ГЛАВА XXX. ЮЖНАЯ ИНТЕРМЕДИЯ

ГЛАВА XXX. ЮЖНАЯ ИНТЕРМЕДИЯ

Негев мы видим, укутавшись в защитную оливковую форму, хотя цвет ее не защищает на выжженной, совсем не зеленой земле Негева. От Рафаха на Средиземном море и до Эйлата на Красном море тянется граница между Негевом и Синаем, между Израилем и Египтом. Вдоль границы торчат сторожевые вышки, эти современные зиккураты, ответ еврейского государства на фалличность минаретов. Между вышками курсируют джипы со следопытами – местными бедуинами в израильской форме и с красными кафиями Арабского Легиона. Сейчас это – мирная граница, хотя она видала немало войн.

Весь Негев – граница Иудеи, трудная и непроходимая. Ни одному врагу не удалось придти в Нагорье по самой прямой дороге с юга, через Беер Шеву на Хеврон, она прибережена только для друзей местного населения и мирных купцов. По этому пути пробовали пройти израильтяне, вышедшие из Египта. Они просили у местных племен – амалекитян – разрешения пройти Негевом, но те их не пропустили, и израильтянам пришлось идти вокруг, через Заиорданье. Жители Иудеи потом вели долгую вендетту с амалекитянами и пытались вести войну на уничтожение, как рассказывает Библия. Во времена расцвета Иудеи в Негеве стояли крепости царей Иерусалимских.

Звездный час Негева пробил в дни падения Иудеи. После того, как вавилоняне разорили Иерусалим, на юге сплотился племенной союз набатеев – группы кочевников-бедуинов. Набатеи основались в горах Эдома, вытеснив оттуда эдомитян: те откочевали в Южную Иудею под натиском набатеев, и основали Идумею с центром в Дуре-Адораим и Хевроне, и слились с потомками Иуды. Набатеи, удивительный народ, создавший единственную развитую цивилизацию пустыни, начинали с обычного бедуинского быта. Их главным умением было создание колодцев и водоемов для сбора дождевой воды, как описывает Диодор: “Колодцы они умело маскировали, местонахождение их хранили в секрете, и таким образом вторгшиеся в их пределы армии либо помирали от жажды, либо отступали после многих мучений. Они рыли подземные водосборники, цементировали их особым раствором, и оставляли лишь узкий вход, который легко спрятать. Затем они расширяли эти водоемы до тридцати метров, заливали дождевой водой, закрывали входы, стирали все внешние следы водоема. Только известные набатеям вешки указывали на место водоема. Пустыня им – крепость и убежище, и туда они отступают в случае опасности”.

Как и нынешние бедуины, набатеи разводили овец и верблюдов, не строили домов, ибо считали, что с дома начинается порабощение (они предчувствовали изобретение машканты, израильской ипотечной ссуды, которая порабощает не хуже средневековой долговой кабалы). В отличие от нынешних бедуинов, они не ограничились грабежом караванов и взыманием дани с проезжих купцов, но и сами занялись торговлей между Аравией и Побережьем. Они везли пряности и прочие товары из Эдома через пустыню на Газу, а потом, когда порт Газы попал – при Хасмонеях – в руки иудеев, переключились на эль Ариш.

Дороги набатеев сохранились и поныне, иногда в форме шоссе, иногда – колеи джипа. Продольная дорога продолжала линию водораздела Иерусалим – Хеврон: на Беер Шеву, Халуцу, Ницану и Кадеш, а оттуда – к святой горе Синай либо прямиком в Египет. Более важные, поперечные маршруты вели из Заиорданья к Газе и эль Аришу через Курнуб/Мамшит, Авдат, Халуцу или через Рас эль Накеб, Кунтилу, Куссейму.

Затем богатство и время сломили набатеев и они осели на землю, построили города, создали сельское хозяйство в пустыне и вырубили из скалы столицу – город Сэла (Петра).

В Петру ведет узкое ущелье, "Сик Муса", с километр длиной, шириной десять метров. Стены ущелья уходят прямо в небо. Оно похоже на трещину в гигантском грецком орехе. Не дай Бог оказаться здесь во время дождя – как и в ущельях Иудейской пустыни, от бурного паводка не убежишь. В 1963 году тут, в сердце пустыни, утонуло 28 человек.

То справа, то слева возникают первые набатейские монументы – триумфальная арка, гробницы, высеченные в скалах. И вдруг за поворотом – дворец из розового камня: Казна Фараона, не то усыпальница царя, не то римский храм. Это – самое известное здание в Петре. За поворотом горы расступаются и мы оказываемся в долине Вади Муса. Здесь, далеко в горах, набатеи и построили этот удивительный город.

Самые замечательные монументы в Петре – эд-Дейр, напоминающий Казну, вырубленный в скале римский театр, улица с колоннами – Кардо, многие гробницы, напоминающие современные им гробницы в долине Кедрона в Иерусалиме. Меня больше всего потряс эдомитянский жертвенник высоко в горах, где можно увидеть, как выглядели высоты Святой земли до их разрушения очередными борцами с местной религией.

По всему Негеву, заметенные песком, торчат руины древних городов – следы хорошего, мокрого и мирного тысячелетия в истории пустыни, когда ее осваивали местные жители. Типичный город тех времен, эр-Рухейба, стоит на узкой продольной дороге, зажатой между двумя массами ползущих дюн. Одно время его отождествляли с Реховотом, но сейчас большинство ученых считает, что древнее имя не сохранилось в новом бедуинском названии. У самой дороги – огромный, глубокий колодезь. Даже летом в нем есть вода. Голуби свили себе гнездо в дырах его каменного сруба. С обеих сторон дороги видны большие водосборники с полуобвалившимися сводами. Это цементированные пещеры, посреди которых сохранилась поддерживающая свод перегородка, превращающая дождевую яму в подобие двухкомнатной квартиры.

Выше, на холме – руины города. В центре – следы небольшой церкви, но чуть к северу, там, где кончаются развалины плотного ядра эр Рухейбы, стоит большой собор, один из самых больших и роскошных в Негеве. Это базилика с просторным атриумом и тремя апсидами. Под алтарем ее, как и в соборе Рождества в Вифлееме – пещера, в которую спускаются с одной стороны, и из которой выходят в другую сторону. Видимо, там, внизу, покоились мощи святого, возможно, св. Сергия. Наверху – красивая купель – ведь набатеи со временем приняли христианство и стали обычными гражданами Византийской империи.

Сейчас даже трудно понять, откуда набатеи добывали себе пропитание, откуда у них было столько богатства, что хватало на строительство городов и церквей. Ведь в наши дни Негев гол и наг. Набатеи действительно умели выращивать злаки и овощи в пустыне. Они заметили, что, если перегородить вади плотиной, выше плотины останется хорошая, плодородная, сырая земля, особо пригодная для посадок. Так у них появился виноград – огромный винный пресс в русле Атадим, на новой дороге Цеэлим – Ревивим свидетелем тому, что здешняя лоза приносила сочный плод.

Набатейско-византийские руины разбросаны по всему Негеву. На самой границе с Египтом стоит Ауджа эль Хафир – руины города Ниссана. Руины находятся на двуглавом холме, и к ним ведут прочные ступени древних мастеров. Обвал снял пыль и песок, и холм поблескивает белизной, как Тель эс-Сафи, с востока. Наверху – крепость, к северу от нее – небольшая церковь с купелью, колоннами, алтарем. В ней были найдены “папирусы Ницаны” – основной источник наших знаний о быте набатейско-византийского Негева. Возле нее – глубокий колодец, выложенный камнями, со ступенями для спуска. На вершине пониже, к юго-западу – руины еще одной церкви. Ауджа пострадала, когда израильские саперы подорвали крепость, чтобы в ней не могли укрыться “инфильтранты”.

Шивта – набатейский городок – лежит на полпути между Ауджей и Бир Аслуджем, с его древним священным деревом. В ней – три церкви, все три расположены за пределами наиболее древней части города. В самом центре – большой водоем, и к нему ведут канавы для сбора дождевой воды. Самая старая – южная церковь, возле водоема с нишами для святых мощей, большой купелью в форме креста и маленькой купелью для крещения младенцев. В ней же – михраб. После победы ислама церковь стала мечетью, но, по мнению археологов, в ней продолжали служить и церковные службы. На площади перед северной церковью – большое точило для вина. Форма северной церкви – базилика, вся украшенная белым мрамором. В ее боковых нефах – ковчеги для мощей святых, В центре торчит обломок столба, по мнению археологов, на нем когда-то стоял святой столпник.

Самое мокрое место в Негеве – источники Авдата. Их три, самый верхний бьет на ступени высокого обрыва, “сухого водопада” в русле Цин. Средний, Эн Авдат, напоминает Эн Кельт, но вода его куда холоднее. Третий, Эн Мор, пересыхает в начале лета. Это ущелье – приятное место, которое, как и все в Негеве, напоминает Иудею, но куда круче: Негев относится к Иудее, как Иудея – к Побережью. Еще меньше воды, еще больше трудов по ее сохранению, еще более вольнолюбивое население, еще меньше свободы. Все достижения монахов Иудейской пустыни меркнут по сравнению с чудесами набатеев, превративших пустыню в сад.

И несчастья Негева, и безрассудность его судьбы – горше судьбы Нагорья. Приволье Негева окончилось, когда окончилось и приволье всей Палестины – с падением династии Омейядов. Сельское хозяйство погибло, набатеи вспомнили о своем пустынном прошлом, пустыня возвратилась в свое первоначальное состояние. К началу XX века в Негеве снова начался подъем. В тридцатые годы евреи купили несколько тысяч дунамов земли в Негеве, у бедуинов. На этой земле были основаны сельскохозяйственные поселения – и это произвело большое впечатление на ООН и на мировую общественность.

Когда ООН стал готовить раздел Палестины, специальная комиссия приехала и в Негев, в кибуц Ревивим, и увидела цветущий сад: розы и лилии, нарциссы и георгины цвели на желтом песке. «Это чудо! – воскликнули члены комиссии. – У евреев цветет пустыня!». И по подготовленному ими плану раздела евреи получили весь Негев с его ста тысячами бедуинов и одиннадцатью еврейскими поселениями. А цветы завяли – они были куплены на базаре в день приезда комиссии и воткнуты в песок.

И здесь сработал тот же способ исправления демографии – из ста тысяч бедуинов девяносто бежало, было изгнано, откочевало и не получило разрешения вернуться. В Негеве осталось только десять тысяч бедуинов – 10% первоначального населения. Сразу вслед за этим победители согнали оставшихся бедуинов в резервацию вблизи Беер Шевы и запретили им кочевать за пределами “черты оседлости” – “саяга”, на иврите.

Зеленая трава в русле Лавана сохнет впустую, а овцы бедуинов гложут голые холмы у Димоны. И тут никакого смысла в изгнании и захвате не было – немногие сельско-хозяйственные еврейские поселения оказались крайне дорогими, и в их существование были вложены такие деньги, что с ними и впрямь, зацветет любая пустыня. К югу от Мертвого моря в Негеве живет около трех тысяч евреев – ради чего и были изгнаны бедуины.

Как и в Нагорье, в Негеве были построены “городки развития”– несчастливые места для несчастных людей. Димона, Иерухам,Беер Шева, Нетивот, Сдерот, пыльные, с объеденными козами деревьями, с их текстильными заводами, безработицей, ненужные всем, и в первую очередь их обитателям. Это, пожалуй, худшее место, куда попали восточные евреи в Израиле. Они стали двойным источником бед – и для вытесненных и для вытеснивших. Вытеснившие – бедные марокканские евреи– страдали тут больше, чем где бы то ни было. Вытесненные – бедуины – продолжают страдать. Власти не признают их прав на землю – хотя Еврейское Агентство покупало у них землю в дни мандата.

У них постоянно отбирают пастбища под новые военные базы и аэродромы. Когда они пытаются загнать овец на свои традиционные пастбища, в дело вступает “саерет ярука”, “зеленое зондеркоммандо” – специальные военизированные отряды, славящиеся своей беспощадностью и жестокостью. Они совершают гнусные преступления, за которые по закону Торы и Корана следовало бы казнить – они засыпают колодцы в пустыне, отбирают козу от козлят, выкорчевывают посевы и рубят деревья. Когда бедуины пытаются противиться, они открывают огонь: в последние годы от их пуль погибло несколько женщин.

Интересные исторические линии судеб скрестились в Негеве с его обездоленными бедуинами и обездоленными восточными евреями городков развития – возможно, если бы не бедуины, не возникло бы и государства Израиль. Одним из рьяных поборников “декларации Бальфура” и сторонников сионистского поселения в Палестине был легендарный Лоуренс Аравийский, друг бедуинов.

Лоуренс, востоковед и классик по образованию, исходил в юности Сирию и Палестину пешком для составления диссертации о замках крестоносцев. Он потрясал всех своей выдержкой, забирался в глухие деревни, пересекал пустыни без денег и слуг. Он отстреливался от бандитов, просил еду в деревнях и учил арабский. Он был прототипом Глабба-паши и Орда Вингейта одновременно: в те дни, до первой мировой войны, можно было одновременно любить бедуинов и сионистских поселенцев. В Палестине Лоуренс встретил евреев. Позднее он описывал их: “В долине Иордана (видимо, речь идет о Тиверии) ученые мужи Израиля избрали себе образ жизни, подобающий стране, а новоприбывшие, взявшие себе Германию за образец, завели странные обычаи и странные посевы и европейские дома на земле Палестины, слишком немощной и бедной, чтобы воздать им за их усилия. Но все же земля их терпела. Галилея не выказывала той неприязни к еврейским колонистам, которой так отвратительно отличалась соседняя Иудея. В Иудее же жили немецкие евреи, говорившие по-немецки или на идиш, не выносившие контакт с чужими, некоторые из них – крестьяне, большинство – лавочники, самая чужеродная часть населения страны”.

Позднее Лоуренс нашел себе место в английской военной разведке и провел рекогносцировку Синая и Негева. Тут он встретился с бедуинами и полюбил их: “Бедуин, рожденный и выросший в пустыне, принял всей душой ее наготу, слишком суровую для жителей зеленого мира, и оказался совершенно свободным. Он утратил узы вещей, удобства, все излишнее и приобрел личную свободу, граничащую с голодом и смертью. Мир семитов не знает полутонов. Они – люди основных цветов, черного и белого, видящие лишь контуры мироздания. Люди догмы, они презирают сомнения, этот терновый венец нашего века. Они знают лишь правду и неправду, веру и неверие, без наших оттенков и полутонов. Они воспринимают дар жизни как нечто непреложное, самоубийство для них невозможно, и смерть не беда”.

Врагами бедуинов, в его глазах, были в первую очередь феллахи, а во вторую очередь, горожане, которых он не любил. Он писал об “угрюмых и мрачных палестинских крестьянах, дурнее феллахов Северной Сирии, жадных, как египтяне и духовно несостоятельных”. Он верил, что евреи защитят бедуинов от феллахов и от торговцев, и поэтому он—со всем своим авторитетом, приобретенным во время Арабского Восстания в Хиджазе – поддерживал сионистское дело и декларацию Бальфура, да так, что даже преклонявшийся перед ним Редьярд Киплинг назвал его “жидолюбом”. Трудно сказать, насколько повлияла позиция Лоуренса на решения британского правительства, но вес у Лоуренса – кавалера ордена Бани, эмира Мекки – был немалый. Это было за много лет до того, как Бен Гурион сформулировал новую доктрину израильской политики: “Не важно, что говорят гои, важно, что делают евреи”. В те дни позиция иноверцев еще была важна.

Трудно, пожалуй во всей истории найти пример большей ошибки, чем ошибка Лоуренса. Израильтяне не только не защитили бедуинов от феллахов – они изгнали большинство из Негева, не пустили их обратно, а оставшихся загнали в резервацию. В то же время в Трансиордании бедуины остались в хорошем положении и ужились с феллахами.

Еврейские поселения так и не пошли на юг от линии Беер Шева – Рафиях, так что экспроприация бедуинов была не только жестокой и антигуманной, она была и ненужной.

И пожалуй, характерно и то, что именно на этих сухих землях вырос серебряный купол ядерного центра близ Димоны – новый и страшный источник будущего зла. Израильские правительства всегда скрывали, что именно происходит в “ядерном исследовательском городке”. Иностранные комиссии туда не допускаются, у охраняющих центр частей ПВО постоянный приказ – сбивать любой самолет, оказавшийся в этом районе. Израиль отрицает, что у него есть ядерное оружие, хотя уже в течение многих лет в мире сложилось мнение, что в Димоне делают ядерные бомбы.

Эта теория получила косвенное подтверждение, когда техник ядерного центра Мордехай Ваануну – символично и сам марокканец из “городка развития” в Негеве – выступил с разоблачениями в лондонской “Санди Таймс”. По его словам, Израиль располагает десятками ядерных бомб. Народ Израиля никогда не имел возможности высказаться, желает ли он размещения ядерного оружия на своей крошечной территории. Власти, тем более, отрицали сам факт наличия бомб. Ваануну сделал полезный шаг, дав возможность израильтянам выступить против ядерного оружия.

Заговор о создании ядерного оружия – это заговор против народа. Он хранился в тайне не от внешнего врага, а от граждан страны. Это был типичный пример того, как правящая военно-политическая верхушка принимает анти-демократические решения: в израильском парламенте никто, кроме двух-трех министров, не знает, что происходит в этой области. Речь не идет о техническом и тактическом вопросе, в котором у армии есть право на секретность – речь идет о вопросе политики и стратегии высшего порядка. Но ни одна партия не выступила за немедленную ликвидацию ядерного оружия, за привлечение к ответственности тех, кто создал запасы бомб на земле Палестины, на международную инспекцию в Димоне – вместо этого дружно назвали Ваануну “изменником”. По отношению к Ваануну Израиль поступил по всем правилам борьбы с перебежчиками, приписываемым КГБ и болгарской контрразведке – не было грязи, которую не навесили на него патриотические журналисты, не было удара ниже пояса, который ему не нанесли, даже распустили слух, что он – агент израильской разведки – чтобы смять кампанию в его защиту.

Он был похищен, видимо, в Италии, – в нарушение международного права, и привезен в Израиль. Немногие израильтяне возражали против нарушения международного права, против очевидного пиратства властей, и по двум причинам. В Израиле, постоянно нарушающем нормы международного права своими рейдами и налетами на арабские села в Иордании и Ливане, изгнанием мирного населения, затянувшейся оккупацией, сама идея международного обычного права – то есть права, основанного не на мощи государства, а на обычае стран и народов, права без санкций и без дивизий – непонятна и чужда. Хотя во многих случаях нарушения международного права можно было понять – как в Энтеббе, при освобождении заложников – они приучили израильтян относиться с легкостью к самому факту нарушения чужого суверенитета и к пиратству. А это, в свою очередь, подталкивает настоящих и будущих врагов Израиля бороться без правил.

Вторая причина – культ государства, дух этатизма, господствующий и по сей день в израильском обществе. Он резко ограничивает возможности критики.

В коротком рассказе Хэмингуэя “Мотылек и танк” – его сюжет появляется и в пьесе “Пятая колонна” – весельчак с водяным пистолетом брызжет в лица завсегдатаев кабака в дни блокады Мадрида, и вскорости один из них, не в силах вынести вида направленного на него игрушечного пистолета, разряжает в него настоящий кольт. Израиль со своими настоящими атомными бомбами в руках крошечного государства с восьмимиллионным населением может оказаться таким мотыльком – вопрос времени, когда тот или иной завсегдатай ядерного клуба нанесет по нему удар. Сам Израиль, своим налетом на ядерный реактор в Багдаде, дал легитимацию такому удару по ядерным установкам. А в результате эта маленькая страна ключей и замков может просто перестать существовать. И это, пожалуй, самая большая опасность, стоящая сегодня перед Израилем, но и легче всего поддающаяся устранению – путем полного ядерного разоружения и отказа от использования ядерной энергии во всех целях – как мирных (оборачивающихся Чернобылем), так и военных (оборачивающихся Хиросимой).

А если нет... На краю Негева, там, где находится Асфальтовое море, в котором набатеи отлавливали куски битумена на продажу, когда-то стояли, по преданию, города Долины, Содом и Гоморра. Это мертвые места, где горячие ключи бьют в горах и соляные столпы дают почву воображению. Глубокие пещеры кроются в горах, среди них – самые большие в Святой земле. Здесь рабочие добывают минералы из самого соленого озера в мире. От древних городов не осталось следа – ни на земле, ни под водой. И это можно назвать возможным будущим Израиля по учению создателей ядерного центра Димоны.