ГЛУБИННАЯ ПАМЯТЬ НАРОДА

ГЛУБИННАЯ ПАМЯТЬ НАРОДА

В мае исполнилось два года “Исторической газете”. Его выпускает прекрасный русский поэт и драматург, знаток русской истории Анатолий Парпара.

Читая “Историческую газету”, вы лучше узнаете свое Отечество, свой народ. Среди авторов — крупнейшие отечественные ученые и писатели, священники и художники.

За два года в газете опубликованы неизвестные материалы о Сталине и генерале Деникине, о Пушкине и Рахманинове, о гражданской и Великой Отечественной войнах.

Это газета для всех патриотов, любящих Россию. Подписывайтесь на “Историческую газету”. Ее подписной индекс 32909 в каталоге “Роспечати”. Историческая газета интересна и взрослым, и детям.

Мы публикуем из июньского номера “Исторической газеты” беседы с выдающимся русским историком, академиком Борисом Александровичем Рыбаковым в связи с его 90-летием и статью о нем главного редактора “Исторической газеты” Анатолия Парпары. Газета “Завтра” присоединяется к поздравлениям в адрес Рыбакова, желает успехов и здоровья.

Поздравляем мы и “Историческую газету”. Будем вместе сражаться за Россию!

Борису Александровичу Рыбакову — девяносто лет. Это имя являет собой выдающееся событие в мировой науке так же, как имена недавно ушедших его современников: великого писателя Леонида Леонова — в мировой литературе, гениального Георгия Свиридова — в мировом музыкальном искусстве, восхитительной Галины Улановой — в мировом балете… Их состоявшиеся таланты — достижение русской нации, ее весомый вклад в мировую культуру. Творчество академика Рыбакова, действительного члена многих зарубежных академий, являет собой целый материк в науке. Деятельность его необыкновенно разносторонняя: историк, археолог, картограф, исследователь фольклора, реформатор науки, популяризатор исторических знаний, педагог, общественный деятель. И во всех этих сферах он достиг замечательных результатов.

Уже в двадцать четыре года он издает свою первую книгу “Радимичи”, в которой блистательно опровергает теорию В. О. Ключевского о торгово-паразитическом характере городов, и доказывает прогрессивную роль города как передового ремесленного центра в культуре радимичей, этого восточно-славянского союза X- XII вв. А еще через десять лет была закончена первая монография молодого ученого “Ремесло Древней Руси”, которая явила собой “эпоху в исследовании русской культуры”, ибо эта тема до Рыбакова не была изучена. В монографии впервые было убедительно показано “какое губительное воздействие на развитие русского ремесла оказало татаро-монгольское нашествие на Русь” (С. А. Плетнева). В ней же приводится немало доказательств несостоятельности всесильной еще недавно готской или норманской теории происхождения государственности на Руси.

В 1963 г. вышла в свет еще одна монография ученого “Древняя Русь. Сказания, былины, летописи”. И снова тщательно подготовленное открытие, которое развенчивает господствовавшую тогда в историко-филологической науке доктрину, согласно которой былина являлась художественным вымыслом. На самом деле, как доказывает Б. А. Рыбаков, былина является результатом творчества народа и свидетельством конкретных событий, которые можно атрибутировать. В частности, в былине о Микуле Селяниновиче и Вольге Святославовиче отображен сбор народного ополчения в 970-е годы против степняков. А сколь потрясающа догадка мыслителя о том, что в “Повесть временных лет” в правление Владимира Мономаха и его сына Мстислава Великого были сделаны вставки, привившие к летописному древу истории Руси легенду о приходе династии Рюриковичей, чтобы утвердить идею единодержавия. Они-то и дали основание теории “норманизации” верховной власти.

Целую книгу можно составить из перечня работ великого труженика. Назовем основные: “Ремесло Древней Руси” (1948), “Первые века русской истории” (1964), “Слово о полку Игореве и его современники” (1971), “Русские карты Московии XV — начала XVI века” (1974), “Геродотова Скифия” (1979), “Язычество древних славян” (1981), “Киевская Русь и русские княжества XII- XIII вв.” (1982, 1993), “Из истории культуры Древней Руси” (1984), “Язычество Древней Руси” (1987), “Петр Бориславич: поиск автора “Слова о полку Игореве” (1991), “Стригольники: русские гуманисты XIV столетия” (1993). Добавим сюда книги двадцатитомной “Археологии”, которая выходит по инициативе Бориса Александровича. В 1995 году опубликована “Начальные века русской истории. IX- XIII века” — первая книга из задуманного 14-томного издания по истории России. Под редакцией академика Рыбакова выходили и будут выходить новые учебники. Он лауреат Государственных премий СССР, Герой Социалистического Труда. У него замечательный сын — известный востоковед, доктор исторических наук Ростислав Борисович Рыбаков. У него великолепные правнуки…

Мы встретились с Борисом Александровичем в его квартире. Он только что вернулся с гуляния с собакой. Энергичным жестом руки пригласил в свой рабочий кабинет, заставленный книжными стеллажами. Зашел разговор о современном положении страны. Бориса Александровича очень тревожит ее состояние, откровенно кризисное. Его, положившего жизнь на изучение истории славянских племен, откровенно огорчает развал государства. “Беловежская пуща была бы хороша, если бы Белоруссия, Россия и Украина собрались, чтобы обдумать совместную политику. И уж ни в коем случае, чтобы рассыпаться на части. А что получилось в итоге? Реформы ничего не дают, кроме обнищания народа”. Его ум ясен. Строй мыслей логичен. Мы приступаем к интервью.

Анатолий ПАРПАРА

— Вы думали о своем предназначении?

— Я не задумывался над этим.

— Не кажется ли вам, что ваша жизнь — ваш научный подвиг — была предопределена?

— Я не думал об этом. Я скажу вам, что я всегда ощущал себя русским человеком. Такова была моя семья. Особенно со стороны матери. Ее отец был старый москвич в третьем поколении. А другие предки были из Пскова и Суздаля.

— По отцовской линии?

— Нет. А по отцовской из Коломны. Тоже Центральная Россия. Старообрядцы. Старообрядчество тоже дает какую-то историческую основу. Я с детства слышал разговоры о Ключевском, Виппере и других профессорах от отца, который был студентом Московского университета. Потом он стал директором Учительского института, и в столовой директора каждый день обедали профессора, человек восемь-десять, велись интересные разговоры. Поэтому лет с восьми я уже был в среде, где обсуждались разные исторические вопросы. И мама брала меня с собой лет с десяти на заседания какого-то педагогического совета, который принимал от художников картины на темы по русской истории. Они были напечатаны, конечно, в красках. Но сам этот процесс: художник работает над темой, потом приносит эскизы, это обсуждается — хвалят, ругают, оценивают. Затем эти картины были напечатаны. Я — ученик уже предпоследнего класса, и наш учитель (отличный учитель был) приносил нам эти картины в класс и по этим работам вел занятия, то есть свой рассказ иллюстрировал картинами. Мне эти обсуждения врезались в память и объединились с хорошими уроками Николая Тимофеевича Крюкова, и все это попало на плодородную почву в моей голове.

— Значит, фундамент вашей жизни — это семья? Насколько я знаю, ваша мама Клавдия Андреевна была филолог.

— Она окончила женские курсы Герье по филологическому факультету.

— Ваш отец Александр Степанович хотел, чтобы вы стали инженером…

— Тут многое перепуталось тогда, когда можно было хотеть иль не хотеть. Отец и сам резко переменил профессию. Он стал специалистом по бухгалтерии. Написал учебник бухгалтерии. И вообще, он был человек, приспособленный для нэпа, энергичный, умеющий работать, но на меня влияния не оказал. Самое главное вот что: нас, московских школьников, советская власть спасла от голода. Несколько тысяч мальчишек и девчонок и учителей. Мы были посажены на пароходы и поплыли по Москва-реке, по Оке, а потом по Волге и по Каме до хлебородных губерний Казанской и Уфимской. Вот там провели три года до голода в Поволжье. Мы там ничего не читали: не было книг, но мы узнали крестьянский быт, мы узнали быт охотников-отходников, которые уходили в дикие места охотиться. Там много было первобытного, в частности, курные избы. Я видел, как живут в этих избах. Блестящие, черные, как бы сверкающие лаком деревянные стены и светец с лучиной. И если кому-то надо объяснять, что это было когда-то давно, то я все это видел воочию.

— Вы как бы заглянули в прошлое…

— Очень заглянул в прошлое. Потом я видел лодки, которые являли собой два бревна, довольно больших, связанных вместе прутьями. Сидя на этих двух бревнах, веслом можно было управлять ими и переправиться через реку. Медленно, но надежно. И потом я видел долбленную лодку с решеткой на корме, где я был занят огнем, а хозяин этой лодки острогой бил рыбу. Это реальное ощущение первобытности с тех пор постоянно было со мной.

— А по цивилизации вы не грустили?

— Конечно, я истосковался по Москве. И когда мы вернулись домой, мать работала в детском доме на Гончарной улице, я был приписан к нему как воспитанник, хотя так получилось, что я единственный среди детдомовцев был также учеником школы у Покровской заставы.

— А когда же вы увлеклись историей?

— Очень скоро я перестал ходить в школу на уроки, а стал посещать монастыри, детские библиотеки, пешком исходил (денег тогда не было, особенно не разъездишься) все окраины Москвы, подмосковные места:

Кусково, Коломенское, конечно… Изучал архитектуру, читал в детской библиотеке при большой Румянцевской (Ленинской) и при библиотеке Исторического музея. В общем погрузился сразу в прошлое Москвы и Руси.

— Я заметил по тому, как вы листали журнал “Русский дом”, вашу любовь к церквям. И вот вы рассказываете о детстве, о своих путешествиях в Кусково, Коломенское… Что вас влекло к церквям? Чувство красоты? Или возможность прикоснуться к прошлому?

— Нет, нет! Ничего ясного не было… Хотел знать Древнюю Русь.

— Но это была интуиция?

— Да, это была интуиция. Я самому себе не объяснял.

— А, может быть, это и было предопределением?

— Конечно, это было какое-то предопределение. Весной 22-го года директор детского дома подозвал меня к себе и строго сказал: — Как дела в школе? Ничего? А ты знаешь, что ты остался на второй год? Так вот, ты остался.

Я приналег на все. Математика мне давалась легко. Биологию я любил. Историю — тем более. С языками — немецким и французским — у меня было все благополучно, географию я тоже знал. Мы с отцом во время Первой мировой войны расставляли на карте флажки разных стран в зависимости от колебаний фронта. Все одно к одному шло. Целое лето я прозанимался как следует и перешел не в свой класс, а через класс. Мне показалось тогда обидным то, что я второгодник, такой-сякой. Потому я и подготовился основательно, отчасти с материнской помощью, но отчасти. В общем я учился в школе два года. Когда закончил учебу, мне было пятнадцать лет.

— И пытались поступить в университет?

— Нет. Я был тогда шестнадцатилетним мальчишкой в Институте Брюсова. Но скоро понял, что среди тридцатилетних студентов-фронтовиков, журналистов мне не место.

— И пошли работать агентом по распространению “Рабочей газеты” на Серпуховской площади.

— Когда мне исполнилось восемнадцать лет, поступил учиться в МГУ на историко-этнологический факультет. И посещал также лекции на филологическом.

— А еще через год вы уже написали свою первую работу “О раскопках вятических курганов в Мякинине и Кременьи в 1927 г.”, которая была опубликована в сборнике студентов археологического кружка 1-го МГУ.

— Древние вятичи жили под Москвой. Студенты раскапывали эти курганы XII века. А я в то время был редактором студенческого журнала, который делался на гектографе тиражом в сто экземпляров. Все-таки! Один экземпляр до сих пор храню в своей библиотеке. После окончания университета меня посылали на Урал в Алапаевск, где не было ни приличного музея, ни каких-либо славянских древностей. Город не упоминается в старинных источниках России. В общем, это была своего рода ссылка. Очень не справедливая еще и потому, что я не получал стипендии и не был обязан ехать по назначению.

— И что вы решили делать?

— Пошел в военкомат и попросился на срочную службу. Меня взяли охотно. И я год пробыл в армии. Это была учебная часть — своего рода юнкерское училище. У нас читали лекции военные авторитеты: будущий маршал артиллерии Н. Н. Воронов и царский генерал Самойлов. Я с огромным удовлетворением и наслаждением вспоминаю это время. Я был очень рад тому, что попал в конное подразделение. И даже потом стал начальником конной разведки.

— И, конечно, ваш опыт общения с этим прекрасными животными как-то отразился потом на ваших изысканиях по “Слову о полку Игореве”?

— Я еще в университете изучил этот древнерусский памятник культуры. А на службе произошло наложение знания “Слова” с моими знаниями о коннице, всего: от ковки до рубки, от скорости передвижения до маршрутов.

— И тогда вы поняли, что комони — это боевые кони?

— Да! И я стал поверять одно другим: кавалерийскую практику и тамошний текст. Я выявил даже, что перемена ритма в поэме выражает разные аллюры конницы: то тихая рысь в одном отрывке, то рысь обыкновенная в другом отрывке (все это передается соответственными интонациями мужественного командирского голоса. В завершение резко рубит рукой воздух). А вот это: “заране во пяток потопташа поганые полки половецкие” — карьер, “аллюр четыре креста” — скачка. Так что сам автор знал, видно, конное дело. Поэтому “Слово” для меня стало обязательным. Я был обязан все рассмотреть, разгадать тайны.

— И вам это удалось сделать на высочайшем уровне. Анализируя столетие с 1132 по 1237-41 гг., названное вами “эпохой” “Слова о полку Игореве”, вам удалось сделать новаторский вывод, который заключается в том, что тогда крупные русские княжества представляли собой самостоятельные государства. И почти в каждом княжестве был свой летописец. Один из них, боярин князя Изяслава, и был, по-вашему мнению, автором знаменитой поэмы. Как встретила научная среда и журналисты вашу книгу “Петр Бориславич: поиск автора “Слова о полку Игореве”?

— Рецензий было мало. Мне показалось, что я изложил свою точку зрения аргументированно и ненавязчиво. Я не мог сказать, что было это так-то, но везде писал, что, вероятнее всего, было так.

— Анализируя ваш жизненный опыт, я заметил, что еще в двадцатилетнем историке был заложен фундамент ваших будущих работ по ремеслам, культуре и религии Древней Руси, теплился росток великого дерева, ветви которого дали великолепную крону.

— Зерно грядущих открытий прорастает еще в детстве.

— А ваша книга о стригольниках, вышедшая пять лет назад, тоже была задумана в молодости?

— Когда после службы в армии я пришел работать в Исторический музей, где был отличный отдел письменности, то там было много старинных книг — вплоть до XII века, рукописей, древних икон и крестов. Я все это изучал и еще шестьдесят пять лет назад написал работу о нестяжателях и иосифлянах. Она была опубликована под названием “Воинствующие церковники”. Правда, эта статья не была прямо связанной с этой темой.

— Как бы вы охарактеризовали идею этой книги?

— Идея ее в названии “Стригольники: русские гуманисты XIV столетия”. Стригольники — это их тогдашнее наименование.

— Не было ли это церковное движение ересью в православии?

— Нет. Это не было ересью. Они основных тезисов христианства и не касались. Они порицали часть духовенства за неправильное, с их точки зрения, поведение “лихих пастухов”. Это совпадало с решениями церковных соборов.

— То, что вы взялись за эту многосложную работу, не говорит ли о том, что кровь ваших предков — старообрядцев — в вас еще бушует?

— Возможно. Мне эта тема гуманизма близка. Между прочим, у старообрядцев были строже нравственные законы. Потому многие из них были благочестивыми купцами.

— Да, слово их много значило. Все эти Морозовы, Рябушинские…

Есть ли какие-либо открытия о Древней Руси в науке за последние годы?

— И русскими, и украинскими, и польскими археологами сделано очень много. Потом фольклор… Ведь его можно датировать. Фольклор южных племен был унесен в результате переселений на север и сохранился там. Наибольший интерес представляют волшебные сказки об охоте “на чудищ хоботистых”. А эти животные и есть мамонты. Так фольклор приводит нас в палеолит.

— У вас есть замечательный образ — “глубинная память народа”.

— Вот она глубинная… хоботистые чудища. Они же исчезли пятнадцать тысяч лет назад.

— Борис Александрович, что нового у вас в осмыслении предыстории Киевской Руси?

— То, над чем я работаю сейчас, называется “Судьбы славянства: от Геродота до Нестора”. В книге будет использовано много фольклора. Терминология будет интересная: двенадцатого века. “Историки и песнотворцы”.

— Ваша работа будет ограничена тремя тысячелетиями?

— И на целое тысячелетие до Геродота простирается тоже.

— Подводя итог вашей жизни, конечно же, не окончательный, скажите, вам все удалось сделать, что вы задумали?

— Почти все. Кроме этой книги.

— Как бы вы охарактеризовали ее суть?

— Новая концепция предыстории Киевской Руси.

— Борис Александрович, что бы вам хотелось успеть сделать?

— Я дальше не загадываю.

— И последний вопрос: учит ли чему-нибудь история?

Борис Александрович достает фломастер и, улыбнувшись, пишет на листе бумаги зеленым: “ДА”.

Уже прощаясь со мной, он сказал об “Исторической газете”, появление которой радостно приветствовал:

— Газета очень нужна. Она интересна, дает работу мысли и просвещает. Думаю, что тираж ее должен расти. По сути своей, “Историческая газета” — не мотылек, а долгожительница. Не забудьте связаться с историческими факультетами университетов и педагогических институтов. Там ваша аудитория. И, конечно, помните о коллективах школьных преподавателей истории.

Спасибо за советы, Борис Александрович! Берегите себя. Вы очень нужны России и нам, вашим друзьям.

23.5.98