«Человек – это фонтан крови!»

«Человек – это фонтан крови!»

Литература

«Человек – это фонтан крови!»

РАКУРС С ДИСКУРСОМ

Анна Юрьевна Козлова – прозаик, сценарист, журналист. Родилась в 1981?году в Москве. Окончила факультет журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова. Автор пяти книг. В 2008?году роман Козловой «Люди с чистой совестью» вошёл в шорт-лист премии «Национальный бестселлер».

Не так давно был на творческой вечеринке, там зашёл разговор о тебе. Кто-то сказал: «А её отец, кажется, тоже пишет…» То есть не ты дочь писателя, а наоборот – он отец писательницы. Часто слышишь подобное?

– Теперь слышу чаще, чем раньше. Но, наверное, просто сменилось поколение людей, которые ходят на творческие вечеринки. Десять лет назад тусоваться приходили бабульки, у которых вместо внуков в руках были номера газеты «Завтра», и они говорили что-то типа: «Неужели это дочка Юрия Козлова? Как же он разрешает ей такое писать?» А теперь публика помолодела, я ей, наверное, более понятна, чем мой отец. Он пишет сложно, о месте человека в мироздании, о смысле жизни. Это вряд ли имеет шансы найти широкий отклик – люди предпочитают жить бессмысленно. И им это, надо сказать, отлично удаётся.

А как это вообще происходит, когда дети идут по стопам родителей в литературе? Не с пелёнок же к этому готовят. Понятно, когда речь об отпрысках актёров – у нас в кинематографе каждый третий чей-то сын, внук или близкий родственник. Но в писательской среде это куда реже встречается.

– Я думаю, каждый человек – это фонтан крови. Просто кто-то позволяет себе расплескаться на бумагу, а кто-то боится этого. Моё детство не было ни лёгким, ни лирическим, я очень рано поняла цену многим вещам, и творчеству в особенности. Это было похоже на латиноамериканский сериал. Сначала мы жили большой семьёй в просторной квартире на Кутузовском проспекте. Папа писал по книге в год, получал какие-то заоблачные по советским временам деньги и ещё путёвки в Юрмалу, в Малеевку, где мы с сестрой проводили все каникулы. Моя бабушка была зав­от­делом прозы в журнале «Юность», на работу она ходила к двенадцати, а по вечерам присоединялась к родителям за долгим ужином с армянским коньяком, и они говорили о литературе и ругали власть. Эта жизнь казалась незыблемой, она была как гастроном на углу нашего дома – огромный, пустой, там всегда пахло мясом. И вдруг всё изменилось – гастроном упразднили, в его помещении появился магазин «Интим». Статус писателя стал нулевым. И папа был вынужден устраиваться в какие-то газеты, писать статьи о реформах. Творчество, которое кормило не только его, но и всех нас, полностью обесценилось, надеяться на литературу стало просто смешно. Журнал «Юность» мгновенно вышибли из занимаемого помещения. Потом из семьи ушла мама. Наша квартира захламливалась – некому стало убираться; паркет вываливался из пазов, в ванной откалывался кафель… В школе вообще начался сюр. Мы поснимали пионерские галстуки, а директором стал грузин, и он начал принимать в классы каких-то полудиких родственников из Кутаиси. Многие из них даже по-русски не говорили, зато могли принести на перемене бутылку водки и распить в спортивной раздевалке. В туалетах все курили, совершенно не стесняясь учителей… А сейчас моя дочь ходит в эту же самую школу, я ей какие-то вещи осторожно так рассказываю, и она мне не верит. Она говорит: «Мама, такого просто не может быть». А когда всё это происходило, я была всего лишь года на три её постарше. И чтобы не чокнуться, я делала вид, что это происходит не со мной. Вроде как кино такое, и я его смотрю, потому что другого не показывают. Это очень помогало: однажды я поймала себя на том, что не просто смотрю кино, но как бы ещё и произношу закадровый текст. То есть пишу. Я даже помню день, когда это случилось, – я была на похоронах мальчика из параллельного класса. Его звали Игорь Колесов, он повесился.

Михаил Бойко написал в «Независимой газете», что тебя называют «лидером ультрашоковой литературы». Что, действительно так? Я читал твои книги и совершенно не был шокирован…

– Мои книги – это всего лишь моё мнение об окружающей действительности, да и писались они в разное время. А шок – грань, скорее, социальная, чем личная. По сравнению с девяностыми наше общество очень обуржуазилось. Раньше шприцы валялись на лестницах подъездов, и никого это не шокировало, женщины говорили: ищу спонсора – и мужчины как-то не выпадали в осадок.

Что же делать писателю, когда нравственные и моральные критерии так резко смещаются? Ты же сама говоришь, что статус писателя стал нулевым. Не возникало желания вообще забросить это дело?

– Временами. В моей жизни были периоды отчаяния, когда я убеждалась, что все привычные методы спасения больше не работают. Когда я понимала, что то, что сейчас происходит, описать нельзя, потому что слов для этого нет и быть не может. И мне казалось, что писательство в принципе больше не имеет для меня смысла, потому что оно перестало облегчать мою участь. Я не знаю, как это объяснить… Просто однажды ты понимаешь, что больше ничего не хочешь никому говорить. Это не отказ от творчества – это, скорее, ощущение границы, за которой нет слов, нет сюжетов, а есть только бесконечное одиночество и страдание. Несколько лет назад моя близкая подруга потеряла ребёнка. Она некоторое время вообще никуда не выходила, а потом мы встретились на дне рождения. Лето, пляж в Строгино, я сидела, пила один мохито за другим и рассказывала про двух мужчин, с которыми тогда встречалась, и не могла определиться, какой лучше, поскольку оба они были, в общем, полными уродами. Она меня слушала, даже давала какие-то советы, а потом включили музыку, и она пошла танцевать, одна. Я смотрела на её странные движения, как у птицы с поломанным крылом, и думала, что по сравнению с тем, что я сейчас вижу, любая проза будет выглядеть так же жалко и нелепо, как этот мой рассказ про любовников.

Ты какое-то время работала в проекте «Дом-2». А можно узнать, чем тебя заманили в эту, мягко говоря, не самую интеллектуальную передачу? И чем ты конкретно там занималась?

– Я работала в пиар-департаменте телеканала ТНТ, и в моём ведении находилось очень много проектов, в том числе и «Дом-2». Я отвечала за так называемый внеэфирный промоушен – писала релизы, анонсы, делала интервью, периодически мы придумывали какие-то акции. По закону жанра я, наверное, должна сказать, что всё это было ужасно, но на самом деле на ТНТ у меня была прекрасная работа. «Дом-2», естественно, одиозен, остаётся таким до сих пор, но именно это меня в проекте и привлекало. Это место, в котором с людей слетала шелуха, весь так называемый интеллектуальный потенциал. Мы все приблизительно осведомлены, что нам нужны любовь, успех, чувство локтя и всё такое, но мы вряд ли отдаём себе отчёт, насколько сильны эти потребности. Работая на «Доме-2», я поняла: максимум того, что ты вообще можешь сделать в жизни, – это построить отношения с другим. Никакое признание, никакая слава, никакие бесконечные мужики не дадут тебе удовлетворения, сравнимого с тем, когда в мире есть человек, который тебя любит. Это очень просто, даже примитивно, но без этого всё совершенно бессмысленно. Поиски этой любви выглядят уродливо, но мало кому приходит в голову, что это уродство не от скудости натуры, не от тупости, а от отчаяния и одиночества. И как сильны эти одиночество и отчаяние, если, зная, что будет стыдно, будет больно и захочется покончить с собой, люди всё равно надеются и ищут себе пару. Эта обнажёнка в «Доме-2» мне и нравилась…

А что за сериал о женщинах снимается сейчас по твоему сценарию?

– Сериал снимает Лера Германика, осенью он должен пойти на Первом канале. Сюжет строится вокруг четырёх довольно убедительных жизненных историй, и он, наверное, сильно отличается от того, что мы привыкли смотреть по телику. Я понимаю, что моё видение любви вряд ли встретит общественное понимание и одобрение, но мне на это как-то наплевать. Если говорить кратко, то это моя попытка рассказать обо всём, что остаётся в отношениях мужчин и женщин за кадром. Что априори лишено голоса, потому что говорить об этом неприлично и больно. У меня всегда было ощущение, что любовные истории, происходившие в моей жизни и в жизни моих подруг, не имеют ничего общего с фильмами, которые идут в широком прокате. То есть в самых лучших даже фильмах и сериалах всегда есть некая точка обзора, в которой сходятся все лучи, а в жизни эта точка постоянно смещается. Герои фильмов обладают какой-то внутренней логикой, а в жизни 99% людей вообще не знают, чего они хотят. И реальные отношения людей состоят вовсе не из общих шагов к счастью, а из поступков, в которых они себе зачастую просто не отдают отчёта. Мне было интересно проследить, к чему в итоге приводят такие поступки, слова, которые говорятся, чтобы заполнить паузы, и мечты, отработанные массовой культурой до шлака.

Если есть идея показать то, что в отношениях между мужчиной и женщиной остаётся за кадром, зачем писать сценарий? Не лучше ли написать об этом роман, который будет иметь все шансы стать бестселлером?

– Это просто разные вещи, и они не пересекаются. Проза – эта такая затяжная сессия у психоаналитика безо всякой надежды на исцеление. А сценарий – это что-то вроде поздравления, которое ты читаешь со сцены другим людям. Да, ты его написал, да, вложил, да, содрал с себя немножко кожи, но к тебе он уже отношения не имеет. Он не про тебя, а про тех, кто сидит в зале, и у них своя жизнь, с которой ты решил их поздравить. И как бы ни был обширен твой личный опыт, ты можешь быть уверен, что его всё равно не хватит. Когда я писала сценарий, ко мне приезжали подруги, и я говорила: «Девки, рассказывайте ваши истории. Самые дикие, самые позорные!» – и мне просто бриллианты в карманы ссыпали. Я себя чувствовала Алексеем Толстым, который сидит в ресторане и пишет «Аэлиту», а на листы ему роняют пепел, проливают вино, и он каждый написанный абзац тут же зачитывает собутыльнику. Когда я пишу прозу, мне и в голову не приходит позвонить, скажем, сестре и сказать: «Вот тут моя героиня узнала то-то и хочет сделать то-то, как думаешь, это правильно?» А с сериалом это было совершенно естественно.

Есть ли у тебя сверхзадачи как у прозаика? Ну, например, создать семейную сагу, описать несколько поколений, смену вех, то, о чём ты выше говорила, – материала-то, чай, в избытке.

– Мне очень хочется написать роман о женщинах моей семьи, я даже придумала начало. 1927?год, моя прабабушка Ольга Сергеевна Громова, в тот момент четырнадцатилетняя пионерка, подводит группку октябрят к иконостасу в церкви и учит, как плевать в иконы. Это реальный факт, и таких забористых историй мне очень много рассказывали в семье… Война, зимняя улица города Севска на границе с Белоруссией, который в результате военных действий был стёрт с лица земли, и на этой улице гестаповцы расстреливают всех мужчин, потому что партизаны убили одного из них… Эвакуация, поезд, бомбёжка. Прабабушка бежит через поле в туфлях на каблуках, тащит за собой детей, а какой-то мужик, спрятавшийся под насыпь, кроет её матом и кричит: «Ложись!» Один из немецких самолётов снижается, и улыбчивый молодой пилот машет прабабушке рукой. Послевоенный развод прабабушки с мужем, который стал неблагонадёжен, так как побывал в плену, и многое другое. Видишь, я настолько в этих историях, что не могу остановиться. Об этом надо просто написать.

То есть твой «фонтан крови» бьёт во все стороны?

– Нет, не во все. В мире есть вещи, категорически мне неинтересные. Например, садоводство. Радиоэлектроника. Бильярд. Игровая зависимость. Сто способов похудеть на пять килограммов за три дня. Что происходит в мозгах мужчин, переодевающихся в Аллу Пугачёву. Зачем люди покупают путеводители. Я никогда не пойду по ссылке в Интернете: «Самый маленький человек в мире ростом с канистру». Вообще круг моих интересов довольно узок: это мои дети, личная жизнь других и ещё, пожалуй, акулы. Акулы меня очень волнуют.

Беседу вёл Игорь ПАНИН

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 3,7 Проголосовало: 3 чел. 12345

Комментарии: 06.07.2011 15:40:16 - Алексей Фёдорович Буряк пишет:

Довольно открыто и смело/ пропела нам мысли свои,/ Про то, как творит своё дело,/ а люди без смысла все дни/ Проводят не зная, что делать, как жить, что же следует пить?/ И где же свою половину найти, а потом полюбить? /