ГЛАВА XXIII. ГОРОД

ГЛАВА XXIII. ГОРОД

В Нагорье – только один еврейский город. Желая создать противовес всему Нагорью, власти расширили его, привезли множество людей, создали новые районы, бесконечные черемушки – Рамот, Кирият Иовель, Гило, и так далее, но эти районы остались за пределом сознания иерусалимцев – жителей старых районов – Немецкой слободы, Греческой слободы, Катамона, Тальбие, Рехавии. В этих старых районах живет много потомков старых сефардских семей, обосновавшихся в Святой земле более ста лет назад – а то и полтысячелетия назад, после изгнания из Испании. Они называют себя С. Т. – (сфаради тахор) – “чистые сефарды” – в отличие от выходцев из арабских стран. Но большинство населения – европейские евреи, приехавшие в дни мандата или в первые годы независимости. Они образуют “весь Иерусалим” – хотя численно они в меньшинстве, среди огромных религиозных районов к северу от Яффской дороги, среди районов восточной бедноты – Мусрары и Катамонов, среди арабских районов восточного Иерусалима, среди новых районов с их смешанным населением. Иерусалимцы – так я буду называть в этой главе без дальнейших оговорок жителей “старых районов” – знают друг друга в лицо. Жизнь спокойна, тиха и размерена, все ходят по вечерам в одну киношку – в синематек, сидят в одном-двух кафе. Обычно один ресторан становится модным, и тогда все сидят там, а затем перекочевывают в другой, входящий в моду.

Но иерусалимцы – не большие ходоки по кафе и ресторанам, чаще ходят друг к другу в гости на чашку кофе. Да и климат в горах не подходит для привольной средиземноморской жизни. В Новый Год – Рош Гашана – в начале октября– по вечерам в городе уже прохладно. Вообще нет города лучше Иерусалима для праздников – не шумных карнавалов Рио, но для размеренных праздников еврейского календаря, так хорошо подходящего к сельскохозяйственной жизни Святой земли, что удивляешься, как могли потом жители страны взять себе менее подходящие календари.

Иерусалимцы мало религиозны, и все же религиознее прочих нерелигиозных израильтян. По субботам и праздникам все синагоги города полны. Суббота – большой день в Иерусалиме. К полудню в пятницу люди кончают работать, жены возвращаются с базара и выгружают из автомашин бесконечные авоськи с овощами и фруктами. Городская интеллигенция помоложе бежит в кино в два часа дня, в синематек или в иерусалимский театр, где показывают в этот час не-коммерческие фильмы. Другие сидят в кафе в центре города и договариваются, у кого будет вечеринка. По субботам в Иерусалиме – вечеринки, они начинаются поздно и тянутся до утра, причем большинство гостей приходит незваными, кто со своей бутылкой и со своей подругой, а кто и без оных. Но вечеринки начинаются не раньше десяти часов вечера, после двух главных событий, встречи субботы и передачи новостей по телевидению.

По еврейскому закону новый день начинается с закатом солнца, а не в полночь; так, суббота начинается с закатом в пятницу вечером. Еврейская суббота – еженедельный семейный праздник, “праздник, который всегда с тобой”, и праздновать ее можно где угодно – хоть в Москве, хоть в Нью-Йорке, но в Иерусалиме с тобой празднует весь город. К закату Иерусалим затихает. Не слышно машин и автобусов, все разошлись по домам. На столах белые скатерти, на кухне все готово, хозяйка дома покрывает голову косынкой и зажигает свечи в серебряных подсвечниках. При этом она тихо молится. Бог, и только Он знает, что она просит или загадывает. Она благословляет Того, кто велел зажигать субботние свечи.

По городу звучит синагогальное пение. Более верующие заранее совершили омовение живой водой и собрались в синагогах. “Ты приди, жених желанный, во сретенье невесты” – как переводил Аполлон Майков слова главной субботней молитвы, леха, доди, ликрат кала; когда молящиеся доходят до нее, они обращаются на запад, к выходу, как бы встречая Царицу Субботу. Самые приятные синагоги города – те, что даже не имеют своих зданий, но используют чужие залы. Одна из них находится в школе “Иегуда гаЛеви” в Катамоне, другая – около “Моадон леОле” в Тальбие. В них меньше всего помпезности, молодые молящиеся, много детей. Субботняя молитва длится недолго, и мужчины быстро возвращаются по домам, к ожидающим их семьям. Женщины редко сопровождают мужчин в синагоги – исключением являются упомянутые выше “самые приятные синагоги города”, где собираются, как правило, и женщины, и дети.

Возвратившись домой, хозяин дома возлагает руки на головы своих детей и благословляет их, желая сыновьям уподобиться Эфраиму и Менаше, а дочерям – Рахели и Лии. Семья садится за стол, хозяину наливают полный бокал красного вина, покрывают белой салфеткой плетеный хлеб – еврейскую халу, мягкую и вкусную. Самую лучшую халу в Иерусалиме пекут в крошечной пекарне на улице Матери нашей Рахели, где ее нужно заказывать заранее. Начинается освящение субботы. Это – великий момент для каждого мужчины, может быть, единственный час недели, когда он превращается в полноправного отца семейства, сидящего во главе стола, с домочадцами, внимающими каждому его слову, когда он превращается из забеганного страхового агента или усталого заводского рабочего в достойного потомка патриархов, пасших свои стада и никому не кланявшихся на этих Иудейских холмах.

Люди как бы вырастают в субботу, в них появляется величавая типичность, одинаковость счастливых семей. Каждый муж подобен Аврааму, Исааку и Иакову, жена младости его подобна Сарре и Ревекке, Рахели и Лии. Мы бы никогда не выдержали напряжения недели, если б не благословение субботних вечеров. Хотя встречи субботы и субботние обеды устраивают повсюду – и в кибуцах, и в центрах и общежитиях для иммигрантов – ничто не может сравниться со встречей субботы у себя дома в Иерусалиме. В этот миг не замечаешь, что вокруг нет холмов, но бетон и асфальт, нет патриархов, но есть страховые агенты, вся трагедия ежедневного существования прячется, пока благословляют Сотворившего плод лозы.

После благословения над вином пьют и открывают халу. Хлеб настолько важен, что было б грехом благословлять вино первым в его присутствии, поэтому его и покрывают – чтоб не увидел и не обиделся.

После субботней трапезы иерусалимцы включают телевизор – посмотреть программу новостей, подводящую итоги недели. Израильские власти постоянно упрекают телевидение в “нарочитом показе дурных вестей”, в чем упрекали, видимо, еще Кассандру. После новостей – фильм: израильское телевидение показывает два фильма в неделю, но в Иерусалиме принимают еще и два канала Иорданского Телевидения из Аммана. Если бы не мое затянувшееся пребывание в Швеции, я бы сказал, что израильское телевидение – одно из самых скучных в мире. Поэтому многие иерусалимцы отправляются после новостей в гости или на вечеринку: на своих машинах, потому что общественный транспорт в субботу не ходит.

Назавтра, субботним днем, на улицах мало машин; семьи с детьми гуляют в нарядных одеждах по тенистым улочкам западного Иерусалима или по колоритным азиатским переулкам восточного города. В этот день нет ни работы, ни кино, вплоть до исхода субботы, до заката и мужья и жены обычно проводят время вместе, и дети знакомятся даже с очень занятыми отцами. Как говорили мудрецы: “не столько сыны Израиля блюли Субботу, сколько Суббота блюла сынов Израиля”. Иногда говорят, что дана Суббота лишь для отдыха телу. Но это не так – этот “чудный дар Господа, что дан от любви Его великой и жалости к Израилю” (Агнон) дает еще и покой душевный.

Иерусалимцы любят субботу, естественно, они любят и Субботу Суббот – Иом Киппур, Судный день. В этот день, как никогда полны синагоги, мужчины гуляют перед ними в белых талитах и дети повсюду носятся на велосипедах. Вечером Иом Киппура происходит самое большое народное гуляние по тихим зеленым улицам Катамона и Слободы – ведь это и день свободы от автомобилей, когда можно безбоязненно отпустить детей на улицу. Иом Киппур подходит бережливым иерусалимцам и потому, что в этот день не едят, не пьют, денег не тратят и не угощают, и получается чистое общение и радость без забот.

После Иом Киппура начинается самое лучшее время года – праздник Кущей. Почти все иерусалимцы строят себе маленькие будочки, обтянутые старыми простынями и крытые несколькими пальмовыми ветками, и тель-авивцы поражаются этому зрелищу. В Кущи небо чисто и ясно, осенняя прохлада уже чувствуется в горах, и это самое время для длинных прогулок, которые иерусалимцы любят больше всех прочих израильтян. Погода в эту неделю бесподобная, и многие гуляют по Старому городу. Новый Западный город полон молоденьких туристов с кипами – прямо из Америки, приехавших для ознакомления со своими еврейскими корнями.

После Кущей в город приходит зима. Холодища пронизывает кости иерусалимцев. Центрального отопления почти ни у кого нет, а там, где есть – в новых коммунальных домах – оно обычно не работает, потому что жильцы не могут договориться о разделе расходов на отопление. Жизнь в городе замирает, и к девяти часам вечера на улицах – ни души, кроме дюжины солдат, получивших “афтер”, краткосрочный отпуск со своих учений в Иудейской пустыне. Мужчины надевают армейские “дубоны”, толстые куртки на поролоне, которые израильтяне Побережья носят только на резервной службе. От этих “дубонов” последний банковский клерк кажется капитаном парашютистов из фильма Менахема Голана, а Иерусалим превращается в Афулу-в-горах, самый большой в стране “маленький городок развития”. В кафе томятся без дела официантки, и только фалафельные еще как-то вытягивают, благодаря резервистам и солдатам строевой службы.

Иногда иерусалимцы помоложе пересекают невидимую зелёную черту и оказываются у Дамасских ворот, согреться горячим сахлабом – напитком из орхидей, кокосового ореха и сахара с алой вишней сверху. Это любимое питье иерусалимских таксистов – и гимназистов.

Иерусалим стоит на почти километровой высоте над уровнем моря, и зимой, хоть раз в году, выпадает снег. День снега – настоящий праздник иерусалимцев, когда никто не идет на работу, дети пропускают школу, все выходят погулять, поиграть в снежки, попытаться слепить снежную бабу. Иногда, раз в несколько лет, когда снега особенно много, он покрывает Золотой купол Храмовой горы легкой пеленой и тогда все спешат в Старый город посмотреть на это чудо. Горсовет Иерусалима во главе с динамичным похожим на Хрущева Тедди Коллеком (любимый ответ на все вопросы: “поцелуйте меня в жопу”) клянется каждый год, что в будущем году снегу не позволят остановить город, но, слава Богу, это у них не получается, и праздник снега так же неизбежен, как и прочие праздники календаря. В этот день Побережье вспоминает о Иерусалиме, сотни школьников садятся в турецкие поезда – дороги перекрыты снегом – и едут посмотреть на белое чудо в горах.

Иерусалимцы сидят по домам вокруг нефтяных “буржуек” и греют руки у пламени, прежде чем снять пальто и нырнуть под одеяло. Это время скрашивает Ханука со свечами, ватрушками и оладьями. Ханука примерно совпадает с Рождеством, проходящим незаметно в Западном Иерусалиме – только немногие отправляются в Вифлеем, потолкаться среди туристов и поглазеть на елку. Холод проходит к 15-му швата, когда дети сажают деревья и цветет миндаль. Потом наступает Пурим, любимый детский праздник, когда в синагогах читают “Свиток Эсфири”, и каждый раз, когда читающий называет проклятое имя Амана, молитвенный зал как бы взрывается от грохота детских трещоток, пугачей, пистонов. Аман часто поминается в Свитке, и в вечер Пурима детям удается нашуметься всласть в месте, где обычно на них шикают. Дети сидят на полу синагоги в одежде парашютистов, бедуинов, суперменов и прочих кумиров, взрослые ограничиваются шутовской шляпой и картонным носом и спешат домой, когда по телевизору показывают смешные сатирические программы. В Иерусалиме Пурим празднуют на день позже, чем на Побережье, и этот праздник стоит отпраздновать дважды.

И наконец, приходит Пасха. Пасхальная неделя по погоде, воздуху, свету сравнима только с неделей Кущей. Если уж приезжать в Святую землю на короткое время, лучше всего – на Пасху или Кущи, но беда в том, что все это знают и все так и делают. Поэтому Иерусалим переполняется паломниками и туристами и многие иерусалимцы убегают из заполненного города на Кинерет, в Эйлат, к родственникам в киббуц.

С Пасхой приходят и первые хамсины. Хамсин (по-арабски хамсин – “пятьдесят”) – восточный ветер, несущий с собой жар Аравийской пустыни и дующий 50 дней в году. Он пересекает Средиземное море, на итальянском берегу его называют “сирокко” (от арабского “шаркие”, “восточный ветер”), он пересекает Альпы и в Германии его называют “фен”.

В Иерусалиме, стоящем на краю Иудейской пустыни, прикрытом от аравийских ветров только грядой Моавских гор, хамсин зачастую сопровождается песчаными бурями, от которых дневное небо приобретает противный белесоватый оттенок, а закаты исполняются безумной трагической красоты.

Хамсин приносит иерусалимцам приморские радости – когда он дует, вечером можно посидеть на балконе без куртки и не ежиться. Бесхамсинные вечера в Иерусалиме и летом располагают к свитеру. Днем иерусалимские арабские дома, сложенные из белого камня, со стенами в метр толщиной, защищают жителей от жара, и даже хамсин не может пробиться сквозь крепостные их стены.

На пасхальную трапезу, “седер” все иерусалимцы собираются по домам, едят мацу – пресный хлеб, хрен и сладкую смесь орехов и меда, читают Агаду – сказание об Исходе из Египта – и ужинают. Дети играют главную роль в этот вечер – они задают “четыре вопроса” – “чем отличается эта ночь от прочих ночей?” и получают длиннейший ответ. Под Пасху работодатели дарят своим работникам вино, и его хватает малопьющим иерусалимцам до следующей Пасхи. Обычно иерусалимцы пьют сладкое вино, слаще десертного, ликерной сладости, как в других странах сластят микстуру для детей. Хотя еврейская религия – в отличие от ислама – разрешает пить вино, и даже повелевает пить в субботу, на Пасху, в Пурим – израильтяне вообще пьют мало и неохотно, как и палестинцы. В конце прошлого века барон Ротшильд посадил французскую лозу в Святой земле и основал винные погреба в Ришон-ле-Цион и Зихрон Яаков, но народ пить не приучился, а поэтому и вино особенно хорошим не стало. Русские евреи, конечно, выпивают и в Израиле, где водка стоит дешевле вина.

Приходит пасхальная неделя и начинается отсчет недель, вплоть до праздника Пятидесятницы. В эти дни ведется отсчет снопов, по снопу в день, в память о приношениях в Храм. В течение этой недели погода часто и резко меняется от жары и духоты до холодищи. Трудно не простудиться в эти дни, и есть даже особая молитва за детей, чтоб не заболели и пережили 50 сноповых дней. По понятному магическому замыслу в эти дни иерусалимцы не стригутся – ведь известно, что сила человека – в его волосах. Поэтому враги не могли совладать с Самсоном, пока не остригла Далила его длинные волосы, поэтому тюрьма и армия начинаются со стрижки, а бунтовщики шестидесятых годов отпускали себе волосья до плеч.

Это сноповое шальное время метеорологической и душевной неопределенности отделяет весну от лета. На двадцатый сноп празднуют единственный праздник, добавленный двумя тысячелетиями – День Независимости. В этот день иерусалимцы танцуют на улицах, вывешивают флаги и бьют друг друга по головам пластмассовыми молоточками, шумно, но не больно. В августе иерусалимцы уезжают за границу, если могут, а то и в Тель-Авив, который дальше, чем международный аэропорт.

Для остающихся – арбузные радости у Дамасских ворот, где под навесами стоят столики, лежат груды арбузов, огромные телевизоры бесконечно показывают египетские видеофильмы, звучит восточная музыка, вьется шашлычный дым, и идет еврейско-арабское веселье под арабской эгидой. Лучшие арбузы – галилейские, растущие привольно, бестеплично и бесполивно. В эти дни весь Иерусалим хлюпает арбузами.

Интересная вещь, влияние места: казалось бы не так давно – одно, два поколения назад – поселились наши иерусалимцы в Иерусалиме, но город повлиял на них. Для иерусалимца Тель-Авив – это почти заграница, вместе с городами и селами на Побережье. Это ощущение свойственно палестинцам Нагорья, но как оно возникло так быстро у людей, отцы которых приехали из-за моря? Так или иначе, у иерусалимцев при спуске с гор возникает желание показать паспорт – настолько несхожи Нагорье и Побережье, Иерусалим и Тель-Авив.

Поэтому даже летом, иерусалимцы редко едут к Средиземному морю и предпочитают купаться в плавательных бассейнах (самый модный в “Кинг Дэвид”, самый народный в Немецкой слободе) или ездить к Мертвому морю, на восток. Тель-авивцы считают, что иерусалимцы просто не умеют плавать.

Иерусалимцы привыкли беречь воду – даже в армейских душах можно увидеть солдата, который закрывает кран, пока он намыливается: это, конечно, иерусалимец. Бережливость не ограничивается водой – иерусалимцы куда более бережливы, чтоб не сказать – скупы, чем прочие израильтяне; хранят более старую мебель, хуже едят, реже приглашают друга на обед. Это связано и с низкими доходами: большинство иерусалимцев – или служащие, или работники университета. Промышленности, бизнеса в городе почти нет.

Поэтому в последнее время многие иерусалимцы поэнергичнее бегут в Тель-Авив, где больше дохода, где есть театры, бизнес, где живут с открытыми дверями и где можно каждый день купаться в море. Любимая газета иерусалимцев, “Коль гаИр” опубликовала серию интервью с “беглыми иерусалимцами”. Одного из них спросили: где стоит кибуцнику, решившему отведать воли, провести внекибуцный год – в Тель-Авиве или Иерусалиме? Он ответил: “В Тель-Авиве он увидит новых людей и обменяется новыми идеями, в Иерусалиме проведет год взаперти в комнатушке в Нахлаот (псевдо-артистических экс-трущобах в центре Западного города) с кактусом в горшочке на подоконнике и со сборником стихов на полке. В Иерусалиме хорошо жить только онанисту”.

Но иерусалимцев это не печалит. Действительно, холостяку скучно в Иерусалиме – но вести холостяцкую жизнь в Святом Городе в старину и вовсе запрещалось. Когда мой пра-прадед приехал в Святую землю, он поселился поначалу в Иерусалиме, но, поскольку он был не женат, в течение года ему пришлось уехать в Тиверию, где не было этого обычая, и там он со временем женился, но в Иерусалим вернулся только помирать. Сейчас такого обычая – не жить холостяком больше года в Городе – больше нет, но, конечно, иерусалимский образ жизни больше подходит людям семейным.

Иерусалимцы полны веры в собственное превосходство. Иерусалимский снобизм сравним только с еще менее объяснимым снобизмом городка Кирият Тивеон в Нижней Галилее. Не знаю, почему, но тивеонцы и иерусалимцы помоложе могут посоперничать даже со снобизмом кибуцников, который, как правило, вне конкуренции. С годами снобизм сглаживается, иерусалимец замечает, что для ощущения превосходства нет оснований – и тогда остается только особенность, вроде выговора: иерусалимцы говорят “маатаим” – двести – вместо “матаим”, как все прочие израильтяне.

Иерусалимский Коридор не стал хинтерландом города, по-прежнему ближайшая точка для “иерусалимцев” – Петах Тиква и Побережье. С другой стороны, город вспомнил о своем естественном хинтерланде – палестинских деревнях к северу, востоку и югу от города, и они посылают в город мужиков на черную работу и баб с овощами на базары. В описании Милославского: “женщины в черных с золотом поземельных платьях привозят из окрестных деревень Иудеи продавать в Иерусалим овечий сыр и овечье же кислое молоко... несут к своим лоткам, прилавкам и навесам или проломам в стене зелень, огурцы, коренья”. От прочего Израиля Иерусалим так же оторван, как и до начала операции “Нахшон”.

Сейчас можно понять, что план интернационализации Иерусалима был лучшим возможным для евреев города, так же как план раздела ООН был лучшим возможным для евреев Побережья и Долин, не считая двунационального государства. Если бы не волны массовой эмиграции палестинцев и массовой иммиграции евреев, израильтянам удалось бы сохранить свой эгалитарный этос начала века и понемногу привлечь к себе здоровые силы еврейского народа из-за рубежа, в сотрудничестве с палестинцами.

Нынешний город – раковая опухоль на худом теле Нагорья. Под тяжестью его населения прогибаются горы, исчезает вода в родниках. Место для больших городов – на Побережье, где на торговых путях всегда стояли “мегаполисы” Газы, Ашкелона, Лода, Мегиддо, Бет Шеана. Иерусалим оказался неудачным выбором – особенности его населения были погребены под лавиной иммигрантов. :

Хотя иерусалимцы любят гулять по улице царя Давида – это “темный, крытый где холстами, а где древними каменными сводами ход между такими же древними мастерскими и лавками” (Бунин) в центре восточного базара – они редко или никогда не связывают походы в Старый город с религиозными нуждами. Действительно, у Стены Плача, этого главного еврейского Святого места Иерусалима можно увидеть группу иеменских евреев из дальнего мошава, несколько нищих, много ортодоксов из Меа Шеарим, американских евреев и просто туристов, но иерусалимцы сюда почти не приходят – они предпочитают свои синагоги для молитвы. Даже на праздники у Стены собирается так мало иерусалимцев, что без ортодоксов и туристов миньяна – 10 евреев для молитвы – не найдешь. Видимо, они считают, что поклонение в Святых местах – дело пилигримов, богомольцев и нищих.