Юрий Павлов ЖИЗНЕННЫЕ " СЛАБОСТИ" ДАВИДА САМОЙЛОВА

Юрий Павлов ЖИЗНЕННЫЕ " СЛАБОСТИ" ДАВИДА САМОЙЛОВА

Михаил Пришвин, рассуждая о соотношении образа жизни и творчества, акцент делал на качестве своего поведения как главном условии появления "прочных вещей".

Независимо от Пришвина Лидия Чуковская в письме к Давиду Самойлову от 4-5 марта 1978 года утверждала, что "правильный образ жизни для каждого – свой" ("Знамя", 2003, № 5). Сам Самойлов неоднократно размышлял на данную тему. Он не только отмечал собственную приверженность к удовольствиям, к "физической" жизни, но и считал, что эта "слабость" – единственное условие, позволяющее ему считать себя поэтом (письмо Л.Чуковской от середины августа 1979 года // "Знамя", 2003, № 6).

Михаил Пришвин, рассуждая о соотношении образа жизни и творчества, акцент делал на качестве своего поведения как главном условии появления "прочных вещей". Независимо от Пришвина Лидия Чуковская в письме к Давиду Самойлову от 4-5 марта 1978 года утверждала, что "правильный образ жизни для каждого – свой" ("Знамя", 2003, №5). Сам Самойлов неоднократно размышлял на данную тему. Он не только отмечал собственную приверженность к удовольствиям, к "физической" жизни, но и считал, что эта "слабость" – единственное условие, позволяющее ему считать себя поэтом (письмо Л.Чуковской // "Знамя", 2003, № 6).

О том, что данная мысль не случайная, не проходная для Самойлова, свидетельствуют и другие его высказывания. Например, 5 сентября 1988 года он записал в дневнике: "Непостижимым образом недостатки поэтов переходят в достоинство их стиха – раболепство Державина, расхристанность Есенина, сдвинутость Бродского". (Здесь и далее в статье поденные записи и дневники поэта цитируются по книге: Самойлов Д. Поденные записи: В 2 т. – М., 2002).

Итак, нас будет интересовать жизнь Давида Самойлова, точнее, "слабости", которые он признавал и не признавал.

"Евреи, выпьем скорее!" Этот тост Михаила Светлова, обращённый к Давиду Самойлову и Борису Грибанову, друзьям нравился. А еще больше им нравилось пить… В Коктейль-холле, в ресторане ЦДЛ, "Арарате" и многих других местах.

В мемуарах Б.Грибанова "И память-снег летит и пасть не может" о пьянстве говорится, пожалуй, чаще, чем о чём-либо. Причиной тому – страсть к алкоголю и Д.Самойлова (главного героя воспоминаний), и его окружения. И если Б.Грибанов об этой страсти своих друзей говорит как о норме поведения или даже достоинстве, то А.Немзер, автор послесловия к книге Д.Самойлова "Поэмы", данную тему применительно к герою своей статьи обходит стороной. Пьянство же вообще А.Немзер оценивает негативно, как, прежде всего, национально-русское явление.

Известно, что поводом к написанию поэмы Д.Самойлова "Канделябры" явилась дискуссия "Классика и мы". А.Немзер, как свидетель событий, в комментариях к поэме сообщает: "Наряду с самой обстановкой собрания в ЦДЛ, где по всегдашнему обычаю, независимо от идеологических поворотов, витал тяжёлый хмельной дух, верно примеченный в "Канделябрах" М.С. Харитоновым…" Критик понятно почему прошёл мимо, не заметил самого главного в высказывании Марка Харитонова, того, что делает неубедительной ссылку Немзера на него. Приведу эту часть суждения писателя, выделив главное: "Я читал её (поэму "Канделябры". – Ю.П.) первый раз в состоянии сильного подпития, и мне показалось, что она именно об этом состоянии..."

Хмельной дух, как явствует из поэмы, исходит от "чёрных поэтов", так первоначально назвал своё произведение Д.Самойлов. А прототипами этих поэтов и непоэтов, по версии Давида Самойлова, были Ст.Куняев, В.Кожинов, П.Палиевский и другие "черносотенцы". Интересно, что в поденных записях и дневнике Самойлова названные и неназванные участники дискуссии – представители "русской партии" – пьяными в период с 1960-го по 1990-й годы не упоминаются вообще. Один раз встречается "полупьяный Куняев" (18 ноября 1968 г.), а о Кожинове в данном контексте сказано следующее: "Неожиданно, спьяну, из ЦДЛ попал к Кожинову" (1 марта 1971 г.).

В подённых записях Д.Самойлова в этой связи называются авторы официозного и леволиберального направлений. Вот только некоторые из них: "С Тоомом дали большой загул" (28 ноября 1960 г.); "Вечером с В.Некрасовым, Изей, Лёлей Волынским, Сашей Лебедевым ужинали в ЦДЛ. Потом поехали к Жене Герасимову на рождение. Сильно пили, читали стихи" (5 ноября 1962 г.); "Пьяный старик Антокольский" (28 января 1963 г.); "Пьяный Наровчатов" (6 февраля 1963 г.); "Меня с Винокуровым встретила пьяная Белла. Заставила (??? – Ю.П.) нас ехать к ней, покупать (? – Ю.П.) водку и пить (??? – Ю.П.). … Даже стихи она читала вяло и всё рвалась пить" (12 января 1963 г.); "Он (М.Светлов. – Ю.П.) очень худ, небрит, пьян. Таков он всегда" (28 апреля 1963 г.); "Хмельные (Самойлов и Малдонис. – Ю.П.) отправились к Межелайтису допивать" (28 апреля 1963 г.); "День в тумане с Межелайтисом. … Эдуардас пьяный, добрый, потусторонний" (22 ноября 1963 г.); "Пьяный, милый, весёлый Фазиль Искандер" (3 марта 1972 г.); "Несчастный Кирсанов, пья- ный, жалуется на жену, говорит о её любовнике, американском певце" (10 марта 1972 г.); "Потом – Якобсон. Тут уж мы напились" (8 июня 1973 г.) и т.д., и т.п.

Но конечно, главный пьяница в записях Самойлова – он сам. Как следует из многочисленных свидетельств Давида Самойловича, в нем боролись два начала – желание "странного веселья" и осознание пагубности его. Образ жизни, который вёл поэт долгие годы, он называл самоубийством (запись от 19 февраля 1963 года). Но всё же страсть к алкоголю чаще всего брала верх. О последствиях судите сами: "Я спьяну и по ошибке обидел прогрессивного Анненского" (3 января 1962 г.); "Во время последнего загула … творил немало чудес, а заодно потерял дневничок за несколько месяцев" (22 июня 1963 г.); "В Москве замелькало множество лиц. Четыре дня я пил. 26-го прилетела Галка. 30-го я снова был в Пярну" (3 сентября 1978 г.); "Весь день в загуле. Левада, Алеша Левинсон. Дальше всё неясно" (25 ноября 1978 г.); "Два дня до приезда Гали провёл в кутеже … "; "Вообще все дни мелькало множество лиц, которых я забыл по пьяному делу" (28 мая 1980 г.); "Пил много. Где-то выступал с Костровым" (15 сентября 1980 г.) и т.д., и т.п.

Насколько страсть к алкоголю, веселью определяла поведение Д.Самойлова, свидетельствует следующий эпизод. Для поэта Лидия Чуковская была эталоном человека, примером правильной и праведной жизни. Дружбу с ней Самойлов очень ценил, доверял ей самые заветные мысли (о чём свидетельствует их переписка). Однако в очередной приезд Давида Самойловича в Москву их встреча сорвалась из-за трёхдневного загула Самойлова и последовавшей срочной "эвакуации" в Пярну (вновь выручила прилетевшая жена Галина). Лидия Корнеевна отреагировала на этот случай с присущей ей прямотой: "Пропили Вы нашу встречу! А так хотелось и надо было повидаться! Но Вы предпочли "массированные встречи с друзьями"" ("Знамя", 2003, № 6).

Избавиться от алкоголизма не помогли Самойлову и самые радикальные меры. В сентябре 1968 года Самойлов сообщает Борису Слуцкому, что лежит в наркологическом отделении института Сербского, где "отучают, и кажется, успешно, от алкоголизма". "Место своего пребывания я держу в секрете … Так что и ты никому не говори, где я, а слухи опровергай" ("Вопросы литературы", 1999, № 3).

Больше же всего в данном контексте меня удивляет то, какое значение придаёт количеству и качеству выпитого Давид Самойлов, с какой тщательностью он фиксирует "милые" подробности. Из всех возможных объяснений данному явлению мне наиболее вероятной видится ментальная версия (беру пример с А.Немзера и других "левых").

В свете сказанного неожиданной, немотивированной, вызывающей возражение выглядит поэтическая трактовка данной проблемы, зафиксированная в письме к Л.Чуковской от середины августа 1981 года:

Ушёл от иудеев, но не стал

За то милее россиянам.

По-иудейски трезвым быть устал

И по-российски пьяным.

("Знамя", 2003, № 6)

Известно, как трепетно относился поэт к своей родословной, как грела Самойлова "маркитантская" линия её. Это нашло отражение не только в стихотворении "Маркитант", которое Б.Слуцкий называл лучшим, но и в записи от 14 января 1963 года: "И вообще где-то сидит во мне это странное веселье – не от французских ли кровей".

Думаю, "маркитантские", "французские" гены очевидно проявлялись в те моменты, когда Д.Самойлов делал следующие записи: "Пили коньяк у меня до ночи" (11 декабря 1962 г.); "Пили пиво, палинку и вино" (23 ноября 1964 г.); "После вечера у нас пили коньяк Гелескул, Саша, Гутман" (23 ноября 1983 г.); "Пили виски" (20 июня 1983 г.); "После вечера – шампанское за сценой..." (31 мая 1987 г.); "Карабчиевский подошёл с водкой" (7 августа 1987 г.); "Вечером Э.Графов принёс две бутылки водки" (3 марта 1988 г.); "Захарченя с двумя бутылками вина" (19 мая 1988 г.); "В обед Танич угостил скверным коньяком" (18 апреля 1989 г.) и т.д.

При всей иронии, самоиронии, эксцентричности стихотворения "Маркитант", реалии его не дают основания для столь свободного прочтения, которое демонстрирует в статье "Путь оттуда" Станислав Рассадин. Приведу, на мой взгляд, итоговое размышление критика, которое венчает риторический вопрос: "Полуёрническая свобода бродяги Фердинанда, его свобода от Бонапартовых коронационных забот – не есть ли весёло-серьёзный перефраз свободы творческой, понимаемой как раз по-пушкински?" (Рассадин Ст. Голос из арьергарда: Портреты. Полемика. Предпочтения. Постсоцреализм. – М., 2007).

Непонятно, о какой свободе Фердинанда говорит Ст.Рассадин. Ведь вся его деятельность, торговля, успех связаны с Бонапартом, его войском. Поэтому и поражение французов в России и вызывает естественную реакцию "печали" у маркитанта. И эту зависимость фердинандов как явления от войска, от успешного войска прекрасно понимает Давид Самойлов, что выражает соответственно:

Я б хотел быть маркитантом

При огромном с в е ж е м войске (разрядка моя. – Ю. П.).

Маркитанту всё равно, кроме одного: какое это будет войско. Суть этого "племени", как известно, точно передал Ю.Кузнецов в стихотворении "Маркитанты"…

Что же касается Пушкина, который возникает в сравнении Ст.Рассадина, то эту откровенную чушь комментировать нет смысла.

"Фердинандова натура" Самойлова проявляется и в другом: в том, как оцениваются отношения между людьми, между мужчиной и женщиной, отношения, построенные по принципу "купли-продажи". В автобиографической поэме "Ближние страны" лирический герой, советский солдат в побеждённой Германии, спит с "неплохой девчонкой" немкой Инге. Спит, как несколько раз с иронией сообщается, потому что "Инге нравится русская водка" и не только она: тушёнка, сало, масло. Здесь же, "между прочим", с иронией говорится, что у Инге есть жених, "молодой букинист из Потсдама", который с сарказмом изображается автором.

Д.Самойлова "левые" критики называют продолжателем пушкинской традиции, учитывая при этом его частое оглядывание на "наше всё". На фоне всеразъедающей иронии разного качества, отсутствия традиционной иерархии духовно-нравственных ценностей, что, собственно, и отличает "Ближние страны", все эти разговоры – мыльные пузыри, наукообразное словоблудие. Смотрите, например, раздел о поэте в вузовском учебнике Н.Лейдермана и М.Липовецкого ("Современная русская литература: 1950-1990-е годы". – М., 2003). Уж если и следует неким традициям в этом произведении Самойлов, то модернистским, М.Цветаевой прежде всего. Надпись героя "Фройлен Инге! Любите солдат, // Всех, что будут у вас на постое", весь пафос "Ближних стран" сродни цветаевскому завету: "Пока можешь ещё – греши", – идеалам её любимой "Поэмы Горы".

Александр Давыдов, сын Д.Самойлова, не согласен с мнением Александра Солженицына, который утверждает, что поэт был "достаточно благополучен материально всю жизнь" ("Новый мир", 2003, № 6). Давыдов убеждён: Самойлов "жил весьма скромно, что вполне отражено и в мемуарах, и в дневниках" ("Новый мир", 2004, № 1).

Конечно, "скромность", "материальный достаток" – понятия во многом относительные. Если брать за точку отсчёта благосостояние большинства советских людей, то, думаю, А.Солженицын прав. Приведу примеры из мемуаров, чего не делает Александр Исаевич и к чему призывает А.Давыдов. Обратимся к мемуарам друга поэта Б.Грибанова "И память-снег летит и пасть не может" ("Знамя", 2006, № 9).

В конце 40-х годов молодая жена Самойлова Ляля Фогельсон, студентка искусствоведческого отделения, "переутомилась с учёбой" и её отец Лазарь Израилевич дал деньги на поездку в Сочи. Примечательно, что сопровождал Лялю не муж, а богатый поклонник Яков Кронрод, доктор наук, экономист и т.д. Какие функции тот выполнял, остаётся догадываться…

Нестандартная ситуация с точки зрения того народа, о котором не раз позже резко-негативно писал Д.Самойлов, получила специфическое продолжение. После возвращения Ляли отдыхать был отправлен Давид, правда, уже в Минеральные Воды. Вспыхнувший здесь роман с "танцоркой" потребовал столько денег, что Самойлову пришлось продать и золотые часы, подаренные тестем. После возвращения в Москву ситуация была легко исправлена. По словам Грибанова, Самойлов получил "небольшой перевод" (не уточняется, от кого) и купил себе такие же золотые часы.

Вообще, Б.Грибанов, как и Д.Самойлов в поденных записях, много говорит о скудости, бедности жизни и в качестве своеобразного подтверждения приводит эпиграмму своего друга:

Не та беда, Борис Грибанов,

Что родился ты не от панов,

Что вполовину ты еврей

И чином не архиерей,

Что слава – ветхая заплата.

Беда, что денег маловато.

Однако такое количество денег не мешало Грибанову после окончания работы соблюдать следующий ритуал: "Я шёл пешком, минуя улицу Горького, где находился Коктейль-холл, и заглядывал туда, зная точно, что обязательно застану там, несмотря на позднее ночное время, кого-нибудь из друзей или просто знакомых".

Оказывается, в "страшные годы сталинщины" бедные поэты могли себе позволять такое и не только такое. Как-то зав. производством Коктейль-холла обратился к Грибанову и Самойлову с просьбой покрыть недостачу в момент неожиданно появившейся ревизии. "На его везение, мы в тот день были при деньгах и, не говоря ни слова, выдали требуемую сумму". В другой главе, "Инопланетянин из Парижа", сообщается, что, помимо ресторана ЦДЛ, излюбленным местом обедов друзей было кафе "Арарат", где "подавали великолепную форель, доставляемую самолетами с Севана", "восхитительные чебуреки".

Вообще, как следует из подённых записей самого Самойлова, его слабость – это долгие трапезы, обеды на полдня с обильным употреблением спиртного, обеды, периодически переходящие в загулы.

...Конечно, такие застолья, сохранявшиеся несмотря на все тяготы эпохи, можно было устраивать, имея немалые деньги". ("Наш современник", 2007, № 9).

Естественно, материальные проблемы у Самойлова периодически возникали по разным причинам. И в не последнюю очередь потому, что жил он на широкую ногу, часто тратя деньги, мягко говоря, не на семью. Так, 20 ноября 1962 года Давид Самойлов делает такую запись: "Весь вечер провозился с пьяным ничтожеством Светом Придворовым. Это грубая, глупая, запойная скотина. Жена его, цыганка Вера, беззаботна и мила, как птица. Из-за неё я и таскался с ним. Домой прибрёл ночью, прогуляв деньги, нужные весьма".

Следует помнить и о том, что Д.Самойлов, в отличие от многих действительно бедствовавших поэтов, большую часть жизни-творчества, по его выражению, "шабашил переводами" (Письмо П.Горелику от 12 июня 1967 г. // "Нева", 1998, № 9). Деньги за них платили приличные, и у "кормушки" находились друзья либо "свои". Данный факт Давид Самойлов особо не скрывал, о чём писал не раз. Например, 23 января 1970 года он сообщает другу Петру Горелику: "Грибанов сейчас становится зав. редакцией "Всемирной литературы". Переводить для него одно удовольствие – тираж 300 000…" ("Нева", 1998, № 9).

И что бы ни говорил о своей бедности Д.Самойлов, что бы ни писали о его нищете мемуаристы и критики, для меня помимо жизни на широкую ногу показателем его благосостояния являются следующие факты. В отличие от многих писателей, долгое время не имевших своего жилья, от Н.Рубцова до В.Белова, у Давида Самойлова была родовая квартира. Вот как она выглядела со слов Станислава Куняева: "Квартира Самойловых, в которую я вошёл в сопровождении радушного и слегка хмельного с утра хозяина, показалась мне необъятной – многокомнатной, с высоченными, потемневшими от времени потолками, украшенными то ли виньетками, то ли барельефами" ("Наш современник", 2007, № 9). В январе 1976 года Самойлов купил дом в Пярну. В марте следующего года получил квартиру в Москве. И в этом случае, как и во многих других, его прогнозы не оправдались. 20 ноября 1976 года он записал: "Меня, кажется, лишают квартиры за общение с А.Д. Сахаровым в публичном месте (ЦДЛ)". Не только не лишили, а дали пятикомнатную квартиру. Эта немаловажная деталь в поденных записях и в комментариях к ним, конечно, умалчивается.

Невольно вспоминаю однокомнатную квартирку Владимира Личутина, которая до сих пор остаётся единственной собственностью семьи в 4 человека…

...Не знаю, почему Д.Самойлову пришли в голову столь мрачные, фантастические мысли, которые он зафиксировал 10 февраля 1985 года: "Я настолько никому неинтересен из властей предержащих, что и бить-то меня, скорее всего, не станут. Просто так задушат".

Я представляю, как порезвились бы, комментируя эту запись, наши "смехачи" от В.Бушина до Б.Сарнова. Но я – человек, напрочь лишённый одесского чувства юмора, продолжу. Самойлов, видимо, надышавшись перестроечных паров, 12 апреля 1987 года делает очередную неожиданную и загадочную запись: "Не сказать ли мне на вечере в ЦДЛ речь, после которой меня закроют?"

Через год с небольшим вместо закрытия Давид Самойлов получил Государственную премию СССР!!!

Как следует из записи от 23 декабря 1987 года, данный результат обеспечен во многом стараниями Игоря Васильева. Он характеризуется поэтом так: "Это умный, порядочный, опытный чиновник от культуры. Ко мне у него осталось тёплое чувство с ифлийских времён". Так неожиданно, с подачи самого Самойлова, в очередной раз подтвердилась версия Станислава Куняева об ифлийцах, версия, которую Давид Самойлович так произвольно изложил в интервью с говорящим названием "Суетливость не пристала настоящим мастерам" ("Юность", 1990, № 9). Кто поспособствовал "настоящему мастеру" семью годами раньше, когда он получил орден Дружбы народов, не уточняется.

Александр Солженицын в статье "Давид Самойлов" утверждает, что еврейская тема в стихах поэта полностью отсутствует ("Новый мир", 2003, № 6). Сын Самойлова Александр Давыдов с мнением Солженицына не согласен и в своем ответе писателю ("Свои – чужие" // "Новый мир", 2004, № 1) называет стихотворения, в которых звучит еврейская тема, – "Двое", "Еврейское неистребимо семя…", "Девочка". К ним, конечно, нужно добавить поэму "Канделябры". Она, как следует из записи Д.Самойлова от 19 февраля 1978 года, своеобразный отклик на известную дискуссию "Классика и мы", отклик, прежде всего, на якобы антисемитские выступления П.Палиевского, Ст.Куняева, В.Кожинова. О самой дискуссии и о волнующей Самойлова проблеме мне уже приходилось писать ("Наш современник", 2007, № 12), поэтому ограничусь лишь констатацией абсурдности данного обвинения.

Вообще же, очевидно несоответствие между минимально-видимым наличием еврейской темы в творчестве поэта и тем большим местом, которое она занимает в мыслях, оценках, жизни Давида Самойлова. Эту "слабость" он, в отличие от других слабостей, не озвучивал.

Меньше чем за два года до смерти Самойлов о своем еврействе писал следующее: "Если меня, русского поэта и русского человека, погонят в газовую камеру, я буду повторять: "Шема исроэл, адэной элэхейну, адэной эход". Единственное, что я запомнил из своего еврейства" (4 июня 1988 г.).

Это высказывание поэта, казалось

бы, закрывает тему еврейства Давида Самойлова и одновременно свидетельствует, что данная тема не случайна. Мысль о газовой камере может прийти только в голову человека, осознающего свое еврейство. И действительно, во многих жизненных и творческих проявлениях Самойлов был евреем. О некоторых из них обстоятельно и тонко сказал Станислав Куняев в статье "Лейтенанты и маркитанты" ("Наш современник", 2007, № 9).

Долгое время еврейское и советское начала существовали в Самойлове диффузно-неразрывно. Одно из подтверждений тому – поэма "Соломончик Портной. Краткое жизнеописание". Созданная в конце сороковых годов, она впервые была опубликована в 2005 году. И, естественно, эта поэма выпала из поля зрения исследователей литературы. Лишь Андрей Немзер кратко и предельно-вольно прокомментировал её в послесловии к книге Д.Самойлова "Поэмы" (М., 2005).

"Соломончик Портной" дал мне ответ на вопрос, откуда у Самойлова такая ненависть к Катаеву? Природу сей ненависти я долгое время не мог до конца понять. Ведь Валентин Петрович – первый главный редактор "Юности", журнала, среди работников которого евреев было, по словам Мэри Озеровой, "слишком много" (данное свидетельство взято из "Книги прощений" Ст. Рассадина). Все известные "звездные" мальчики от прозы и поэзии вошли в литературу с легкой руки В.Катаева, и, более того, он сразу – по первым публикациям – записал их в "русские гении", которыми они ошибочно значатся до сих пор.

Конечно, предвижу такое объяснение: Давиду Самойлову, наследнику пушкинской традиции, была чужда "мовистская" проза В.Катаева. Однако явное отторжение началось с повестей "Алмазный мой венц" и "Уже написан Вертер". Почему предыдущие "мовистские" вещи ("Маленькая железная дверь в стене", "Святой колодец", "Трава забвения", "Кубик", "Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона", "Кладбище в Скулянах") не вызвали подобной реакции?

Частично ответ лежит на поверхности. В письме к Л.Чуковской (начало августа 1980 года) Самойлов оценивает "Гамаюн" В.Орлова как "хорошую и полезную" книгу (книгу на самом деле мерзкую, написанную непрофессионально с ортодоксально-коммунистических, атеистических, антирусских позиций) и параллельно как "преотвратную" – повесть В.Катаева "Уже написан Вертер" ("Знамя", 2003, № 6). Лидия Корнеевна поняла Самойлова без его объяснений, и в ответном письме (9 августа 1980 года) среди её убийственных характеристик, данных Катаеву, затесалось одно слово, которое многое объясняет в восприятии обоих корреспондентов. Это слово "антисемитничает".

Довольно часто критику в адрес евреев Д.Самойлов воспринимал как проявление антисемитизма и даже фашизма. Так выступления П.Палиевского, Ст. Куняева, В.Кожинова в дискуссии "Классика и мы" оцениваются им как антисемитские (запись от 19 февраля 1978 года), а "Кожинов, написавший подлую статью об ОПОЯЗе, – фашист" (Самойлов Д. Проза поэта. – М., 2001). Согласно этой логике, в разряд преотвратных, антисемитских книг попала и повесть "Уже написан Вертер" (1980), в которой В.Катаев изобразил евреев-чекистов не героями, а палачами…

Интересно, что сам Д.Самойлов позволял себе многократные резкие высказывания о евреях, евреях-писателях в первую очередь. И, естественно, в этом Давид Самойлов проявления антисемитизма, фашизма не видел. Приведу три цитаты из подённых записей: "Вся муть лезла и вопила с яростью. Слово "талант" оказалось бранным. Хуже всех был искренний еврей Константин Финн" (18 марта 1963); "Саша Межиров – сумасшедший, свихнувшийся на зависти и ненависти к Евтушенко … Нет человека отвратительней Межирова, хотя редко он конкретно приносит зло. Он – осуществленье вечного зла" (23 мая 1973 г.); "Ожог" Аксенова – бунт пьяных сперматозоидов" (17 июня 1981 г.).

Вторая причина названного восприятия Д.Самойловым повести В.Катаева – совпадение её с собственной поэмой "Соломончик Портной" по типу героя и принципиальная разница в отношении к нему.

В этой поэме поражает, в первую очередь, то, насколько несамостоятельным как поэт, как эпик был Давид Самойлов в данный период. Все расхожие штампы своего времени в восприятии событий первых двадцати пяти лет советской власти он не просто художественно убого воплотил, но и довёл некоторые из них до полного абсурда.

Понятно почему Андрей Немзер так неохотно цитирует поэму, выбирая в двух их трёх случаев самые идеологически нейтральные строфы. Ибо всё остальное настольно примитивно и по мысли, и по форме, что и комментарии не требуются. В тех же местах поэмы, где автор оригинален, что сразу чувствуется, к нему возникают вопросы.

Во-первых, зачем в годы гражданской войны Соломончик "отучился картавить // На проклятое эр"? Из-за боязни всё того же русского антисемитизма? Так в стране картавили широко и без боязни (сразу же после революции была принята соответствующая статья, по которой евреененавистники карались расстрелом) и руководители государства, и чекисты-революционеры на местах. Среди последних пришлось потрудиться Соломончику, о чём в поэме сказано коротко, так:

Он ходил с продотрядом

Потрошить кулачьё.

Подробности этого потрошения те, кто забыл, смотрите в поэме Э.Багрицкого "Дума про Опанаса". И если автор "Думы…", "честный представитель одесской нации", за убийства мирных крестьян возводит комиссара Когана в ранг героя, то Давид Самойлов за эти и другие "заслуги" наделяет Соломончика скромным званием "сына России".

Во-вторых, не ставлю под сомнение таланты героя, но не слишком ли много он успевает сделать за четыре года, с момента окончания войны до смерти Ленина?

Он служил в агитпропе

И работал в ЧК

Колесил (?!! – Ю.П.) по Европе

И стоял у станка.

Он кидался в прорывы (это какой язык? – Ю.П.),

Шёл сквозь стужу и зной.

Я, конечно, понимаю, что Соломончик, как говорится в поэме, "самый идейный", "самый железный" "самый бесстрашный", но всё же, всё же…

В-третьих, оттуда вдруг у Самойлова применительно к революционеру-интернационалисту, "сыну России", в момент смерти его возникает мысль о Палестине? Сами понимаете откуда. Та "зараза", о которой писал Б.Слуцкий в известном стихотворении, естественно проявилась.

Итак, первая же попытка "поднятия" еврейской темы закончилась для Самойлова провалом. Думаю, он сам это прекрасно понимал. Вторую, эпическую попытку, поэму "Канделябры", ожидал подобный итог. Реализация же национального начала происходила у Самойлова, на мой взгляд, в следующих направлениях.

Первое направление – бытовое, "физическая" жизнь с лёгкой приправой полутворчества: с шутками, эпиграммами, экспромтами такого толка, как, например, ответ Д.Самойлова на уже приводимый тост М.Светлова: "Евреи, // Выпьем скорее!" – "Расширим сосуды, // Содвинем их разом". Однако и здесь он, видимо, не дотягивал до мастеров еврейского жанра, Юрия Левитанского в частности:

А это кто же? – Слуцкий Боба,

А это кто? – Самойлов Дезик,

И рыжие мы с Бобой оба,

И свой у каждого обрезик.

Если раньше – в годы "сталинщины" и "застоя" – подобные штучки звучали в специфических компаниях, в кабаках и т.д., то теперь эти пошлости – один из главных китов телевидения и "Русского радио" (понимаю, шутки ради так его назвали). Более того, за сей "тяжёлый" труд Государственные и прочие премии дают, в советники по культуре назначают и гениями обзывают. А если случится у такого "смехача" неприятность, джип угонят, например, то все каналы телевидения эту новость обсуждают, вся страна эту "трагедию" переживает и джип, конечно, возвращают бедному владельцу. У Давида Самойлова джипа не было, он, напомню, имел всего лишь дом в Пярну и пятикомнатную квартиру в Москве.

Еврейская тема открыто воплощается у Давида Самойлова в подённых записях, дневнике, прозе поэта, где содержится немало разнонаправленных суждений. Интересных и банальных, спорных и бесспорных.

Из некоторых высказываний Самойлова следует, что национально окрашенная добавка к слову еврей в виде прилагательных русский, французский и других – это сезонная одежда, цвет кожи, определяемый страной проживания. Так, 9 июля 1978 года поэт записывает: "Еврей-эмигрант перестаёт быть русским, как только покидает Россию. Он становится немецким, французским или американским евреем родом из России". В этом контексте нелогично, неубедительно звучит идея Самойлова о еврейской привилегии выбора нации. Ибо, по сути, такого выбора нет: еврей всегда остаётся евреем, а всё остальное – только внешние, формальные условности.

Полемизируя с сионистами, космополитами, еврейскими диссидентами, Д.Самойлов высказывает не менее неожиданную мысль: "Для русского еврея обязанность быть русским выше права на личную свободу" (9 июля 1978 г.). Однако сам поэт, как следует из его многочисленных признаний, собственную свободу ставил выше любых обязанностей. Поэтому и не только поэтому естественен вопрос: был ли Самойлов русским человеком и русским писателем, каковым он называет себя в уже приводимой записи от 4 июня 1988 года?

Давид Самойлов – советский еврей, человек, в котором определяющая национальная составляющая тесно переплетена с советским началом, со всеми отсюда вытекающими названными и неназванными последствиями.

"Соломончик Портной", "Ближние страны", "Сон о Ганнибале", "Маркитант", "Канделябры" – это произведения русскоязычной литературы. Творчество же Давида Самойлова в целом – большая тема отдельной статьи. Предваряя её и заканчивая эти заметки, кратко скажу ещё об одной жизненной "слабости" поэта, которая напрямую связана с его творчеством.

В мемуарах Б.Грибанова много и подробно говорится об отношениях Самойлова с женщинами. Одна их глав названа символично "Поэт, влюблённый в женщин". К данной теме – с противоположных, традиционно-русских позиций – обращается и Ст.Куняев в "Лейтенантах и маркитантах", где он говорит, прежде всего, о романе Самойлова со Светланой Аллилуевой. Немало следов многочисленных "любовий" поэта в его подённых записях.

Опуская подробности, скажу общо. Любовь и Давид Самойлов – "понятия" несовместимые (исключением, видимо, является один случай). Несовместимые, в первую очередь, по двум причинам.

Первая причина – особый взгляд на женщину и любовь, суть которого он сам изложил так: "Женщина по природе телесна. Духовность в ней факультативна или признак вырождения" и "Любить умеют только заурядные женщины или мужчины, о которых говорят, что они лишены характера. Все остальное – борьба, а это значит – рабство".

Вторая причина – особенности личности Давида Самойлова, "слабости", которые он точно определил сам: "Я чудовищно люблю баб – и всех без разбора" (19 декабря 1962 г.); "Радости отношений во мне нет. Ибо отношения требуют обязательств. А каждое обязательство для меня тяжко, оно урывает нечто от внутренней свободы, необходимой для писания … Радость общения – влюблённость. Радость отношений – любовь. Я влюблён почти всегда, и почти никогда – люблю" (28 ноября 1962 г.).

Вопрос о соотношении жизни и творчества Давид Самойлов только в одном случае трактует с позиций традиционных ценностей. Трактует принципиально иначе, чем в приводимых в начале статьи его высказываниях. Он, констатируя свое всегдашнее одиночество, пьянство и блуд, отсутствие "проникновенных отношений" с женщинами, делает такой вывод: "И уже бессильный и растраченный пришёл к стихам, которых написать не смогу" (25 сентября 1964 г.). Написать, конечно, смог, но суть не в этом.

Жизненные "слабости" – не препятствие для творчества. Но они – непреодолённые, возведённые в норму или идеал – обязательно оставят мертвецкий отпечаток на таланте любого уровня. И этот талант будет лишён главного – боли, любви, сострадания.