыть нечаянную страничку, но вдруг споткнулся на одной фразе из первого абзаца. В этой фразе Геннадий сообщал нам о своем давнем неприятном открытии. Едва ли не с первых лет жизни ему пришлось осознать, что для окружающих он человек не первого сорта. Если я правильно понял следующие его фразы, это сознание прилично отравляло его дальнейшую жизнь, в которой он должен был настойчиво отстаивать свою сортность.

Мы знаем, что первосортность Геннадия вполне им доказана. Я не смею утверждать, что буквально все номера Хазанова нравятся поголовно всем зрителям, но некоторые из его выступлений безусловно нравились многим. Я сам потому и зацепился за эту фразу, что никак не предполагал в успешном эстрадном артисте такой обиды на ту свою жизнь. Да, забыл сказать, главной причиной ущемленности артиста было, оказывается, его еврейское происхождение, бестактно отмеченное какой-то взрослой тетей. А также в дальнейшем систематически отмечаемое разными тетями, дядями, мальчиками и девочками.

Я с Геннадием жил в одной стране. И вот ведь случай, тоже имел (и по сей день имею) еврейское происхождение.

Хотя лишь наполовину. Звучная фамилия моего отца — Розенвассер — не оставляла у окружающих никаких сомнений в моей еврейскости. Матушкины глаза и курносый нос достались старшему брату, так что и по чертам лица при желании меня нетрудно отнести к семитам. И, конечно же, всякие бестактные дяди, тети и дети тоже иногда ранили мое детское самолюбие разными репликами по моему адресу. Порою имелось в виду именно мое «еврейство».

Тонкая детская душа находит много поводов для переживаний. Однако, рядом обычно есть взрослые, которые ведь не только бестактно ранят ребенка, но и бескорыстно дарят ему покровительство своей силы и мудрости. Так вышло, что самые разные взрослые разных национальностей давали мне один хороший совет по поводу моих детских обид: «не обращай внимания на дурака». Я и не обращал.

Не знаю, как там у Геннадия, а у меня был (и сейчас есть) большой повод для страданий помимо еврейства. Я родился с неважным зрением и, что горше всего — здорово косоглазым. Так что сверстники, желающие нанести мне оскорбление, могли с очевидностью выбирать между словами «жид» и «косой». К чести их должен сказать, что во время наших ссор подавляющее большинство оппонентов предпочитали не первое, а многие и не второе. Зато сам я, хотя и ощущал себя с пеленок интернационалистом, было дело, обзывал нашего Равиля монголо-татаром. Мне и сейчас до покраснения ушей стыдно вспоминать его детские слезы. Жизнь развела, не успел попросить прощения.

Само по себе косоглазие жить-таки мне не помогало, особенно в юности, когда так важно нравиться девушкам и так мало значат советы взрослых. Но тут, полагаю, у каждого юноши найдется свой больной вопрос, Любили меня и моя страна, и девушки. По-доброму относились едва ли не все люди, с кем конкретно ни сводила бы жизнь. И вокруг себя я наблюдал таких же людей, находящих в окружающей действительности достаточно возможностей для счастья.

В общем, из моих обид и радостей помнятся в основном радости. То ли потому, что их было больше, то ли потому, что они были важнее, чем обиды. То ли еще почему-то.

На самом деле у Хазанова, как явствует из того же текста, кроме еврейства тоже было свое «косоглазие». Он пишет, что рос без отца и довольно хилым. Я могу понять, что эти житейские проблемы, вполне преодолимые, кстати, в нашей с Хазановым реальности, маленький Гена прикрывал для себя оскорбленным еврейством. Но почему большой Гена, вспоминая и анализируя свою жизнь, продолжает выпячивать еврейский вопрос, превращая его в дубинку для сокрушения доброй памяти о той нашей реальности?

Не скрою, откровение Хазанова стало для меня неприятным открытием. Я не идеалист, но и не отщепенец. Мне пришлось столкнуться с тем, что антисоветчики называют «государственным антисемитизмом». Кадровики оборонных предприятий отказывали мне в приеме на работу из опасений, что я возжелаю воссоединиться с кем-нибудь из-за бугра и смыться, как это вошло в скандальную моду тех лет. Но в других местах, не столь стратегически важных, меня встречали с радостью.

По окончании школы было дело: у меня не взяли документы в МИЭМ, отговорившись моим плохим зрением. Одноклассника с таким же примерно зрением взяли. Было очень обидно, до слез. Помню, врач из институтской поликлиники отправила меня в военный стол, сказав, что меня возьмут на прикладную математику, если «военный» даст добро. А там седой мужчина в гимнастерке отвел от меня сочувственный взгляд. Никакого антисемитизма. Производственная необходимость.

Я и сам на его месте так же поступил бы, раз не придумали тогда более хитрой политики в этом вопросе. Теперь у антисоветчиков такого насмотрелся, что и придумывать ничего не надо. Отец мой, партийный, собрался воевать за меня в партийных органах. И я не сомневаюсь, зная его принципиальность, что он добился бы решения вопроса либо о моем приеме, либо об отчислении одноклассника, как добивался многого другого. Но я был (и сейчас есть) парень с норовом. И одноклассник был мне другом, и отказавшие были не враги. Это была моя страна. Это были наши порядки, не всегда идеальные, но никогда не чужие. Попереживал немного, поступил на сходную специальность в другой вуз, отличающийся от МИЭМа одной буквой, и закончил его с отличием.

Я не обижаюсь на жизнь в СССР. В том же МИЭМе до поступления я занимался на отличных подготовительных курсах совершенно бесплатно. А еще в нашу школу (у нас была отличная школа для слабовидящих детей) пришли как-то ребята из МГУ с мехмата или физфака, отобрали желающих вечерами заниматься факультативно математикой и физикой. И много месяцев вели вечерами занятия в школе неподалеку. Благодаря им мое вхождение в трудную вузовскую математику на первом семестре было отдыхом. Почем? Бесплатно. Многих людей вспоминаю с благодарностью, а скольких позабыл.

Это была (и сейчас есть) моя страна, страна моих братьев, наших предков и наших потомков. Я не могу простить себе, что все мы вместе не уберегли ее и что мы все вместе попустительствуем обиженным (и притворяющимся обиженными) при Советской власти сводить со страной свои счеты. Я не очень сочувствую тем, кто жалуется на свои еврейские обиды, поскольку на собственной шкуре знаю цену и тем обидам, и постсоветской политике «обиженных». Сравнивая эти две цены, скажу определенно: если вы сочувствуете сегодня «обиженным», постарайтесь не переусердствовать.

А еще в связи с Хазановым мне вспоминается одна давняя история. Был у меня доберман-пинчер. Умная и сильная собака, в холке 75 см. Щенком с моим доберманом произошел случай, который повлиял на всю его дальнейшую жизнь самым трагическим образом.

Мы гуляли на подходящем пустыре, а по дороге молодой пес, как и положено кобелю, задирал ногу на столбы и заборы, оставляя свои метки для других собак. Чем выше метка, тем у собаки больше претензий в собачьей иерархии.

И вот однажды какой-то прутик или стебель щекотнул брюхо моему псу как раз в тот момент, когда он задирал ногу на забор. Пес отпрыгнул на трех лапах от забора подальше и с большего расстояния дописал свою метку. Метка вышла значительно ниже, чем обычно. У очередного столба он вспомнил о щекотке и уже заранее соблюл дистанцию. Я сообразил, что если он и впредь будет писать на столбы со столь значительного расстояния, то все его метки окажутся на уровне маленьких собачек и ниже. Такого удара по собачьему самолюбию допускать было нельзя. Что я только ни делал: отвлекал, успокаивал, одобрял, подталкивал, приманивал, только что сам за него метки не ставил: отучить собаку писать на столбы с почтительного расстояния мне так и не удалось.

Поведенческие последствия не замедлили сказаться. Мой молодой и рослый пес стал яростно нападать на всех собачек, которые были меньше в несколько раз и прежде не вызывали у него никакого интереса. Пытался его отучать, наказывать — без толку. В то же время он по-щенячьи заискивал перед собаками покрупнее, которые уступали ему по всем параметрам, но превосходили высотой меток. Он, наверное, комплексовал, игривые дружелюбные отношения, типичные для часто гуляющих вместе четвероногих, не складывались. Мы выгуливались в своей знакомой компании, где испорченный характер пса меньше влиял на межсобачьи отношения. Тем не менее, некоторые владельцы маленьких собачонок ненавидели моего пса святой ненавистью. Я как мог удерживал своего добермана от неадекватных нападений, а с владельцами собачек старался не ссориться. Вот, собственно, и все, что я хотел сказать по данному вопросу.

А. РОЗЕНВАССЕР