НЕ ЗНАЯ БРОДУ…

НЕ ЗНАЯ БРОДУ…

А судьи кто?..

Ведь с юности до ныне дряхлых лет

К Советской власти их вражда непримирима.

Сужденья черпают из забытых газет

Времен Бурбулиса и отделенья Крыма.

А. Грибоедов. Горе от ума.

Черновик. Публикуется впервые.

Разумеется, в этом году, как и раньше, было много публикаций о Великой Отечественной войне, приуроченных к дате её начала. Разумеется, как и раньше, при этом было явлено много нелепостей, невежества и прямой злобной клеветы. До сих пор этим в разной мере отличались покойный Д.Волкогонов, благополучно здравствующие А. Чубайс, В. Правдюк, Э. Радзинский, Н. Сванидзе, Л. Млечин, Л. Жуховицкий, С. Медведев, С.Сорокина и некоторые другие известные, даже популярные лица… Об этих толоконных лбах демократии, из коих никто не только не был ни на какой войне, но и в армии-то едва ли кто служил, я здесь говорить не буду. Ну, во-первых, сколько можно? Обрыдли. Во-вторых, объявились новые имена в этой теме — одни довольно известные, другие — только что с иголочки.

В публикациях «Литературной газеты» в связи с годовщиной начала войны примечательны две статьи. Как и следовало ожидать, они противоположны по своей сути и направленности.

Первая статья Виктора Гастелло, сына Героя Советского Союза капитана Гастелло, совершившего 26 июня 1941 года на своём горящем самолёте наземный таран танковой колонны. Автор статьи взывает: «Оставьте героев в покое!» И адресует это в первую очередь к тележурналисту Сергею Медведеву, бывшему пресс-секретарю Ельцина, который ныне на Первом канале ведёт цикл «Тайны века». Один из выпусков цикла был частично посвящен Герою-капитану. Сын возмущён грязной возней вокруг имени отца, затеянной ещё в 1951 году Э. Поляновским в «Известиях» и продолженной теперь на ТВ человеком с модной державной фамилией. А он, копаясь в биографии героя, оказывается, не знает даже, как звали его отца: вместо «Павлович» именует его на немецкий манер «Адольфовичем». Да ещё о брате Михаиле, умершем в младенчестве до революции, докопался в архивах, что тот погиб на фронте. Уже одно это позор для державной фамилии журналиста. Но если бы только это! Сын героя пишет: «Сколько же гнусной лжи и клеветы вложено в передачу!». А что можно ожидать, Виктор Николаевич, от ельцинского выкормыша?!

Борзописцы и телебалаболки отобрали у Гастелло его подвиг и приписали другому лётчику — капитану Маслову. А некий Чупринин в известной подлостью «МК» объявил капитана Гастелло военным преступником и предлагает привлечь его покойный экипаж к судебной ответственности. Что стервецам стоит! Пишут же они о разгроме Красной Армии под Москвой. Завтра напишут о взятии Берлина американцами. За что заплатят, то и напишут

Но Маслов в чужой славе не нуждается, за его могилой был свой смертельный подвиг, за что всему экипажу и его самолёта тоже присвоили звание Героев. По этому поводу Виктор Николаевич пишет: «И слава богу! Они пали смертью храбрых в борьбе за Родину, перед их памятью мы склоняем голову. Но почему же продолжают сочинятсяь гнусные статьи и поток оскорблений на Гастелло?..»

В редакционном примечании к статье В.Н. Гастелло говорится: «Если бы Гастелло попал в плен или его тело нашли бы немцы, то можно представить, с каким удовольствием фашистская пропаганда развенчала бы подвиг советского лётчика-героя. Удивительно, что этим сейчас занимается российское телевидение. Зачем?».

Лётчик, совершивший наземный таран танковой колонны, в плен попасть не мог, и тело его немцы найти не могли, ибо после такого взрыва от человека ничего не остаётся. Но дело не в этом. Действительно, зачем телевидение занимается тем, чем могла бы заниматься и занималась фашистская пропаганда?

Вторая статья принадлежит перу известного критика Андрея Туркова — «Дни смятения и отваги». Она о романе Артёма Анфиногенова «Фронтовая трагедия. 1942 год» (М., 2008). Тут можно задать тот же вопрос: «Зачем?»

А. Турков нахваливает роман. Зачем? Трудно поверить, что он так хорош: «Надрывающий сердце реквием…» и т. п. Бесспорно, А. Анфиногенов писатель выдающийся, но не очень да ещё любит порой приврать в антисоветском духе. Знаю его с давних дней работы в «Литгазете». Например, не так давно он писал в «Литературной России», что был замечательный лётчик Кутахов, он много сбил вражеских самолётов, а ему все не давали и не давали Золотую Звезду. Это почему же? А потому, говорит, что слишком, дескать, яркая и самобытная личность. А Сталин таких, разумеется, не любил. Выходит, что давали только бесцветным да безликим или, как уверяет Солженицын, «пай-мальчикам, отличникам боевой и политической подготовки». Такие, мол, были порядки в Красной Армии.

Я позвонил Артёму:

— Что ты лапочешь, старая кочерыжка? Ведь тебе скоро девяносто. Павел Степанович Кутахов, член партии с 1942 года, при всей своей яркости и самобытности получил две Золотых Звезда да еще стал Главным маршалом авиации. Главным!..И одних только орденов Красного Знамени — пять. А ещё…

— Да я… да мы… да вы…

Словом, трудно поверить похвалам роману. Боюсь, не даёт ли он основание повторить нечто подобное тому, что Сталин в 1933 году написал драматургу А.Н.Афиногенову об одной его пьесе, которую прочитал в рукописи:

«Тов. Афиногенов, идея пьесы богатая, но оформление вышло небогатое. Почему-то все партийцы у Вас уродами вышли — физическими, нравственными, политическими уродами… Выпускать пьесу в таком виде нельзя. Давайте поговорим, если хотите» (СС. М.,2006. С.41).

Есть опасение, что и в романе Анфиногенова мы обнаружим что-то похожее. Но я верю в чудеса и потому не выношу оценку роману. Да и не о нём, собственно, пойдёт у нас речь, а о статье А. Туркова, о его суждениях, касающихся войны.

В прошлом году я имел приятную возможность поздравить Андрея Михайловича со статьёй в «Литгазете», где он напомнил некоторым суперпатриотам об истинной сути таких фигур, как Бенкендорф, Победоносцев и т. п. Вот и недавно в той же «ЛГ» была его язвительная статья о книге одного английского автора о Чехове. Критик возмущенно писал, что сочинителя интересует не рабочий кабинет писателя, а его спальня, рассмотренная сквозь замочную скважину. Что ж, и за эту статью спасибо. Но об Анфиногенове… Прежде всего, статью трудновато читать. Уж очень много в ней кавычек, скобок, затасканных «крылатых слов» вроде таких, как «дела давно минувших дней», «племя молодое», «русские медленно запрягают», «сороковые роковые»… А тут ещё и такой язычок сам по себе, такие словечки… Однако удалось дочитать до конца.

Так вот, прежде всего надо заметить, что критик плохо знает то, о чем пишет, как видно, давно не читает о войне и событиях, с ней связанных. Поистине, сужденья черпает из забытых газет ельцинских времён. Так, Тухачевского до сих пор числит невинной жертвой репрессий. Но ведь ещё в 1991 году в «Военно-историческом журнале» (№№ 8 и 9), затем в первом выпуске «Военных архивов России» за 1993 год, в книге А.Залесского «И.В.Сталин и его противники» (Минск, 2002), в книге Валентина Лескова «Сталин и заговор Тухачевского» (М.,2003), наконец, в приложениях к книге А.Мартиросяна «22 июня» (М., 2005) и в других изданиях были напечатаны убийственные архивные документы о Тухачевском. В частности, его признательное заявление, сделанное на четвертый день после ареста в Куйбышеве, на второй день после прибытия в Москву и после двух очных ставок. А также собственноручно написанный после этого «план поражения» Красной Армии в будущей войне на 143 страницах. Никакой следователь сочинить это не мог. Тут — рука высокопоставленного военного специалиста, прекрасно осведомлённого о положении дел в этой области. А вы с Анфиногеновым, Турков, будете рассказывать нам о розовой книжечке Льва Никулина столетней давности да ссылаться на реабилитацию от 31 января 1957 года. Лучше почитайте хотя бы ВИЖ.

Для обстановочки, в которой совершалась эта реабилитация, для тогдашней атмосферочки в обществе весьма характерен, например, такой эпизодик. На ХХ11 съезде КПСС, состоявшемся в октябре 1961 года, председатель КГБ А.Н.Шелепин огласил вот это письмо командующего Киевским военным округом командарма Первого ранга И.Э.Якира, привлеченного к суду вместе с Тухачевским:

«Родной близкий тов. Сталин. Я смею так к Вам обращаться, ибо я всё сказал, всё отдал, и мне кажется, что я снова честный, преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и её руководителей — потом провал в кошмар, в непоправимый ужас предательства... Следствие закончено. Мне предъявлено обвинение в государственной измене, я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства. Теперь я честен каждым своим словом. Я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».

Якир обратился с письмами также к Ворошиову и Ежову.

Обратили внимание на текст, выделенный жирным шрифтом? Эти слова признания Якиром своей вины Шелепин выкинул, т. е. совершил самое настоящее преступное жульничество. И это председатель КГБ! И это на трибуне съезда! Хрущёвский сатрап старался внушить делегатам, что Якир просто хотел перед смертью выразить свою безграничную любовь к Сталину, партии и к родине. И вот, мол, такого верного бойца за коммунизм не пощадили… Это ли не чудовищно!

А что можно было ждать от такого военачальника, окажись он в плену у немцев? Держался бы он перед лицом опасности, перед угрозой смерти так, как держались генералы Карбышев и Лукин?

Всюду выискивая разного рода несправедливости, мерзости и негодяйства в советской жизни, правозащитник Турков ещё о предвоенной поре укоризненно пишет, цитируя и пересказывая соответствующие страницы романа Анфиногенова: участники гражданской войны в Испании «Гольцев, Шестерин и другие благодарно поминаемые автором «першероны» ВВС (да почему же не русские «битюги»? — В.Б.) пребывали в тени героев челюскинской эпопеи, рекордных трансарктических перелетов». Вот, мол, она, вопиющая несправедливость! Но позвольте, челюскинская эпопея и знаменитые перелёты Чкалова и Громова действительно были выдающимися делами и совершались на глазах всего мира, а участие наших генералов и офицеров в испанской войне на стороне республиканцев, мягко говоря, вовсе не афишировалось. Да что там! Это было тайной. Как и участие немецких военнослужащих на стороне генерала Франко. Неужели для Туркова, современника тех событий, это новость? На что же тут сетовать? Кого обвинять? Молчание о героях испанской войны было государственной необходимостью, подобной той, которая вынуждала молчать о создателях атомной бомбы и других важных видов вооружения. А наградами, званиями тех и других при этом отнюдь не обходили.

Между прочим, сам Анфиногенов в книге «Любимые сыновья» с восхищением писал о небрежно помянутых Турковым делах: «На просторах Арктики происходили события, отражавшие человечность, духовность и могущество социализма. Челюскинская эпопея, завоевание Северного полюса, трансарктические перелёты… Каждый дом, каждая семья преисполнялись гордостью за свою принадлежность к Союзу народов, строящему под руководством партии новый мир. Каждый подвиг был отмечен достойной наградой. Это были акты, формирующие доверие к государству, о чём так заботился Владимир Ильич Ленин» (с.56). И ни слова о несправедливости к «пребывавшим в тени» «испанцам». Но как бы то ни было, а Турков, видимо, убеждён, что ещё в одном позорном грехе он уличил Советскую власть.

Кроме того, с самого начала автор старается убедить нас в «безумии владык». Каких владык? Турков со студенческих лет — мы однокашники — осторожен, осмотрителен, чутконос, очень бдителен в отношении разного рода писем: нет его подписи ни среди 82 подписей членов ССП, выступивших в мае 1967 года в поддержку Солженицына, ни под письмом совершенно другого характера — среди 42 подписей тех, кто 5 октября 1991 года требовал от власти «Раздавить гадину!». Хотя под первым письмом подписались довольно близкие Туркову люди, например, даже столь же осмотрительный его друг Владимир Огнев. Право, очень удивительно, как это в своё время он опростоволосился — превозносил в «Известиях» такого голого негодяя, как А.Н.Яковлев.

Но тут-то хоть и никто не назван, но ясно: автор имеет в виду тех политических и военных «владык», которые, будучи «безумными», привели страну и её армию к победе над умными немецкими генералами, над фашистской Германией. Объяснил бы хоть кратко, как же это произошло.

Читаем дальше: «Начальник гитлеровского генштаба (сухопутных войск, между прочим — В.Б) Гальдер писал о вроде бы триумфальном для фашистов начале войны». Почему «вроде бы»? В короткий срок они захватили всю Прибалтику, Белоруссию, Молдавию, почти всю Украину, Киев, за пять с небольшим месяцев допёрли, доползли до Москвы — это ли не триумф? И им рукоплескали все антисоветчики мира, включая русских, подобных Ивану Ильину. Другое дело, что немцы рассчитывали на гораздо большее: по их планам через два-три месяца Красная Армия должна была быть разбита и Советский Союз должен был рухнуть. В октябре Гитлер уверенно заявил: враг разбит и никогда уже не поднимется. Но — увы им…

Однако это «вроде бы» ничуть не мешает Туркову возмущаться теми, кто «сверху» будто бы поторапливает забыть «не только о погибших, но и обо всей пережитой страной и народом трагедии». Кто поторапливает? Назови. Вот сам именно «сверху» («Литературка»!) и поторапливаешь. Другое дело, что нынешний режим поторапливает забыть Верховного главнокомандующего, великих маршалов и генералов, гениальных советских учёных и конструкторов оружия, доходя в этом до такого паскудства, что в дни разного рода торжеств и парадов на Красной площади закрывает кремлёвский мемориал фанерой. Но Турков сказать об этом никогда не посмеет. Как можно-с… политкорректность… консенсус… благорастворение воздухов…

А вот таких безымянных обличений у него сколько угодно: «Само слово «трагедия» применительно к пережитому оказалось как бы под негласным запретом». Как бы… Это напоминает Солженицына, который уверял, что после появления его как бы бессмертного «Архипелага» само это слово тоже оказалось как бы под запретом. Впрочем, нет, он, если память не изменяет, писал о решении Политбюро на сей счёт: «Запретить!» Тут вспоминается и Надежда Мандельштам, писавшая, что в Советское время слова «совесть», «честь» «совершенно выпали у нас из обихода. Они не употреблялись ни в газетах, ни в книгах, ни в школе». И это она о том времени, когда на всех перекрестках красовалось: «Партия это ум, честь и совесть нашей эпохи».

И, представьте себе, бесстрашный Анфиногенов как бы первый произнес запретное слово «катастрофа». Но вот что писал сам Сталин 26 июня 1942 года в директивном письме Военному совету Юго-Западного фронта по поводу майского провала там: «Это катастрофа…» И далее несколько раз употребил именно это слово (ВИЖ № 2”90, с.46). А литератор должен бы знать, что есть и другие слова, не менее выразительные, чем «катастрофа». И они тоже были произнесены самим Сталиным уже после войны: «У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941–1942 годах, когда наша армия отступала…». Но критику этого мало. Ему, как Сванидзе и Млечину, Правдюку и Жуховицкому, хочется подыскивать новые и новые клеймящие слова для наших катастроф и отчаянных положений.

И Турков нашёл ещё одно хлёсткое словцо: «Незадолго до войны Сталин подарил маршалу Кулику книгу Золя «Разгром» — о сокрушительном поражении французской армии в 1870 году под Седаном. В сорок первом свой «Седан» получил не только Кулик, быстро разжалованный, но и сам вождь». Оцените, ведь это сказано не немцем, а русским человеком: Сталин получил свой «Седан»… Дескать, так ему и надо, заслужил, а нас это не касается. Такой взгляд очень характерен для тех, кто изображает войну как личную схватку двух тиранов. Но нет, уж если «Седан», то это было горем всей страны, бедой всей армии, а для немцев, конечно, именно триумфом безо всяких «вроде бы».

И этот «Седан», как драгоценная находка, гуляет по всей статье до самой последней фразы. Сталин в известной беседе с писателем Эмилем Людвигом, уподоблявшем его Петру Великому, заметил «Исторические параллели всегда рискованны. Данная параллель бессмысленна». В нашем случае это можно повторить вслед за умным человеком. В самом деле, чем для Франции был не роман Золя, а настоящий Седан: в плен попала вся армия маршала Мак-Магона (120 тыс. штыков) вместе с Верховным главнокомандующим — императором Наполеоном Третьим, и через два дня Вторая империя рухнула, а император вскоре низложен.

Что же тут общего с нашими поражениями в сорок первом? Да, они были тяжелы, трагичны, однако Советская власть, как рассчитывали немцы, не рухнула и даже ни один маршал, к удивлению Туркова, не попал в плен.

Кстати, что значит, маршал Кулик был разжалован? В рядовые, что ли? Нет, в генерал-майоры. И произошло это не в сорок первом, а в сорок втором. Знать надо, если пишешь.

Критик находит «чрезвычайно образной», т. е. удачной и другую историческую параллель — уподобление начала войны известному сражению в 1792 году армии революционной Франции против прусско-австрийских интервентов при Вальми. Вот, мол, это наше советское Вальми. Так Седан или Вальми? Ведь это об одном и том же времени сказано. Но при Вальми французы одержали победу, которая привела к изгнанию оккупантов, а у нас до Сталинграда преобладали поражения, и только после него началось широкое изгнание захватчиков.

Сталинский «Седан» сорок первого года, говорит автор, это «плод проделанной ранее кровавой «чистки» армии от талантливейших командиров». Тут имеются в виду те же Тухачевский, Якир и т. д. Господи, уж сколько об этом говорено! И никто из этих ораторов не задумается: почему же в Польше, допустим, не было никаких чисток, а немцы разнесли её армию в две недели? Во Франции — тоже никаких и все талантливейшие командиры, герои Первой мировой оставались в строю, а немцам потребовалось четыре-пять недель для полного её разгрома вместе с англичанами, бельгийцами и голландцами.

Развивая тему, Турков пишет о сорок первом годе: «Кадровый пустырь» пришлось срочно заполнять недавними зэками — Рокоссовским, Мерецковым, Лизюковым, Горбатовым». На самом деле Рокоссовский, Горбатов и Лизюков были освобождены не в сорок первом, а еще за год с лишним до войны — в марте 1940 года, восстановлены во всех гражданских правах, званиях, наградах и сразу получили командные должности. А Мерецков, наоборот, был как раз арестован 24 июля, т. е. в начале второго месяца войны. Как же он мог «заполнять кадровый пустырь»? Он заполнил совсем другое. Впрочем, через месяц, в сентябре, тоже был освобождён, во всём восстановлен и как представитель Ставки направлен в войска.

Но вот уже весна 1942 года. Турков живописует: «Верховный жаждал скоропалительного реванша, опьяненный зимними победами под Москвой и Ростовом». Во-первых, вначале дело было под Ростовом, и не зимой, а осенью. Во-вторых, надо ничего не знать о Сталине, чтобы говорить о его опьянении в прямом или переносном смысле. Но Хрущев в своих воспоминаниях писал, а известный правдоискатель Коротич в вашем любимом «Огоньке», где вы, Турков, начинали свой завидный творческий путь, печатал: «Сталин не уходил трезвым и не выпускал трезвыми командующих фронтами, которые приезжали с докладами». У Сталина не было времени для пьянок. Как, впрочем, и для паники. Куда справедливее другие известные слова о нём: «В самые трагические моменты, как и в дни торжества, Сталин был одинаково сдержан, никогда не поддавался иллюзиям». Именно об этом свидетельствует его поведение и в октябре-ноябре 1941 года, когда немцы были в двадцати семи верстах от Москвы, и в мае-июне 1945-го, когда Берлин лежал у ног Красной Армии.

Здесь мы опять видим изображение войны как личную схватку двух персон: Сталин жаждал реванша!.. Вот проиграл он Адольфу первую партию (матч, сет, тайм) и возжаждал реванша. Трудно вам с Анфиногеновым понять, но всё-таки постарайтесь: не реванша жаждал Сталин, а скорейшего разгрома оккупантов и освобождения родины, и вместе с ним этого жаждал весь советский народ. И в этой благородной жажде, да, бывали поспешные шаги, торопливые жесты, опрометчивые решения. А вот Гитлер, будучи по натуре игроком, действительно жаждал реванша над Францией. Только этим можно объяснить устроенную им унизительную процедуру подписания капитуляции французов именно в Компьенском лесу, именно в том вагоне, к котором в 1918 году была подписана капитуляция Германии. Когда маршал Жуков сообщил по телефону из Берлина о самоубийстве Гитлера, Сталин очень точно сказал: «Доигрался, подлец!» Именно доигрался — миллионами жизней. И, к слову сказать, в церемонии подписания немцами капитуляции 8 мая в Карлсхорсте не было ничего унизительного, от начала до конца — всё сухо официально.

По поводу катастрофы в мае 1942 года при наступлении на Харьков критик пишет: «Отмахнувшись от предупреждений «пессимиста» Шапошникова, вождь явно потакает авантюре Тимошенко, а тот уже и вовсе краю не знает в бешеном взнуздывании (? Взнуздать — надеть узду для сдерживания лошади. — В.Б.) наступающих…». А Сталин, как пишет Анфиногенов, занялся «взвинчиванием темпа наступления до бесконечности». Это как — до бесконечности? До второй космической скорости?

Странно, а почему не упомянут член Военного совета Хрущев? Он не имел отношения к бешеному взнуздыванию и взвинчиванию до бесконечности? Оказывается, самое прямое, но автору уж очень не хочется его упоминать, как участника «авантюры»: у него же такая заслуга перед прогрессом и демократией — он учинил «разоблачение культа личности» владыки!

А с «авантюрой» дело обстояло так. В марте 1942 года в Москву были вызваны командующий Юго-Западным стратегическим направлением маршал Тимошенко, член Военного совета Хрущёв и начальник штаба генерал-лейтенант Баграмян. Они доложили план действий на весну и лето. В докладе, который сделал Баграмян, утверждалось, что все фронты направления «взяли в свои руки инициативу, нанесли противнику чувствительные потери, освободили значительную территорию и заняли весьма выгодное положение для развития наступления на Харьков». В то же время «противник доведён активными действиями наших войск до такого состояния, что без притока крупных стратегических резервов не способен предпринять операцию с решительной целью». К тому же, произошел «упадок наступательного духа пехоты противника». Как не верить профессионалам, которые конкретно занимаются там своим делом?

Прекрасно! И вот, исходя из этого, командование направления делало вывод: «По всем признакам весна должна ознаменоваться возобновлением широких наступательных действий противника… Он вновь будет стремиться к захвату нашей столицы. Но независимо от этого (!) войска Юго-Западного направления в период весенне-летней кампании должны стремиться к достижению основной стратегической цели — разгромить противостоящие силы противника и выйти на средний Днепр (Гомель, Киев, Черкассы) и далее на фронт Черкассы, Первомайск, Николаев».

Иными словами, речь шла о наступлении по всему фронту стратегического направления в 1073 километра с прорывом на глубину до 600 и более километров. Но для этого требовалось ещё свыше тридцати стрелковых дивизий и изрядное количество боевой техники. По воспоминаниям Баграмяна, Сталин сказал то же, что до него — Шапошников: «У нас не так уж густо с резервами. Мы не в состоянии удовлетворить вашу просьбу. Поэтому ваше предложение не может быть принято» (Великого народа сыновья. М., 1984. С. 187). И предложил на следующий день представить план по освобождению только Харькова силами только направления. Это потакание авантюре?

Был составлен новый план, но он тоже требовал выделения Ставкой крупных резервов, и тоже был отвергнут. Это потакание? «После напряженного труда, — пишет Баграмян, — родился третий вариант плана Харьковской операции. 30 марта в нашем присутствии он был рассмотрен И.В. Сталиным с участием Б.М. Шапошникова (того самого, «пессимиста». — В.Б.) и А.М. Василевского и получил одобрение» (там же, с.188). Теперь план предусматривал прорыв на глубину лишь 40–45 километров. От 600 до 45 — вот такое потакание авантюре.

Впрочем, известен ещё план «по овладению районом Харькова и дальнейшему наступлению в направлении Днепропетровск, Синельниково», представленный Тимошенко в Ставку 10 апреля. Видимо, это тот самый «третий вариант», о котором писал Баграмян. Как бы то ни было, а трех-четырехкратное составление плана операции уж никак не похоже на «потакание» и начало «авантюры». Не считаю уместным анализировать здесь операцию и искать виновников катастрофы — об этом написано много, — а только о недопустимости хлёстких ярлыков при суждении о наших бедах и несчастьях я и хочу сказать.

То, что Турков пишет об отношении Сталина к Шапошникову, заслуживает особого внимания: «Он испытал все «приливы любви и отливы»: то жаловавшегося (словцо-то, прости Господи! — В.Б.) маршальской звездой и назначавшегося начальником Генштаба, то гневливо смещаемого и понижаемого». Вот таким языком написана вся статья да и всю жизнь Турков пишет так: жаловавшийся звездой…

Вот, говорит, терзали человека приливы и отливы любви… Да известно ли вам, пламенный почитатель Яковлева, что этот бывший полковник царской армии ещё до маршальской звезды долгие годы занимал важнейшие должности в армии — командовал Ленинградским, Московским, Приволжским, опять Ленинградским военными округами, будучи к тому же ещё и беспартийным, и начальником Штаба РККА, как тогда назывался будущий Генштаб, был назначен тоже беспартийным. На ХVI съезде партии речь держал от имени беспартийных командиров Красной Армии.

Широко известно, с каким уважением Сталин относился к Шапошникову. В отличие от нынешних отцов отечества, Сталин, кроме узкого круга старых товарищей по партии, со всеми был «на вы» и ко всем обращался по фамилии, а Бориса Михайловича всегда величал по имени-отчеству.

И когда это Шапошников был «гневливо смещаемый и понижаемый»? Вы с Анфиногеновым за всю жизнь не шибко обременяли себя служебными должностями, больше пробавлялись членством в редсоветах да редколлегиях, сочиняли бесспорные книги о Чехове да Салтыкове-Щедрине и так дожил один даже до какого-то академика. Видимо, поэтому всякое служебное перемещение представляется вам непременно ужасной и непременно «гневливой» несправедливостью.

Да, в службе Шапошникова было немало перемещений. Но вот, допустим, после Ленинградского военного округа — Московский. Это понижение? А потом — Генштаб. Это что? После Генштаба — Приволжский округ. Вроде бы «понижение». Но, судя по всему, такова была необходимость для усиления этого округа. Вам с Анфиногеновым такие мысли в голову не приходят? В жизни вообще, а в армии особенно, бывают решения необходимые, не считающиеся с личными чувствами. Это понимают даже те, кто в армии не служил.

Да, после Финской войны в августе 1940 года на посту начальника Генштаба Шапошникова сменил Мерецков. И как же не понять: было ясно, что надвигается война, а начальнику Генштаба без малого шестьдесят годков, пенсионный возраст, к тому же не отличается крепостью здоровья, частенько болеет. Упоминавшийся генерал-полковник Франц Гальдер, занимавший в вермахте аналогичный пост, был всё-таки на два года помоложе да, видно, и покрепче здоровьем, коли дожил до 88 лет, а Шапошников прожил всего лишь 63 года. Естественно было подумать, выдержит ли он предстоящее напряжение? А хорошо показавший себя на Финской войне Мерецков был на пятнадцать лет моложе. Это не пустяк. Но имелись и другие соображения.

И вот как маршал Василевский, долгие годы работавший в Генштабе под руководством Шапошникова и хорошо знавший его, писал об этом со слов самого Бориса Михайловича: «Как он рассказывал, И.В. Сталин, специально пригласивший его для этого случая, вёл разговор в очень любезной и уважительной форме. После советско-финского конфликта, сказал он, мы переместили Ворошилова и назначили наркомом Тимошенко… Всем понятно, что нарком и начальник Генштаба трудятся сообща и вместе руководят Вооруженными Силами. Нас не поймут, если мы ограничимся одним народным комиссаром. Мир должен знать, что уроки конфликта с Финляндией полностью учтены. Это важно для того, чтобы произвести на наших врагов должное впечатление… А каково ваше мнение?

Борис Михайлович ответил, что готов служить на любом посту» (Дело всей жизни. М., 1973. С.107). Без особого труда пережил «гневливое смещение».

В июле 1941 года Шапошников вновь был назначен начальником Генштаба вместо Жукова. Тут уж было не до возраста и не до здоровья. Пора была отчаянная, немец пёр на Москву, надо было любой ценой спасать родину. И на этом посту в самые тяжкие дни и ночи он простоял почти год. А ему до сих пор и памятника нет. Зато воздвигли памятники Колчаку и Окуджаве, скоро поставят Чубайсу и Новодворской…

В мае 1942 года Шапошников передал бразды правления Генштабом своему талантливому ученику генералу Василевскому, но при этом остался заместителем Народного комиссара обороны, т. е. самого Сталина. Какое понижение! — вопиёт Турков, никогда в жизни не понижавшийся, а только восходивший всё выше и выше вплоть до статуса президентского пенсионера…

Ещё критик похваливает Шапошникова как человека, который «рисковал высказывать мнения «вразрез» с «высочайшей волей». Вот диво: написал книгу о великом сатирике Салтыкове-Щедрине, а не понимает, что так любимые им кавычки — самое убогое средство иронии или сарказма. Думает, что коли написал «высочайшая воля», «пессимист» Шапошников, «вразрез» и т. п., то уж точно пригвоздил кого-то. Хоть раз Щедрин прибегал к этому средству? И в своём увлечении порой доходит до бессмыслицы: ведь хочет сказать, что Шапошников высказывался действительно вразрез мнению Сталина, но берёт это слово в кавычки, и оно уже неизвестно что означает.

Однако тут не до этого. Тут замшелое долдонство в духе Сванидзе. Вот ведь что писал Жуков: «Стиль работы Ставки был, как правило, деловой, без нервозности, своё мнение могли высказать все. И.В. Сталин ко всем обращался одинаково строго и довольно официально. Он умел слушать, когда ему докладывали со знанием дела. Как я убедился за долгие годы войны, И.В. Сталин вовсе не был таким человеком, которому нельзя было ставить острые вопросы и с которым нельзя было спорить и даже твердо отстаивать свою точку зрения. Если кто-нибудь утверждает обратное, прямо скажу: их утверждения неправильны». Вот что сказал маршал Жуков критику Туркову и его другу. Да разве один Жуков писал так!

Как видим, в статье немало странностей и противоречий. Это сказалось и в том, что книгу критик расхвалил, а о самом авторе, который с апреля 1943 года был на фронте лётчиком, сообщил информационной скороговоркой: «сбивал фашистские самолёты — и сам бывал сбитым, горел под парашютным куполом, еле дотягивая (а то и не…) до своего переднего края».

Ну, как можно! Таком тоном говорят: «И он ходил в гости. И к нему ходили…» Ведь читателю интересно, сколько именно автор сбил самолётов, сколько раз сбивали его. Неужели он не помнит? Почитайте Юрия Мухина. Он знает даже, сколько раз сбивали немецких асов, а тут — герой рядом, давний друг критика, а он о нём так небрежно. Ведь вон же сам-то Анфиногенов в упоминавшейся книге обстоятельно пишет о лётчиках А.Алелюхине, В. Лавриненкове, И. Пстыго, ныне здравствующем, и о других — сколько боевых вылетов, сколько сбили самолётов и т. д. (С.36–40). А тут…

Между тем, узнать о подвигах А. Анфиногенова по возможности точно тем более хотелось бы, что ведь он служил, если не ошибаюсь, в эскадрилье связи, т. е., видимо, летал на знаменитых «кукурузниках» У-2, ставших По-2 после смерти в 1944 году их конструктора Н.Н. Поликарпова. Трудно представить, как мог «кукурузник» сбить, допустим, «Мессершмит-109» или «Юнкерс-88», но вот же человек, кажется, ухитрялся. И тогда непонятно, почему он получил при этом лишь орден Красной Звезды, самый скромный из орденов. Неужели по причине яркости и самобытности характера, о чем сам он писал относительно П.С.Кутахова, как упоминалось в начале статьи?

Андрей Турков сетует: «Для немалой части «племени младого» что Великая Отечественная, что Вторая Пуническая, из школьного учебника, война». Что ж, Андрей, в известной степени это закономерно, никуда не деться: всесокрушающее время делает своё дело… Думаю, для гимназистов конца 1870-х годов Отечественная война 1812 года тоже рисовалась в дымке. Хотя незадолго до этого появилась толстовская эпопея «Война и мир», ставшая событием в духовной жизни народа.

А что теперь? Обожая безымянный жанр, ты киваешь на какие-то таинственные «верха», на неизвестные труды неизвестных историков, на неведомые художественные произведения неведомых авторов, которые-де дружно «микшируют память о трагедии». И это в то время, когда на твоих глазах вот уже лет двадцать всем известные брехуны, некоторые из которых названы по именам в начале статьи, с помощью мощнейших современных средств оплёвывают нашу Победу. Ты, фронтовик, хоть одному из них дал отпор? Мало того, такие статьи, как эта твоя статья, написанная для «Литературки», играют не последнюю роль в пропаганде Второй Пунической за счёт Великой Отечественной.

В.С. БУШИН