Порядок слов / Искусство и культура / Художественный дневник / Театр
Порядок слов / Искусство и культура / Художественный дневник / Театр
Порядок слов
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Театр
Кама Гинкас поставил в МТЮЗе «Ноктюрн» Адама Раппа
Мы так часто повторяли заклинание Ахматовой «...из какого сора растут стихи», что едва ли не уверились в том, будто на почве, унавоженной жизненным мусором, сами собой восходят художественные творения. Новая драма, современное кино, всевозможные перформансы и инсталляции, пришедшие в выставочные залы на смену живописи, отчаянно на этом настаивали. К концу монолога героя пьесы Адама Раппа «Ноктюрн» неожиданно для самого себя сознаешь уже почти позабытое: настоящие книги (и музыка, и картины, и спектакли) — из плоти, крови, мук, страхов того, кем написаны. Они могут быть о чем угодно, сюжеты возможны разные, но они всегда и о нем — о создателе.
Спектакль, поставленный Камой Гинкасом, лиричен в самом глубоком смысле слова. Пожалуйста, не путайте с сентиментальностью. Режиссер — жёсток, как обычно, но обнажен, быть может, как никогда. Точно те манекены, которые обступят героя в многонаселенном, но безлюдном для него Нью-Йорке, куда он попытается сбежать от самого себя. На них даже смотреть до озноба холодно.
Тридцатичетырехлетний мужчина на протяжении двух часов рассказывает нам историю своих терзаний. Вернее, рассказывает об одном дне, а если еще точнее — об одном мгновении, все перевернувшем в равномерном течении благополучной провинциальной жизни. Он так прямо и начинает: «Пятнадцать лет назад я убил свою сестру». И кто-то из зрителей выдыхает: «За что?» — имея в виду, что не хочет про это. А герой (Игорь Гордин) будто в ответ с готовностью меняет порядок слов и настойчиво повторяет признание на разные лады. Он говорит с какой-то неестественной интонацией, будто стыдясь публичности, но его искренность выдают беспомощно обвисшие кисти, словно через них из этого крепкого тела воздух вышел. Потом уже мы узнаем, что в тот день внутри него замолчала музыка, тот самый Ноктюрн Грига, первые такты которого нам сыграли при полном свете на сияющем черным глянцем рояле.
Спектакль идет в фойе, и зритель, рассевшийся в амфитеатре, оказывается в пустом пространстве, обрамленном белыми колоннами. Поднятая крышка «Стейнвея», уходящая куда-то ввысь широкая лестница, сияние хрустальных люстр, филармоническая дама, широким жестом приглашающая на сцену пианиста, — все настраивает на торжественный высокий лад. А потом вдруг «бах»: он убил свою сестру... Это игры Гинкаса, всегда стремящегося обозначить границы сиюминутного и вечного. Судя по несмолкающему в голове героя Григу, для драматурга эта дистанция тоже была важна. Как очень важно и это «бах», в секунду обнажающее хрупкость того, что казалось незыблемым. Вот герой рассказывает об их доме, стену которого держат руками папа и мама. В нее врезается бок рояля... и брешь. А вот арбуз, сердцевина которого так надежно защищена толстой коркой, удар палкой и... он жалко обмяк, истекая соком. Это — для наглядности, ну, как бы не про людей.
Пьеса Раппа — монолог. Режиссер же выводит на сцену тех, о ком герой рассказывает: ту самую сестренку, маму, папу, девушку, в которую влюбится. И спектакль обретает дыхание романа, второе измерение. Он, герой, все о своем и о своем, их не видя. А мы-то видим, как щебетунья мама (Оксана Лагутина) тихо сходит с ума, какой путь отчаяния проходит дуботол папа (Андрей Бронников). Глаз не сводим с очаровательной девчонки на роликах (Алена Стебунова), которая, оказывается, мучительно не хочет стать взрослой. И с обворожительной рыжей девушки (Илона Борисова), передающей спасительную женскую суть. Для кого-то из зрителей это история про них, обыкновенных людей, бьющихся о жизнь.
А сестра героя, как выяснилось, погибла в автомобильной катастрофе: она выбежала из дома и то ли бросилась под колеса его автомобиля, то ли случайно упала. Он стал писателем, автором романа «Привет от Грига». Игорь Гордин испил с ним чашу до дна. В энциклопедии написано, что ноктюрн — самый хрупкий жанр, но не написано, какой жанр — жизнь.