На камне, железе и золоте

На камне, железе и золоте

На камне, железе и золоте

Максим Танк - 100

На писательских съездах, особенно во время многоголосых перерывов между заседаниями, можно было подойти к Брылю, Шамякину, Быкову, Панченко, Бородулину, к другим классикам отечественной литературы. А вот к Танку[?] Никогда так и не решился. Знал, конечно, его как многолетнего руководителя нашего творческого союза, председателя Верховного Совета БССР, академика, Героя Социалистического Труда, депутата Верховного Совета

СССР, лауреата Ленинской и Государственной премий, награждённого многими орденами[?] Сам воздух, казалось, не позволял приблизиться. Пожалуй, это было только моим личным ощущением легендарности именитого народного поэта. Скорее всего, так. Ведь потом приходилось не раз слышать и читать о житейской скромности и искренней доброте Евгения Ивановича Скурко. Между прочим, свой псевдоним он выбрал, как утверждал Анатолий Велюгин, имея в виду не боевую бронемашину на гусеничном ходу, а одну из самых древних форм японской поэзии, название которой - танка. Это короткое стихотворение из пяти строк, приверженцем которого Максим Танк так и не стал, хотя во многих стихах действительно обходился без рифм.

Писать о нём даже эти юбилейные строки очень сложно. В его жизненных просторах не было ничего мелочного и случайного. Всё масштабно совпадало с Беларусью и с нашей тогда общей великой страной. Однако голос был поэтически слышен не только в гуле исторических событий, но и в шуме родного соснового леса, в сосредоточенных переливах неманских или нарочанских волн[?] И тем не менее почти в каждой строке ощущался поэт гражданского звучания:

Слух не могу вам песней тешить

С обмытых бурями эстрад[?]

Как тут не согласиться с Анатолием Велюгиным, который однажды, цитируя это стихотворение, отметил необычность поэтического материала, неожиданность образов. Всё удивляло, особенно фамилия (Танк!) в сочетании со здешним обычным именем Максим. Звенели оковами, багровели кровью буквы на переплётах книжек - "На этапах", "Клюквенный цвет", "Под мачтой". Очевидным было эхо поэтической силы раннего Купалы. Однако это был целиком независимый голос нового времени[?]

Интересный факт из воспоминаний Петра Глебки. В 1936 году Максим Танк прислал из Западной Беларуси Янке Купале сборник своих стихов и номер журнала "Колосья". Вскоре Глебка зашёл к Купале и застал его необычно взволнованным: "Я хочу вас познакомить с одним поэтом. Вот читайте", - и протянул стихи, присланные Максимом Танком. Тот читал вслух, а Купала внимательно слушал, куря папиросу за папиросой. "Ну как?" - спросил. "Интересный поэт. Злоупотребляет только словами-новообразованиями[?]" - "Ничего в поэзии вы не понимаете, - резко прервал его Иван Доминикович. - Слова исправить можно. А широта в стихах чудесная[?]"

Да, чувственный и смысловой простор его стихов впечатлял тогда, впечатляет и сейчас. Поэту не надо было искать лирического героя своих произведений. Он сам был им. Почти каждая строка подтверждена биографией.

Родился Евгений Иванович Скурко 17 сентября 1912 года в крестьянской семье в деревне Пильковщина Мядельского района Минской области. Окончил начальную польскую школу, учился в Вилейской, а затем в Радашковичской гимназиях[?] Вступил в комсомол и стал активным участником подпольного движения в Западной Беларуси - на Виленщине и Новогрудчине. Довелось отбывать наказание в печально известной виленской тюрьме "Лукишки". Снова работал в легальной и подпольной коммунистической печати. После присоединения Западной Беларуси - сотрудник областной газеты "Вилейская правда", а во время Великой Отечественной войны - газеты "За Советскую Беларусь" и агитплаката "Раздавим фашистскую гадину". А затем редактировал журналы "Вожык" и "Полымя". Первые книги, которые мы упоминали, издал в Вильно. Потом - в Минске: "Избранные стихотворения", "Янук Селиба", "Острите оружие", "Через огненный небосвод", "Чтобы знали", "На камне, железе и золоте", "В дороге", "След молнии", "Глоток воды", "Клич журавлиный", "Пусть будет свет", "Дорога, убаюканная рожью", "Пройти через верность", "Дорога и хлеб"[?] Даже по названиям видно, как убедительно поэт приближался к свойственному ему гражданскому лиризму. Неслучайно несколько книг поэзии в разное время изданы с одинаковым названием - "Лирика".

Возможно, читая "Акт первый", "Песню куликов" и другие стихи такого звучания, Янка Купала восхищённо и говорил Петру Глебке об их "чудесной широте". Впрочем, теперь надо не менее восхищённо говорить о глубине и высоте духовного мироощущения поэта. Да и как могло быть иначе, когда он отлично знал своё предназначение:

Я должен оставить свой след бытия

На камне, железе и золоте.

Поэзия была для него тем, "без чего, как без матери или без родины, ни рождаться, ни жить на земле невозможно!"

Умер поэт 7 августа 1995 года. Похоронен в родной деревне Пильковщина.

Его имя присвоено Белорусскому государственному педагогическому университету, Минскому педагогическому колледжу, Сватковской средней школе (Мядельский район) и Мядельской районной библиотеке, одной из центральных улиц Минска. Мемориально отмечен и дом, в котором жил. Постановлением Совета министров Республики Беларусь утверждён план мероприятий, посвящённых 100-летнему юбилею. В серии "Жизнь знаменитых людей Беларуси" будет издана книга воспоминаний о Максиме Танке. Появятся памятная монета, почтовая марка, конверт специального штемпеля. На Мядельщине разработан туристический маршрут "Я это люблю путешествие[?]". Здесь недавно прошли республиканский праздник поэзии и песни, а также фестиваль детского творчества "Дала мне юность пару крыльев[?]". Этот районный центр вскоре будет украшен и памятником народному поэту. А в Сватковской школе откроется музей, посвящённый ему. В Государственном музее истории белорусской литературы оформлены постоянные экспозиции, приуроченные к юбилею. Объявлен республиканский поэтический конкурс.

Традиционное празднование Дня белорусской письменности также имело своеобразный акцент этого юбилея. И ещё одно из самых главных событий: Национальная академия наук, Министерства информации и культуры намерены презентовать собрание сочинений Максима Танка в 13 томах. Наверняка вошли в них и недавно найденные в архивах стихотворения, а также сценарий художественного фильма "Буря над Нарочью", который считался потерянным в годы Великой Отечественной войны.

Статусом историко-культурной ценности Беларуси будет наделено здание в деревне Пильковщина, где он родился, и его дачный дом в курортном посёлке Нарочь. В учреждениях культуры и образования, в дипломатических представительствах Беларуси за границей открываются выставки, проходят литературные вечера и творческие встречи в честь столетнего юбилея одного из классиков белорусской литературы.

Изяслав КОТЛЯРОВ

"Может, мы последние поэты[?]"

Над могилой

М. Богдановича

Порт звучит сиренами на трассах,

Дремлет кипарисов тихий сад.

Дремлет Ялта, на крутых террасах

Льётся вишен белый водопад.

Здесь весна осыпала всё цветом

И трудней найти вчерашний след,

Хоть над ранним холмиком поэта

Написали имя и сонет.

Жаль, мои года - иному сроку,

А твои так рано отцвели.

Мы сегодня вышли бы к восходу

Привечать отчизны корабли.

Рокот моря, вспаханного ветром,

Облачность залива и зарю,

Что с вершин заснеженных Ай-Петри

Каждый день плывёт на Беларусь.

Здесь курган извечного покоя,

Кипарисы вахтой стерегут.

Но когда утихнет гром прибоя,

Смолкнет и растает в пене гул, -

Слышишь ли, как в звоне сосен тихих

Чей-то голос на поля плывёт?

Это внучка слуцкой той ткачихи

О весне, счастливая, поёт.

10.05.1940

Свидание

- Что там у вас? - простой вопрос.

Старик опять - про сенокос.

Он вспомнил жито и овёс.

Глаза же[?] Мокрые от слёз.

Потом и я заговорил:

- Тюремный год вот пережил.

Да не один - сидит нас много.

Привыкли вроде бы к острогу.

Ну как там мама и сестра?

Пахать уж на зиму пора.

Всё так ли суетится дед?

Им передай от нас привет.

- Мы ничего[?] Мы жить живём.

А ты здесь сохнешь всё тайком.

Я в торбе сухарей принёс, -

Глаза же[?] мокрые от слёз.

- Не плачь! Вернёмся мы весной

И выйдем в поле толокой.

Там вместе встретим свет зари[?]

Не плачь и не бедуй, старик.

Весною выйдем из тюрьмы,

Севалки зёрнами полны.

Для сева, а не для угроз

Развалы чёрные борозд.

Старик, я вижу, верит мне,

Мечтает сам о той весне.

Окреп как будто и подрос.

Глаза же[?] мокрые от слёз.

1936

* * *

Дала мне юность пару крыльев:

Одно - зари рассветный свет,

Порыв к свободе всех усилий.

Второе - вся любовь к тебе.

И что усталость мне, что мольбы -

Не быть, где грозы и борьба[?]

А ты всё спрашиваешь: мог бы

Жить без любви и без тебя?

Спроси у птицы, иль могла

Она взлететь бы без крыла.

1952

Ave Maria

Звон кафедральный сзывает на Аvе

Из переулков, что слева и справа.

Толпою монашки в полузабвенье.

Тянутся, будто бы тёмные тени.

Старые есть и есть молодые, -

Аve Maria[?]

Не обратил бы вниманья, быть может,

Если б средь них не увидел пригожей,

Милой монашки, что смотрит, сияя.

Ей и не больше семнадцати маев.

Чёрные очи, брови густые, -

Аve Maria!

И под одеждою траурно чёрной

Предощущается стан непокорный.

Ножки, какими бы на карнавалах

И восхищала бы, и чаровала.

Смуглые руки, груди тугие, -

Аve Maria!

Набожно смотрит на крест, на церковный,

Я же молюсь ей на чёрные брови.

Неужто, красотка, не пожалеешь,

Что здесь ты погубишь всё, что имеешь?

Как танцевали бы ножки такие, -

Аve Maria!

Чем же сюда тебя так заманили?

Чётками нежные руки скрутили.

Смело порви ты их и не бойся[?]

Слышишь, как в поле шумят колосья.

О, как бы жали их руки  такие, -

Аve Maria!

Потом пришло бы любви сиянье,

Встречала б с милым рассвет свой ранний.

Умелой стала бы ты хозяйкой,

И колыхала б своё дитятко.

О, как кормили бы груди такие, -

Аve Maria!

Не знаю, может, моя молитва

Мне помогла бы выиграть битву,

Но позвали монашку ту дружно[?]

Пошла за всеми, вздыхая трудно,

Под своды мрачные и глухие, -

Аve Maria!

1964

* * *

Ты ещё только намёк на человека,

Если во всём надеешься на маму.

Ты ещё - четверть человека,

Если во всём надеешься на дружбу.

Ты только - полчеловека,

Если во всём надеешься на любовь.

И только тогда ты становишься

человеком,

Когда все могут надеяться

На тебя.

1981

Поэзия

Я знал, что ты - молния всё же,

Коль в тучах не меркла.

Я знал, что ты - освобожденье

Из рабства и пекла.

Живая травинка,

Что камень пробила могильный,

Разведчика след

На дороге кремнистой и пыльной.

Я знал, что ты - из поцелуя,

Ты - дружба и радость.

Ты - корочка чёрствого хлеба

И сок винограда.

А ты оказалась мне б[?]льшим:

Ты - кровь, что пульсирует в жилах.

Ты - солнце, которым

Просторы легко озарила.

Ты - всё, без чего, как без мамы,

Без Родины - тоже,

Ни рождаться, ни жить

На земле невозможно.

1955

На камне,

железе и золоте

Пока не иступится жало резца

И руки мои не утомятся,

Я должен оставить свой след бытия

На камне, железе и золоте.

На камне - неволи минувшие дни,

Курганы в полях одинокие.

На гулком железе - окопы войны,

Разбитые сосны высокие.

На золоте - взвитый октябрьский

стяг,

Просторы бескрайние звёздные,

И к солнцу широкий проложенный шлях,

Богатые нивы колхозные.

На золоте - праздник Отчизны родной

С друзьями, с подругами славными,

С салютами и негасимой зарёй,

С гармошками и цимбалами!

1948

Переписка с землёй

Я писал земле много писем

Пером, каким лирики пишут песни,

Гимны разные,

манифесты.

Писал я смычками всех скрипок,

Какими смеются и плачут.

Писал спицами тряских телег,

Якорями и мачтами кораблей,

Штыком и

сапёрной лопатой.

Писал кружками, из каких пьют

За здоровье и вечную память, -

Но покамест

Ответ получил я

Только на письмо,

Что написано плугом.

Вот он.

Режьте на ломти его.

Угощайтесь.

Ешьте.

            1964

Цвет снега

Ничего более разноцветного,

Чем взвихренный снег,

Я не знаю.

Какой он был синий,

Когда я замерзал

В комнате застывшей

Или бесприютным на улице!

Какой он был розовый,

Когда стрясал его с плеч

Той, что приносила счастье!

Какой он был чёрный,

Когда заметал

Следы расставанья с Отчизной!

Какой был красный

На брустверах наших окопов!

Какой был искристый и светлый,

Когда дети

Приносили его мне в подарок!

Я так и не знаю, какой цвет снега

Настоящий.

1966

* * *

Я нёс тебе песню,

Но, встретив здесь ветер,

Она стала ветром

На всём белом свете.

Услышала дождь -

Ливнем на поле пала.

Увидев деревья,

Вдруг тополем стала.

С зерном породнилась -

И рожью вновь зреет,

А солнца напившись,

Лазурью синеет.

И чтоб эту песню

Услышать всей сутью,

Ты должен со мною

Идти Беларусью.

10.03.1970

* * *

Порог, вытесанный из воспоминаний,

Остался за мной;

Двери на завесах сверчковой песни

Остались за мной;

Окна, застеклённые взглядами,

Остались за мной;

Хата, накрытая крыльями ласточек,

Осталась за мной, -

Как же мне не оглянуться назад,

Если б я даже застыл

Столпом соли?

1965

Дорога с сенокоса

Вечереет. День давно повесил

На сосне свою косу зари.

Нам пора домой. Двурогий месяц

Нас ведёт дорогой сквозь боры.

Тихо свищут крылья поздней птицы,

Леший хочет корчи подпалить.

С комариной толокою слиться

Не желает соловьиный свист.

Пахнет переспелой земляникой,

Слышу дуновение листка.

Слышу, как хвоинка за хвоинкой

Опадает с веток сосняка.

Слышу, как межзвёздные ракеты

Пролетают где-то надо мной[?]

Может, мы - последние поэты,

Так вот породнённые с землёй?

1961

Перевод

Изяслава КОТЛЯРОВА