Стычка

Стычка

Так уж было заведено, что каждый день на рассвете выходил я на проверку участка границы. В дождь, туман и весеннее бездорожье. Зимой и летом, осенью и весной. Без скидок на погоду, потому что никакая погода ничего не меняет в пограничной службе.

И в тот памятный вторник проснулся я, как обычно, ровно в половине четвертого. Оделся, умылся, три кусочка рафинада съел — это чтобы лучше видеть и слышать в темноте.

Тем временем на востоке уже покраснело рассветное небо. Но на западе еще стояла звездная ночь.

Верный Кубик встретил меня ласковым урчанием. Спокойный он был, уравновешенный по своему характеру (ученые называют это типом высшей нервной деятельности). Не прыгал, не суетился, не повизгивал, как иные собаки в подобных случаях, а проявлял свою радость лишь сдержанным вилянием хвоста.

Вот так, повиливая хвостом, смотрел на меня светло-коричневыми немигающими глазами и терпеливо ждал, пока я застегивал пряжки следовой шлейки, брал поводок.

Мы привычно идем по дозорной тропе. Чуть позади шагает мой напарник — ефрейтор Бобров, белобрысый молчаливый уралец.

По левую руку тянется КСП — контрольно-следовая полоса. Ни кустика на ней, ни травинки. Рельефно выделяются бороздки, земляные зубчики…

Уместно напомнить историю создания этого инженерного сооружения. Начало положил случай.

Рассказывают, что ранней осенью тысяча девятьсот тридцать первого года пограничник Городничий шел по берегу реки. Видит: тянется вдоль реки узкая вспаханная полоска земли. Колхозники, вспомнил он, собирались посеять здесь клевер, но потом почему-то перерешили.

И тут Городничий заметил на пахоте следы. Кто-то прошел, и совсем недавно. Человек он был пытливый и решил выяснить: кто же побывал здесь, кто оставил свою «визитную карточку»?

Бегом спустился к воде. На влажном песке точно такие же отпечатки с характерным рисунком подошвы. Теперь он уже не сомневался, что с сопредельной стороны пожаловал незваный гость.

Городничий начал преследование и вскоре нагнал и задержал нарушителя.

Этот случай натолкнул на мысль распахать полосу земли вдоль всего участка заставы. Дело оказалось весьма даже стоящим… С того времени и на других участках границы появились контрольно-следовые полосы.

Да, так мы с вами немного отвлеклись. Вернемся к проверке КСП. Идем мы, значит, с Бобровым, наблюдаем. Все спокойно, никаких признаков нарушения, одни только птицы оставили следы своих лапок. Но для них, как известно, границ не существует, с человеческими законами они не считаются.

Миновали редкий ельник. Перевалим горку — и конец нашего участка. Можно возвращаться обратно. И вдруг (ох уж это «вдруг», откуда оно только берется!) меня словно что-то толкнуло в грудь: на КСП следы. Они были настолько беспорядочны, что сразу я, не очень опытный тогда, не мог определить, куда ведут они: к нам или от нас.

Откровенно говоря, на какую-то минуту я растерялся. Не шутка ведь: нарушители! Но затем взял себя в руки, стал изучать хитросплетение следов.

Вначале мне показалось, что они пересекли КСП, потоптались здесь, о чем-то советуясь, и ушли обратно, восвояси. Но, разобравшись, убедился, что ошибся. Нарушители, заметая за собой следы, направились в наш тыл.

На этот вывод меня натолкнули едва заметные дугообразные полоски, оставленные на почве ветками. Нет слов выразить, как я тогда был благодарен старшим товарищам, преподавателям пограничной школы, настойчиво обучавшим меня следопытству, щедро делившимся своим опытом.

И еще стало ясно, что лазутчиков двое и прошли они часа полтора назад. Все, колдовать больше нечего, пора преследовать!

Почему я решил, что минуло именно полтора часа после прорыва границы, а не больше и не меньше? Сейчас поясню.

Сличая следы нарушителей со своими, увидел, что они выглядели чуть-чуть темнее. Легкое прикосновение к отпечатку не повредило его. Примятая чужими ногами трава не успела выпрямиться.

В этом выводе меня утвердило еще вот что: чуть подальше, в лесочке, один из нарушителей, видимо, поскользнулся; падая, ухватился за ветку дерева и оторвал несколько листьев. И они, те листья, только-только начали вянуть. Будь они сорваны совсем недавно, были бы свежее…

Боброва я послал доложить по телефону на заставу, сам нее начал поиск.

Кубик вел по следу своей обычной неторопливой рысцой. Не скрою, подмывало поторопить его, но я сдерживал себя. Поспешность может оказаться пагубной. Понукать его — только повредить делу, наверняка потеряет след. Невольно вспомнился совет начальника заставы: не будь тороплив, а будь расторопен. И хотя внешне я оставался спокойным, в голове стучало: быстрей, быстрей, быстрей!

За полтора часа лазутчики ушли далеко. И не дожидаются меня с Бобровым, а продвигаются дальше.

Мое нетерпение словно по каким-то невидимым проводам передалось Кубику. Он побежал резвее.

А между тем знойное, совсем не осеннее солнце начало заметно припекать. Стало жарко. В горячем воздухе плавал дурманящий запах полыни. Струйки пота стекали по спине, по лбу, заливали глаза. У меня неистово билось сердце, подкашивались ноги. Даже Кубик, неутомимый Кубик заметно устал. Розовый язык свесился чуть ли не до земли. Тяжело ходили запавшие бока.

Я хорошо изучил своего четвероногого помощника и, хотя дорога была каждая минута, решил дать ему отдохнуть. Иначе, того и гляди, откажет в поиске. А тогда что? Собаку легко заставить лечь, ползти, наконец, перескочить через препятствие, но принудить нюхать, искать невозможно.

Позади осталась лощина, искривленные чахлые березки, что обычно растут в сыроватых местах. Справа лежало обширное болото с редкими озерцами чистой воды. Мерно колыхались бархатистые шоколадные головки рогоза, так напоминающие банники для чистки старинных орудий.

Щелкнул карабин поводка, и Кубик до живота вошел в озерную теплынь. Захлебываясь, жадно стал хватать воду. Во все стороны ринулись суетливые стайки мальков. Важно ушел в глубину черный жук-плавунец.

Подбежал запыхавшийся Бобров. На потемневшей от пота гимнастерке проступила соль. Губы потрескались. Сапоги побелели от пыли. Он недоуменно смотрел на меня, на блаженствовавшего Кубика.

Не было ни сил у меня, ни желания вдаваться в объяснения, и я лишь буркнул: «Малость отдышимся!»

Потом я похвалил себя за ту передышку. Усталость, чего там уж доказывать, ослабляет интерес к любому делу, в том числе и к поиску. Не один десяток лет проработал я со служебными собаками и убедился, что острое свое чутье они используют полностью, только когда по-настоящему заинтересованы в результате. Не имеет значения, кого ищут: чужого или хозяина.

Помните рассказ Чехова «Каштанка»? В нем идет речь о том, как эта симпатичная собачка, очень похожая мордой на лисицу, потеряла своего хозяина — столяра Луку Александрыча… Давайте посмотрим, как описывает эту историю Антон Павлович. Возьму только книгу в шкафу. Минуточку, минуточку… Нет, не то… Ага, вот пятый том, в нем «Каштанка». Читаю: «Она перебежала дорогу к тому месту, где оставила хозяина, но, увы! столяра там уже не было. Она бросилась вперед, потом назад, еще раз перебежала дорогу, но столяр точно сквозь землю провалился… Каштанка стала обнюхивать тротуар, надеясь найти хозяина по запаху его следов, но раньше какой-то негодяй прошел в новых резиновых калошах, и теперь все тонкие запахи мешались с острою каучуковою вонью, так что ничего нельзя было разобрать».

Но вот Кубик отдышался, мы помчались дальше. Вдали показались крыши домов. Пес резко свернул в сторону. Видимо, нарушители решили обойти селение стороной, чтобы невзначай на кого не напороться, не навлечь на себя подозрение.

Снова лощины, пригорки, кусты. И тут нас ожидало новое испытание.

След привел на поляну, к одиночной березке. Я предполагал, что Кубик поведет дальше в лес, но он сделал круг по поляне и к моему удивлению снова вернулся к деревцу.

«Чертовщина какая-то! — недоуменно думал я. — Куда подевались нарушители? Не взвились же они в воздух, подобно воздушному шарику. Тут явно хитрость, какую собака не в силах разгадать… А что, если…»

Я повел Кубика по вероятному направлению, и он отыскал чужие следы на лесной дороге.

Уже потом, на допросе, задержанные, сквозь зубы цедя слова, рассказали про свою уловку. «Волчьим шагом», след в след, обошли они поляну, около березки сбросили сапоги и уже босиком вышли на лесную дорогу.

Вот почему мой Кубик не мог вырваться из «заколдованного круга»: человек в обуви сильнее приминает траву, чем босой, и линия запаха при этом острее, гуще, что ли.

Кстати говоря, то был для меня да и для многих моих сослуживцев поучительный урок. После того мы стали тренировать собак-ищеек и по следу людей, идущих босиком.

Но все это было потом, значительно позже, а тогда мне пришлось здорово помозговать над той головоломкой со многими, как говорится, неизвестными.

А следы уводили все дальше и дальше от границы. Устали мы донельзя. Я, что называется, на ровном месте спотыкался, но упорно отгонял мысль об отдыхе. Какой уж там отдых! Где-то недалеко, я хорошо помнил карту, проходит железная дорога. Лазутчики, нет сомнения, рвутся к ней, чтобы как можно быстрее убраться от границы. Подкараулят поезд где-нибудь на подъеме и вскочат на ходу. Если не задержать по горячим следам, то много времени и усилий уйдет на розыск.

Теперь, спустя много лет, сам удивляюсь, откуда только брались силы. А ведь отмахали мы тогда, как было точно установлено и подсчитано, без малого двадцать километров.

Но это, скажу без излишней скромности, случай далеко не исключительный. Есть много примеров куда более разительных. Герой Советского Союза Никита Федорович Карацупа в дни своей молодости, когда служил на Дальнем Востоке, проходил, бывало, по следу бандитов по тридцать и больше километров. Ветеран западной границы Смолин преследовал диверсанта двадцать восемь километров и, несмотря на его хитрости и уловки, настиг и обезвредил.

Но, пожалуй, самым уникальным является, без преувеличения, воинский подвиг пограничника Лобанова. Вместе со своей овчаркой Эльбрусом шел он по следу нарушителя. Местность горная, каменистая. Глубокие ущелья, скалы, колючий кустарник… Эльбрусу приходилось трудновато, особенно на открытых местах, где время и ветер уничтожили запах человека. И тогда Лобанов помогал овчарке. Он видел, что кое-где поверхность камешков темнее, следовательно, они задеты вражеской ногой, замечал, где с валунов сбит лишайник, где сапоги нарушителя оставили царапину…

Горная речушка, холодная и стремительная, снова ущелья и скалы. Эльбрус шел, оставляя за собой пятнышки крови. И тогда Лобанов разорвал свою нижнюю рубаху и перевязал израненные об острые камни лапы четвероногого друга.

Перевязал и, утомленный до предела, пошатываясь, потащился дальше.

Нарушитель имел солидную подготовку, много знал, много умел, но он все же не был железным. Тем более, что за спиной у него был тяжелый, набитый взрывчаткой рюкзак. Дорожка следов виляла из стороны в сторону. Шаги короткие, отпечатки почти сливались в одну сплошную линию…

Лобанов задержал вражеского диверсанта. Задержал — это невероятно, но факт — на сорок пятом километре от начала поиска!

За отвагу и неслыханное упорство отважного следопыта наградили орденом Красной Звезды. Я хорошо знал Лобанова. Самый обыкновенный парень, внешне ничего, ну просто ничего героического. Но какую исключительную силу воли проявил он, выдержку и настойчивость в выполнении служебного долга! Достойный пример для всех нас.

Но вернусь к своему рассказу. Мы миновали прогретое солнцем, жарким южным солнцем мелколесье, островки кустов… В стороне, на небольшой, заросшей вереском поляне заброшенная сторожка, невесть кем и когда поставленная здесь. Обветшалая, покосившаяся набок. Крыша поросла мхом.

«Похоже, никто не живет», — отметил я про себя, и тут же первозданную тишину распороли пистолетные выстрелы. Раскатистое эхо множило их, разносило далеко вокруг.

Я бросился на землю. В тот же миг с моей головы сорвало фуражку, и она откатилась в сторону.

Рядом оказалась большая дубовая колода, и я поспешил укрыться за ней вместе с Кубиком. А пули уже рвали кору колоды, впивались в нее. Ощущение, говоря откровенно, не из приятных.

Бобров притаился чуть поодаль, за пнем.

Я расстегнул еще одну пуговицу на гимнастерке и вяло крикнул, не веря в действенность своих слов, а скорее так, для проформы: «Вы окружены! Сдавайтесь!»

Избушка ответила несколькими выстрелами и затихла. Молчаливая стояла, настороженная.

«Алексей!» — услышал я и поспешно повернул к напарнику голову.

Бобров выразительно показал глазами на брезентовую сумку на поясном ремне, в которой хранились гранаты, и я скорее догадался, чем услышал: «Не уговаривать же их, гадов!»

Я кивнул. Согласен, мол, действуй.

Бобров пополз по-пластунски, тесно прижимаясь к земле. С беспокойством и непривычной нежностью следил я за товарищем и, прикрывая его, короткими очередями бил по маленькому подслеповатому окну.

Оттуда отвечали, но редко и неприцельно. «Только бы не заметили!» — напряженно думал я, когда Бобров, маскируясь в кустах, подбирался к сторожке.

Вот он привстал на одно колено, и звонко разорвалась брошенная в окно граната. «А-а-а!» — всплеснулся и замер на высокой ноте истошный вопль.

Боброва точно пружиной подбросило. Он вскочил на ноги (откуда только силы взялись?) и толкнул дверь. Она не подалась. Тогда он, чертыхнувшись, нажал плечом. Крючок соскочил, и дверь распахнулась настежь.

Бобров глубоко вздохнул, будто ныряя под воду, и неуловимым движением передвинул автомат из-за спины вперед. Протрещала очередь, и он бросился внутрь избушки.

Это рассказывать долго, а все произошло буквально в считанные секунды. Я побежал к нему на помощь, но она не потребовалась.

Ефрейтор вышел мне навстречу, и по выражению его лица я понял: нарушители обезврежены.

Что ж, они получили то, что должны были получить. На огонь будем отвечать огнем.

Я с признательностью смотрел на своего друга и товарища, в груди нарастала теплая волна, с удовольствием расцеловал бы его. Но у солдат целоваться не принято, и я молча, но с чувством пожал ему руку выше локтя.

Послышался рокот автомашины. Он нарастал, приближался. Вскоре мы увидели темно-зеленый заставский газик. Подпрыгивая на ухабах и корнях, он мчался по проселку.

Машина еще не успела остановиться, а капитан Пугачевский, распахнув дверцу, уже бросился к нам. Я собрался было обо всем доложить ему, но он и слушать не захотел. Крепко обнял меня, потом Боброва и сказал совсем не по-уставному: «Вижу, вижу, полный порядок в пограничных войсках. Спасибо, ребята, спасибо, дорогие мои!»

Ваня Мельничук (он приехал с начальником заставы) подобрал мою фуражку у колоды и принес ее мне. Взял я ее, видавшую виды, порядком выцветшую, в руки и — поверите ли? — мороз побежал по коже: в тулье дырка от пули.

«Ну, видно, в сорочке ты, Алексей Сапегин, родился. — подумал я. — На волосок от смерти был, а остался в живых…»