На камне, железе и золоте
На камне, железе и золоте
На камне, железе и золоте
Максим Танк - 100
На писательских съездах, особенно во время многоголосых перерывов между заседаниями, можно было подойти к Брылю, Шамякину, Быкову, Панченко, Бородулину, к другим классикам отечественной литературы. А вот к Танку[?] Никогда так и не решился. Знал, конечно, его как многолетнего руководителя нашего творческого союза, председателя Верховного Совета БССР, академика, Героя Социалистического Труда, депутата Верховного Совета
СССР, лауреата Ленинской и Государственной премий, награждённого многими орденами[?] Сам воздух, казалось, не позволял приблизиться. Пожалуй, это было только моим личным ощущением легендарности именитого народного поэта. Скорее всего, так. Ведь потом приходилось не раз слышать и читать о житейской скромности и искренней доброте Евгения Ивановича Скурко. Между прочим, свой псевдоним он выбрал, как утверждал Анатолий Велюгин, имея в виду не боевую бронемашину на гусеничном ходу, а одну из самых древних форм японской поэзии, название которой - танка. Это короткое стихотворение из пяти строк, приверженцем которого Максим Танк так и не стал, хотя во многих стихах действительно обходился без рифм.
Писать о нём даже эти юбилейные строки очень сложно. В его жизненных просторах не было ничего мелочного и случайного. Всё масштабно совпадало с Беларусью и с нашей тогда общей великой страной. Однако голос был поэтически слышен не только в гуле исторических событий, но и в шуме родного соснового леса, в сосредоточенных переливах неманских или нарочанских волн[?] И тем не менее почти в каждой строке ощущался поэт гражданского звучания:
Слух не могу вам песней тешить
С обмытых бурями эстрад[?]
Как тут не согласиться с Анатолием Велюгиным, который однажды, цитируя это стихотворение, отметил необычность поэтического материала, неожиданность образов. Всё удивляло, особенно фамилия (Танк!) в сочетании со здешним обычным именем Максим. Звенели оковами, багровели кровью буквы на переплётах книжек - "На этапах", "Клюквенный цвет", "Под мачтой". Очевидным было эхо поэтической силы раннего Купалы. Однако это был целиком независимый голос нового времени[?]
Интересный факт из воспоминаний Петра Глебки. В 1936 году Максим Танк прислал из Западной Беларуси Янке Купале сборник своих стихов и номер журнала "Колосья". Вскоре Глебка зашёл к Купале и застал его необычно взволнованным: "Я хочу вас познакомить с одним поэтом. Вот читайте", - и протянул стихи, присланные Максимом Танком. Тот читал вслух, а Купала внимательно слушал, куря папиросу за папиросой. "Ну как?" - спросил. "Интересный поэт. Злоупотребляет только словами-новообразованиями[?]" - "Ничего в поэзии вы не понимаете, - резко прервал его Иван Доминикович. - Слова исправить можно. А широта в стихах чудесная[?]"
Да, чувственный и смысловой простор его стихов впечатлял тогда, впечатляет и сейчас. Поэту не надо было искать лирического героя своих произведений. Он сам был им. Почти каждая строка подтверждена биографией.
Родился Евгений Иванович Скурко 17 сентября 1912 года в крестьянской семье в деревне Пильковщина Мядельского района Минской области. Окончил начальную польскую школу, учился в Вилейской, а затем в Радашковичской гимназиях[?] Вступил в комсомол и стал активным участником подпольного движения в Западной Беларуси - на Виленщине и Новогрудчине. Довелось отбывать наказание в печально известной виленской тюрьме "Лукишки". Снова работал в легальной и подпольной коммунистической печати. После присоединения Западной Беларуси - сотрудник областной газеты "Вилейская правда", а во время Великой Отечественной войны - газеты "За Советскую Беларусь" и агитплаката "Раздавим фашистскую гадину". А затем редактировал журналы "Вожык" и "Полымя". Первые книги, которые мы упоминали, издал в Вильно. Потом - в Минске: "Избранные стихотворения", "Янук Селиба", "Острите оружие", "Через огненный небосвод", "Чтобы знали", "На камне, железе и золоте", "В дороге", "След молнии", "Глоток воды", "Клич журавлиный", "Пусть будет свет", "Дорога, убаюканная рожью", "Пройти через верность", "Дорога и хлеб"[?] Даже по названиям видно, как убедительно поэт приближался к свойственному ему гражданскому лиризму. Неслучайно несколько книг поэзии в разное время изданы с одинаковым названием - "Лирика".
Возможно, читая "Акт первый", "Песню куликов" и другие стихи такого звучания, Янка Купала восхищённо и говорил Петру Глебке об их "чудесной широте". Впрочем, теперь надо не менее восхищённо говорить о глубине и высоте духовного мироощущения поэта. Да и как могло быть иначе, когда он отлично знал своё предназначение:
Я должен оставить свой след бытия
На камне, железе и золоте.
Поэзия была для него тем, "без чего, как без матери или без родины, ни рождаться, ни жить на земле невозможно!"
Умер поэт 7 августа 1995 года. Похоронен в родной деревне Пильковщина.
Его имя присвоено Белорусскому государственному педагогическому университету, Минскому педагогическому колледжу, Сватковской средней школе (Мядельский район) и Мядельской районной библиотеке, одной из центральных улиц Минска. Мемориально отмечен и дом, в котором жил. Постановлением Совета министров Республики Беларусь утверждён план мероприятий, посвящённых 100-летнему юбилею. В серии "Жизнь знаменитых людей Беларуси" будет издана книга воспоминаний о Максиме Танке. Появятся памятная монета, почтовая марка, конверт специального штемпеля. На Мядельщине разработан туристический маршрут "Я это люблю путешествие[?]". Здесь недавно прошли республиканский праздник поэзии и песни, а также фестиваль детского творчества "Дала мне юность пару крыльев[?]". Этот районный центр вскоре будет украшен и памятником народному поэту. А в Сватковской школе откроется музей, посвящённый ему. В Государственном музее истории белорусской литературы оформлены постоянные экспозиции, приуроченные к юбилею. Объявлен республиканский поэтический конкурс.
Традиционное празднование Дня белорусской письменности также имело своеобразный акцент этого юбилея. И ещё одно из самых главных событий: Национальная академия наук, Министерства информации и культуры намерены презентовать собрание сочинений Максима Танка в 13 томах. Наверняка вошли в них и недавно найденные в архивах стихотворения, а также сценарий художественного фильма "Буря над Нарочью", который считался потерянным в годы Великой Отечественной войны.
Статусом историко-культурной ценности Беларуси будет наделено здание в деревне Пильковщина, где он родился, и его дачный дом в курортном посёлке Нарочь. В учреждениях культуры и образования, в дипломатических представительствах Беларуси за границей открываются выставки, проходят литературные вечера и творческие встречи в честь столетнего юбилея одного из классиков белорусской литературы.
Изяслав КОТЛЯРОВ
"Может, мы последние поэты[?]"
Над могилой
М. Богдановича
Порт звучит сиренами на трассах,
Дремлет кипарисов тихий сад.
Дремлет Ялта, на крутых террасах
Льётся вишен белый водопад.
Здесь весна осыпала всё цветом
И трудней найти вчерашний след,
Хоть над ранним холмиком поэта
Написали имя и сонет.
Жаль, мои года - иному сроку,
А твои так рано отцвели.
Мы сегодня вышли бы к восходу
Привечать отчизны корабли.
Рокот моря, вспаханного ветром,
Облачность залива и зарю,
Что с вершин заснеженных Ай-Петри
Каждый день плывёт на Беларусь.
Здесь курган извечного покоя,
Кипарисы вахтой стерегут.
Но когда утихнет гром прибоя,
Смолкнет и растает в пене гул, -
Слышишь ли, как в звоне сосен тихих
Чей-то голос на поля плывёт?
Это внучка слуцкой той ткачихи
О весне, счастливая, поёт.
10.05.1940
Свидание
- Что там у вас? - простой вопрос.
Старик опять - про сенокос.
Он вспомнил жито и овёс.
Глаза же[?] Мокрые от слёз.
Потом и я заговорил:
- Тюремный год вот пережил.
Да не один - сидит нас много.
Привыкли вроде бы к острогу.
Ну как там мама и сестра?
Пахать уж на зиму пора.
Всё так ли суетится дед?
Им передай от нас привет.
- Мы ничего[?] Мы жить живём.
А ты здесь сохнешь всё тайком.
Я в торбе сухарей принёс, -
Глаза же[?] мокрые от слёз.
- Не плачь! Вернёмся мы весной
И выйдем в поле толокой.
Там вместе встретим свет зари[?]
Не плачь и не бедуй, старик.
Весною выйдем из тюрьмы,
Севалки зёрнами полны.
Для сева, а не для угроз
Развалы чёрные борозд.
Старик, я вижу, верит мне,
Мечтает сам о той весне.
Окреп как будто и подрос.
Глаза же[?] мокрые от слёз.
1936
* * *
Дала мне юность пару крыльев:
Одно - зари рассветный свет,
Порыв к свободе всех усилий.
Второе - вся любовь к тебе.
И что усталость мне, что мольбы -
Не быть, где грозы и борьба[?]
А ты всё спрашиваешь: мог бы
Жить без любви и без тебя?
Спроси у птицы, иль могла
Она взлететь бы без крыла.
1952
Ave Maria
Звон кафедральный сзывает на Аvе
Из переулков, что слева и справа.
Толпою монашки в полузабвенье.
Тянутся, будто бы тёмные тени.
Старые есть и есть молодые, -
Аve Maria[?]
Не обратил бы вниманья, быть может,
Если б средь них не увидел пригожей,
Милой монашки, что смотрит, сияя.
Ей и не больше семнадцати маев.
Чёрные очи, брови густые, -
Аve Maria!
И под одеждою траурно чёрной
Предощущается стан непокорный.
Ножки, какими бы на карнавалах
И восхищала бы, и чаровала.
Смуглые руки, груди тугие, -
Аve Maria!
Набожно смотрит на крест, на церковный,
Я же молюсь ей на чёрные брови.
Неужто, красотка, не пожалеешь,
Что здесь ты погубишь всё, что имеешь?
Как танцевали бы ножки такие, -
Аve Maria!
Чем же сюда тебя так заманили?
Чётками нежные руки скрутили.
Смело порви ты их и не бойся[?]
Слышишь, как в поле шумят колосья.
О, как бы жали их руки такие, -
Аve Maria!
Потом пришло бы любви сиянье,
Встречала б с милым рассвет свой ранний.
Умелой стала бы ты хозяйкой,
И колыхала б своё дитятко.
О, как кормили бы груди такие, -
Аve Maria!
Не знаю, может, моя молитва
Мне помогла бы выиграть битву,
Но позвали монашку ту дружно[?]
Пошла за всеми, вздыхая трудно,
Под своды мрачные и глухие, -
Аve Maria!
1964
* * *
Ты ещё только намёк на человека,
Если во всём надеешься на маму.
Ты ещё - четверть человека,
Если во всём надеешься на дружбу.
Ты только - полчеловека,
Если во всём надеешься на любовь.
И только тогда ты становишься
человеком,
Когда все могут надеяться
На тебя.
1981
Поэзия
Я знал, что ты - молния всё же,
Коль в тучах не меркла.
Я знал, что ты - освобожденье
Из рабства и пекла.
Живая травинка,
Что камень пробила могильный,
Разведчика след
На дороге кремнистой и пыльной.
Я знал, что ты - из поцелуя,
Ты - дружба и радость.
Ты - корочка чёрствого хлеба
И сок винограда.
А ты оказалась мне б[?]льшим:
Ты - кровь, что пульсирует в жилах.
Ты - солнце, которым
Просторы легко озарила.
Ты - всё, без чего, как без мамы,
Без Родины - тоже,
Ни рождаться, ни жить
На земле невозможно.
1955
На камне,
железе и золоте
Пока не иступится жало резца
И руки мои не утомятся,
Я должен оставить свой след бытия
На камне, железе и золоте.
На камне - неволи минувшие дни,
Курганы в полях одинокие.
На гулком железе - окопы войны,
Разбитые сосны высокие.
На золоте - взвитый октябрьский
стяг,
Просторы бескрайние звёздные,
И к солнцу широкий проложенный шлях,
Богатые нивы колхозные.
На золоте - праздник Отчизны родной
С друзьями, с подругами славными,
С салютами и негасимой зарёй,
С гармошками и цимбалами!
1948
Переписка с землёй
Я писал земле много писем
Пером, каким лирики пишут песни,
Гимны разные,
манифесты.
Писал я смычками всех скрипок,
Какими смеются и плачут.
Писал спицами тряских телег,
Якорями и мачтами кораблей,
Штыком и
сапёрной лопатой.
Писал кружками, из каких пьют
За здоровье и вечную память, -
Но покамест
Ответ получил я
Только на письмо,
Что написано плугом.
Вот он.
Режьте на ломти его.
Угощайтесь.
Ешьте.
1964
Цвет снега
Ничего более разноцветного,
Чем взвихренный снег,
Я не знаю.
Какой он был синий,
Когда я замерзал
В комнате застывшей
Или бесприютным на улице!
Какой он был розовый,
Когда стрясал его с плеч
Той, что приносила счастье!
Какой он был чёрный,
Когда заметал
Следы расставанья с Отчизной!
Какой был красный
На брустверах наших окопов!
Какой был искристый и светлый,
Когда дети
Приносили его мне в подарок!
Я так и не знаю, какой цвет снега
Настоящий.
1966
* * *
Я нёс тебе песню,
Но, встретив здесь ветер,
Она стала ветром
На всём белом свете.
Услышала дождь -
Ливнем на поле пала.
Увидев деревья,
Вдруг тополем стала.
С зерном породнилась -
И рожью вновь зреет,
А солнца напившись,
Лазурью синеет.
И чтоб эту песню
Услышать всей сутью,
Ты должен со мною
Идти Беларусью.
10.03.1970
* * *
Порог, вытесанный из воспоминаний,
Остался за мной;
Двери на завесах сверчковой песни
Остались за мной;
Окна, застеклённые взглядами,
Остались за мной;
Хата, накрытая крыльями ласточек,
Осталась за мной, -
Как же мне не оглянуться назад,
Если б я даже застыл
Столпом соли?
1965
Дорога с сенокоса
Вечереет. День давно повесил
На сосне свою косу зари.
Нам пора домой. Двурогий месяц
Нас ведёт дорогой сквозь боры.
Тихо свищут крылья поздней птицы,
Леший хочет корчи подпалить.
С комариной толокою слиться
Не желает соловьиный свист.
Пахнет переспелой земляникой,
Слышу дуновение листка.
Слышу, как хвоинка за хвоинкой
Опадает с веток сосняка.
Слышу, как межзвёздные ракеты
Пролетают где-то надо мной[?]
Может, мы - последние поэты,
Так вот породнённые с землёй?
1961
Перевод
Изяслава КОТЛЯРОВА