Разгром Фадеева
Разгром Фадеева
Своё первое серьёзное произведение - повесть "Разлив" – Александр Фадеев закончил в 1923 г. Тогда же окончательно созрел и замысел романа «Разгром».
За Фадеева я не брался со школы (в моей советско-постсоветской школе его ещё проходили) и, как оказалось, преждевременно списал его в архив. Недавно, проезжая через «партизанские» места Приморья, заинтересовался этой полузабытой фигурой. В электронной книжке случайно (хотя – как сказать[?]) оказался «Разгром», и я не смог от него оторваться, пока не дочитал.
Помню это ощущение открытия: Фадеев – живой, а казалось, что нет.
И второе ощущение: Фадеев – настолько дальневосточен, куда более наш , чем я представлял раньше. Уехав в Москву, он до конца жизни тосковал по Приморью, помнил в мельчайших подробностях свои здешние дороги и чувства (почитайте его поздние письма в Спасск-Дальний к юношеской любви Асе Колесниковой). В «Разгроме» я открыл для себя дважды своего: не только значимого, отзывающегося внутри писателя, но и земляка, ходившего теми же улицами, что хожу сегодня я.
Дальневосточные провинциалы нередко реализовывались в столицах, но дальневосточниками оставались не все. Фадеев – оставался. Его первый замысел – «Последний из удэге» – оказался сквозным, на всю жизнь, оборвавшись вместе с нею на полуслове. Если другие стремились преодолеть свою провинциальность, став всесоюзными, то Фадеев стал всесоюзным, оставаясь дальневосточником и эксплуатируя именно эту свою тему, свою оказавшуюся драгоценной провинциальность.
Амба, чумиза, маньчжурка
«Разгром» – книга свежая, искренняя, умная, страстная. В 1920-е целое поколение молодых парней вдруг стало сочинять великолепную прозу. Иные потом погибли физически, другие – творчески, но эта лавина юности была великолепна.
В школе я не мог оценить того, как написан «Разгром». Теперь я с удовольствием перекатывал на языке шахтёрско-таёжные метафоры 25-летнего автора, выросшего на одной со мной земле: «Подземная вода, мутная, как слёзы ослепших рудничных лошадей, день и ночь сочилась по шахтным стволам, и никто её не выкачивал».
Время действия «Разгрома» – лето–осень 1919 года. Написанная на приморском материале, книга изобилует характерными чисто местными деталями. Несознательный партизан Морозка ворует с «баштана» дыни; на сходе местные жители говорят «Амба!» в значении «шабаш» («амба» – это тигр и одновременно – капут); мелькают «даубихинские и майхинские спиртоносы»; персонажи курят «маньчжурку» (хочется верить, что это местный табак, а не дикорастущая южноманьчжурская конопля, которой славятся описываемые места) и едят с местными корейцами чумизу. В тексте – смесь русских, украинских, корейских, китайских и «коренных малочисленных» привычек и словечек. Кто-то даже сидит, «поджав по-корейски ноги» – не по-турецки и не по-татарски, как написал бы недальневосточник.
Вызывает вопросы уже само название «Разгром». Хотя отряд разбит, Левинсон с группой бойцов спасается, и из последних строк ясно: он наберёт новых людей и продолжит борьбу. Более того, ко времени написания романа было давно известно, что итоговая победа осталась именно за условным Левинсоном. Однако Фадеев пишет о поражении, в чём можно увидеть не столько политический, сколько эстетический выбор, и называет книгу «Разгромом». В этом тексте – масса вторых доньев. Он, конечно, «красный», а не «белый», но он, как всякая хорошая литература, – о жизни в её сложности, а не о том, кто хороший, а кто плохой. Несмотря на наличие реальных прототипов и чётких топографических привязок, «Разгром» куда глубже, чем представляло советское вульгарное литературоведение. Сотворение нового мира, сотворение человека – вот его главная тема. И в этом ключе название «Разгрома» звучит уже по-новому.
Крутой маршрут Левинсона
Писался «Разгром» в 1925–1926 годах, автор жил уже вдали от Приморья. Выверял ли Фадеев маршруты, которыми отряд Левинсона уходил от преследования?
Следует сказать о том, что в 1972 г., вскоре после конфликта с китайцами на острове Даманском, в Приморье были переименованы сотни рек, посёлков, сопок.
При жизни Фадеева большинство приведённых в «Разгроме» топонимов оставались актуальными. Любопытный читатель мог, «привязавшись» к карте, легко понять, куда шли люди Левинсона. Сегодня текст «Разгрома» нуждается в историко-топографической расшифровке.
Целый ряд топонимов у Фадеева приводится вскользь, как бы для обрисовки «театра военных действий» или вписывания локальных событий в исторический контекст. Деревня Уборка и река Фудзин (ныне Павловка), японский десант в Ольге и Анучино, «чугуевские ребята», Монакино Уссурийского района – Фадеев застолбил добрую половину территории Приморья, видимо, обозначая этим размах партизанского движения (хотя отряд Левинсона действует в куда более скромных масштабах). При этом автор вовсе не стремился к документальной точности, при желании оперируя вымышленными названиями: «Разгром» – литература, а не хроника. Ни разу в тексте не называются ни Владивосток, присутствующий за кадром как «город», ни субъект, так сказать, федерации.
Костяк отряда Левинсона составляют шахтёры с Сучанского рудника, но события романа разворачиваются в других местах. Сначала отряд стоит недалеко от Крыловки (это и сегодня – Крыловка Кировского района). Где именно? Филологи из Владивостока Рублёва и Кулакова в работе «Топонимическое пространство романа А. Фадеева «Разгром» дают несколько вариантов ответа, причём все они могут быть верными в силу того, что речь идёт о художественном тексте. По некоторым приметам (лазарет, где лежит Мечик, находится у слияния двух ключей) подходит соседний посёлок Большие Ключи. Указание же на то, что Морозка возвращается в отряд через реку на пароме, отсылает к Успенке – большому селу на берегу Уссури. Ныне это Кировский (Кировка), центр одноимённого района.
«Тревожный улахинский ветер» несёт «дымные запахи крови», вся Улахинская долина «занята неприятелем». Улахе – часть нынешней Уссури выше впадения в неё Арсеньевки (ранее – Даубихе). Улахе текла мимо сегодняшнего Булыга-Фадеево (ранее – Сандагоу, переименовано в честь Фадеева, известного среди партизан под псевдонимом Булыга; интересно, что в дебютном «Разливе» писатель изобразил село Сандагоу, в котором по ряду примет узнаётся соседняя Чугуевка, где жили его мать с отчимом и где проводил каникулы сам Фадеев, учившийся в 1910-х во Владивостокском коммерческом училище – ВКУ), Чугуевки и Кокшаровки до стрелки с Даубихе в районе Крыловки. Упоминание Крыловки указывает на нижнее течение Улахе – нынешний Кировский район на стыке с Яковлевским, Чугуевским и Спасским.
Отряд отступает на восток – в какие-то Шибиши у верховьев Ирохедзы. Тут Фадеев начинает выдумывать: следов Шибишей и Ирохедзы обнаружить не удалось. «Это названия… «зашифрованные», созданные по образцу и подобию реальных», – пишут Рублёва и Кулакова. Шибиши Фадеев ввёл по аналогии с деревнями Унаши или Сабаши, Ирохедзу мог синтезировать из Ирочхона и Хаунихедзы.
По следам отряда идут враги, и Левинсон, развернув карту, говорит: «Единственный путь – на север, в Тудо-Вакскую долину… Здесь можно пройти хребтами, а спустимся по Хаунихедзе. Далеко, но что ж поделаешь…» И отряд выступает «в долину Тудо-Ваки, богатую лошадьми и хлебом». Хаунихедза – это нынешняя речка Быстрая, берущая начало на Синем хребте у границы Кировского и Дальнереченского районов. Она течёт на северо-восток и впадает в Малиновку – ту самую Тудо-Ваку. Это сравнительно большая река. Она стартует из дебрей Сихотэ-Алиня в самом сердце Приморья, течёт через Ариадное, Савиновку, Любитовку, Малиново и Ракитное прямиком к Иману (ныне Дальнереченск), где сливается с Большой Уссуркой (ранее – Иман). Русла Быстрой и Малиновки чётко обозначают путь отряда.
Партизан Метелица отправляется в разведку в село Ханихеза, где стоят белые – казачий эскадрон, а дальше, в «волостном селе Ракитном», их ещё больше – «цельный полк». Ханихезой раньше назывался Крутой Яр Красноармейского района, но здесь мы на неверном пути: Красноармейщина гораздо севернее. А вот Ракитное, сохранившее своё имя, – реальный населённый пункт Дальнереченского района. Как раз на пути партизан, идущих долинами Быстрой и Малиновки на север.
Но до Ракитного ещё далеко. После неудачной разведки Метелицы и боя с казаками партизаны занимают село Ханихезу. Оно находится где-то между Малиновым и Ракитным, у впадения Быстрой в Малиновку, причём скорее на Быстрой, судя по фонетическому родству «Ханихезы» и «Хаунихедзы». Рублёва и Кулакова, впрочем, предполагают, что под Ханихезой писателем-подпольщиком могла быть зашифрована Любитовка, о чём говорит наличие церкви.
В Ханихезу приходят – видимо, из Ракитного – превосходящие силы белых. Люди Левинсона уходят в тайгу, прорываются через болото и выходят на «государственный тракт на Тудо-Ваку» – очевидно, дорога от Ариадного до Дальнереченска. Здесь отряд разбивают наголову, в живых остаются 19 человек во главе с Левинсоном, которые приходят в обетованную долину, чтобы «жить и исполнять свои обязанности».
Итак, вот путь отряда Левинсона, эти его зигзаги неудачи с точки зрения современной топонимики: из Кировского или Больших Ключей Кировского района – на северо-восток, по рекам Быстрой и Малиновке – на север, затем к Ракитному и на северо-запад, к Дальнереченску.
Четыре Мечика
Известно, что у героев «Разгрома» – реальные прототипы. Один из отрядов, в которых воевал Булыга-Фадеев, назывался Свиягинским (по станции Свиягино под Спасском), а впоследствии – Особым коммунистическим. Командир отряда Иосиф Певзнер стал, по признанию самого Фадеева, основным прообразом Левинсона («маленького роста рыжебородый и очень спокойный человек с маузером на бедре»). Его помощник Баранов превратился в Бакланова, Кононов – в Канунникова, были и реальные Метелица с Морозкой. Но куда интереснее случай Мечика.
Михаилом Мечиком звали однокашника Фадеева по Владивостокскому коммерческому училищу. Михаил – старший брат Доната Мечика, артиста и режиссёра, отца Сергея Довлатова (до и после революции Мечики жили во Владивостоке, о чём Довлатов писал в «Наших»). По одной версии, Фадеев дал персонажу фамилию своего знакомого – Михаила.
По другой, речь о партизане Тимофее Мечике, погибшем в Сучанской долине весной 1919 года, незадолго до прибытия туда Фадеева. Но советская критика видела Мечика исключительно отрицательным героем, поэтому, когда старые партизаны обвинили Фадеева в неуважении к памяти героя, писатель предложил третью версию. Оказывается, редкую фамилию носил некий московский спекулянт. У него Фадеев её и одолжил для «плохого» персонажа (может, потому, что Мечик, чужой среди своих, – мечется ), а про Тимофея Мечика будто бы забыл.
Перечитывая «Разгром» сейчас, я вынужден пересмотреть принятые в советское время оценки. Мечик – не подлец, а интеллигентный городской мальчик, попавший к суровым и даже «гоповатым» парням и не сумевший с ними ужиться. В отряде к нему относятся не очень: дают облезлую кобылу, не учат с ней обращаться (вообще работа с кадрами у Левинсона пущена на самотёк). Мечик – скорее жертва обстоятельств, его предательство очень относительно: уснул от переутомления и не смог быстро принять правильное решение. Хотя ранее в критической ситуации не растерялся и застрелил японца.
Советская критика, в своей чрезмерной схематичности отталкивающая читателя от Фадеева, видела всё чёрно-белым. Поэтому «своему» Морозке прощалось всё, «чужому» Мечику – ничего, хотя из текста Фадеева однозначных оценок вовсе не вытекает: и Морозка вовсе не так хорош, и тем более Мечик не так плох. Лучше не читать ни советских, ни антисоветских критиков Фадеева, а читать самого Фадеева. Пусть он сам потом говорил, что Мечик принадлежит к «худшей разновидности интеллигенции», но текст «Разгрома» опровергает эту позднейшую (и, возможно, не очень искреннюю) характеристику.
Можно понимать самого Фадеева как одного из прототипов Мечика. Легко представить, как поначалу ощущал себя в отряде Фадеев – городской начитанный паренёк. «Хрупкая фигурка не сложившегося ещё мальчика… Бледный, со светлыми льняными волосиками, этот мальчик трогательно нежен», – описывал в 1915 году облик будущего партизана и писателя его учитель по ВКУ Степан Пашковский. С другой стороны, к весне 1919 года у этого мальчика уже был опыт подпольной работы. На фотографиях Фадеева той поры появляется что-то хулиганское, вызывающее.
День сегодняшний
Из школьной программы Фадеева убрали. Под «Молодой гвардией» понимается прокремлёвское молодёжное движение. Фадеевской библиотеки, в которую я ходил студентом, во Владивостоке больше нет. Вместо неё в здании по Океанскому проспекту в 2010 году разместился Сбербанк, хотя поначалу всех уверяли: библиотека закрывается временно, «на ремонт». Фонды, говорят, попросту сожгли, потому что теперь из всех искусств важнейшим для нас является финансово-кредитное.
В 2011-м закрыли движение пассажирских поездов до станции Новочугуевка, и теперь до Чугуевки, где до революции жила семья Фадеевых, можно добраться только автотранспортом (от Владивостока – километров 300).
Словом, какой-то тотальный разгром.
Зато во Владивостоке остался дом революционеров Сибирцевых, у которых Фадеев (их родственник) одно время жил. Осталось здание коммерческого училища – теперь один из корпусов Дальневосточного федерального университета. Это здание по улице Суханова – само окаменевший сюжет: сначала в нём учился Фадеев, потом туда въехало управление НКВД, и в университете до сих пор рассказывают легенды о гильзах, найденных в подвале.
В Чугуевке с 1960-х действует Музей Фадеева. Сначала он работал на общественных началах и размещался в летнем домике семьи Фадеевых, где жил на каникулах Саша. Потом музей переехал в новое большое кирпичное здание на той же улице 50 лет Октября. «Мы теперь стараемся рассказывать о Фадееве как о человеке. Который, как и все мы, родом из детства. У которого были свои слабости, мечты…» – говорит научный сотрудник музея Светлана Рыбальченко.
Летний домик по улице 50 лет Октября, 124 (правда, новодел), сохранён. В марте я был там – подошёл к заборчику, проваливаясь по колено в снег, подёргал калитку, намертво примёрзшую к земле. Дом заперт и пуст, во дворе – белый бюст Фадеева. Где-то за домиком – Уссури (в текстах Фадеева – Улахе). На другой стороне улицы – Чугуевское городище: крепостной вал, когда-то возведённый чжурчжэнями. Дом по этой же улице, где жили сами Антонина Фадеева и Глеб Свитыч (отчим Саши, не вернувшийся с Первой мировой), не уцелел. Сейчас на его месте – стоянка техники сельхозучилища.
Ещё в Чугуевке есть школа имени Фадеева, а в ней – организация «Фадеевец» (вроде пионерской, только галстуки синие). Писатель шефствовал над селом с 30-х. Чугуевке повезло, что у неё был и есть Фадеев. У большинства посёлков и городков нет никого.
Фадееву, однако, требуется не только эта инерция региональной памяти, но – возвращение. Новое, непредвзятое прочтение. Советская литературная иерархия столь же ущербна, как и антисоветская. Фадеева надо читать, его книгам и жизни нужно переосмысление.
В первый раз Фадеева убили ещё в СССР, превратив живого, страстного человека в кусок бронзы. Во второй раз убили одновременно с СССР, объявив «функционером»-конъюнктурщиком и чуть ли не палачом. Потом убили в третий раз, сделав вид, что такого писателя вообще нет.
Парадоксально, но самоубийство Фадеева способствовало продлению его жизни. Добровольный уход с громким хлопком дверью – предсмертным письмом в ЦК КПСС – придал текстам и биографии Фадеева новое звучание, навсегда сопроводив их эхом револьверного выстрела в собственное сердце.
Теги: Александр Фадеев