Живая душа воюющего народа
Живая душа воюющего народа
Живая душа воюющего народа
ЮБИЛЕЙ
"Василию Тёркину" - семьдесят!
Первые главы этой книги Александра Твардовского были напечатаны в сентябре 1942 года, когда, как в ней было сказано, "к Волге двинулась беда (а строчкой раньше: "Где-то танки лезут в горы" - тут речь о прорыве гитлеровской армии ещё и на Кавказ).
Когда несколько недель спустя "с листка армейской маленькой газетки" новые главы попали уже и в "Правду", поэт писал жене: "И мне по правде приятно, что и моё что-то завёрстано в полосу о Сталинграде". "Книга про бойца" (таков её подзаголовок) вступала тогда в солдатский строй поистине с марша - в бой.
В самом начале, при приходе Тёркина в новую роту, -
"Свой?" - бойцы между собой, -
"Свой!" - переглянулись.
То же произошло с героем и в реальной действительности. "Всё там правда[?] Буквально во всех мелочах[?] В жизни Тёркина чувствуешь свою жизнь[?] Как раз я пережил всё это", - говорилось в письмах, которые автор стал получать с первых же недель после начала публикации книги. Солдаты узнавали в её герое самих себя, также прошедших "в просоленной гимнастёрке сотни вёрст земли родной" в тяжелейшие дни и сорок первого, и нового страдного года:
Шёл наш брат, худой, голодный,
Потерявший связь и часть,
Шёл поротно и повзводно,
И компанией свободной,
И один, как вёрст, подчас.
"Я сам шёл 72 дня[?] Именно с такими мыслями, товарищ Твардовский, я тоже шёл, не зная, "где Россия, по какой рубеж своя", - писал старший сержант Коньков. - Спасибо Вам, родной, за Вашу повесть, пишите и пишите её дальше".
И, читая подобные взволнованные, безыскусные и нередко наивные отзывы, Твардовский утверждался в правильности своего решения, что раз "война всерьёз", так и "поэзия должна быть всерьёз", как сказано в его письме к жене, и что на войне:
[?]Всего иного пуще
Не прожить наверняка -
Без чего? Без правды сущей,
Правды, прямо в душу бьющей,
Да была б она погуще,
Как бы ни была горька.
"И в кого ты удался?" - дивились товарищи-бойцы в книге, а за ними - читатели. Твардовский же гордился как раз тем, что испытывал, как сам признавался, "драгоценную радость рассказа для воюющих людей" о герое, "несущем в себе самое лучшее их" (курсив мой. - А.Т.) - "национальное без нажима, весёлое не по уставу, живое, мудрое и трогательное".
И как это было важно - принципиально важно! - любовно отмечать лучшие черты русского характера, глубоко чуждые и твёрдо противостоявшие крайнему, самоупоённому, чванному национализму, который представлял собой немецкий фашизм!
Сама любовь к Родине была у Тёркина тем "чувством, редко проявляющимся, стыдливым в русском, но лежащим в глубине души каждого", о чём говорил ещё Лев Толстой, восхищавшийся этой "скрытой теплотой патриотизма". Но как много чувствуется хотя бы за этим скупым тёркинским:
То была печаль большая,
Как брели мы на восток.
Он был не только весел "не по уставу" (вспомните-ка, эким озорным образом он ободряет сотоварищей, когда "все кругом лежат[?] закопавшись носом в снег", боясь взрыва упавшего поблизости снаряда:
Тёркин встал, такой ли ухарь,
Отряхнулся, принял вид:
- Хватит, хлопцы,
землю нюхать,
Не годится, - говорит.
Сам стоит с воронкой рядом
И у хлопцев на виду,
Обратясь к тому снаряду,
Справил малую нужду[?]
"Книга про бойца" была разительно не похожа на то, как война часто выглядела тогда и в газетах, и в литературе. "Когда мы отступали, - писал поэту старший сержант А. Родин, - когда были тяжёлые дни, почти все рассказы, которые я читал, были только о победах. Помню, как меня и моих товарищей поразил ваш рассказ "Переправа". Этот рассказ о том, как переправа сорвалась[?] И написано так, что абсолютно всё себе представляю. Память об этой главе сохранилась у всех".
Слыханное ли дело - в пору, когда в советской пропаганде Красная армия часто выглядела, по горькому выражению жены поэта, "каким-то коллективом бессмертных бойцов", прочесть в стихах:
Люди тёплые, живые
Шли на дно, на дно, на дно.
И вся книга создавалась "не по уставу"! "Самая большая моя провинность, - делился поэт с женой, - что я "без ведома" и "указаний" пишу[?] Нужно быть готовому ко многим мелким и не очень мелким неприятностям".
И действительно, публикация последующих глав не раз надолго прерывалась. Прекращалось и чтение "Тёркина" по радио.
"Где-то кто-то сказал, что он чего-то не отражает", - говорится в письме поэта домой. Впоследствии же его и прямо упрекали, что в книге, дескать, не уделено должного внимания "организующему началу" - "воле и разуму советской власти, коммунистической партии", и, по выражению тех лет, "сигнализировали", что даже Ленин и Сталин в "Тёркине" ни разу не упомянуты.
Но, несмотря на все эти злоключения, судьба "Книги про бойца" была словно бы напророчена в первом же печатном отклике, появившемся уже 8 октября 1942 года.
"Первое чувство, какое вызывает поэма Твардовского, - радость, - писал критик Даниил Данин в статье "Образ русского воина". - Радость - потому, что совсем неожиданно появился у тебя и у твоих фронтовых товарищей единственный в своём роде, неунывающий, простой и верный друг. Он будет надёжным милым спутником на трудных дорогах войны".
"Поэма Твардовского покоряет своей естественностью, глубочайшей правдивостью и простотой, - говорилось далее. - [?]Прочитайте поэму. Перед вами предстанет живая душа воюющего народа".
И, охарактеризовав Тёркина как "храбреца без позы[?] философа без хитроумия", автор статьи смело - и прозорливо! - заключал: "Твардовский создал неумирающего героя".
Пройдут десятилетия, но даже спустя четверть века после конца войны в последние месяцы своей, увы, рано оборвавшейся жизни поэт будет получать письма, под одним из которых значилось: "Ваш Д. Белкин, навсегда солдат из роты Тёркина", а в другом говорилось:
"Дорогой мой Александр Трифонович, я[?] прошёл всю Отечественную, читаю ваше произведение, люблю вас как душу свою[?] Солдат Беликов Николай Фёдорович".
Андрей ТУРКОВ