Кандидатская защита / Политика и экономика / Exclusive

Кандидатская защита / Политика и экономика / Exclusive

Кандидатская защита

/  Политика и экономика /  Exclusive

Ирина Прохорова: «Тревожит возвращение сакрального отношения к власти, которая, как пытался убедить меня Никита Михалков, дана свыше, от Бога. Слышать подобное в третьем тысячелетии странно...»

Безусловным открытием завершившейся избирательной кампании стала старшая сестра кандидата в президенты России Михаила Прохорова Ирина. Широкая телеаудитория познакомилась с ней, когда Ирина Дмитриевна в качестве доверенного лица брата достойно оппонировала Никите Михалкову, представлявшему Владимира Путина. Впрочем, здесь уместна формула о широкой известности в узких кругах. Создатель частного издательства «Новое литературное обозрение», лауреат Госпремии России 2003 года, кандидат филологических наук, соучредитель Фонда культурных инициатив, Ирина Прохорова давно пользуется авторитетом в среде литературоведов, книгоиздателей и прочей высоколобой публики. Теперь о ней узнали и остальные…

— Нынче в моде, или, говоря на новый лад, в тренде цитирование классиков — Лермонтова, Есенина. У меня же не идет из головы шукшинская строчка: «А поутру они проснулись…» Такое, знаете ли, в чужом пиру похмелье. С 5 марта…

— Сказать по совести, не хотела бы по подобным поводам терзать великую русскую литературу, искать подходящие моменту фразы или аналогии. Я бывший советский человек и хорошо помню слова вождя всех народов, изрекшего, что не важно, как голосуют, главное, кто считает. Поэтому результат, показанный моим братом, следует признать очень приличным. Мы же не разучились за десять лет читать между строк, правда? Могу повторить и фразу Синявского о стилистических расхождениях с советской властью. Будучи филологом, внимательно слушаю, кто, что и как говорит. Риторика основного действующего лица прошедшей кампании, финишировавшего первым, удивляет. Не очень понятно, кого он относит к проигравшим? Оппоненты, отстаивающие свою точку зрения и представление о путях развития страны, вдруг превратились чуть ли не во врагов народа и предателей Родины. Иначе откуда взялись бы милитаристские штампы из серии «победа или смерть»? А с кем, собственно, воевали? С теми согражданами, которые посмели суждение иметь? Поразило и то, что народные гулянья начались, едва закрылись последние избирательные участки и ЦИК успел подсчитать лишь сравнительно небольшой процент голосов. К чему такая спешка? Если вы действительно уверены в своем триумфе, потерпите немного, не попирайте элементарную этику… Излишняя суетливость породила дополнительные сомнения, верит ли власть в одержанную победу. В конце концов, почти сорок процентов пришедших на выборы россиян проголосовали не за действующего премьера, а за других кандидатов. Обычная ситуация для демократической страны. Люди распределились по симпатиям, есть некий спектр мнений. Все нормально, зачем нагнетать истерию? От этого веет неуважением к гражданам, их волеизъявлению. В системе произошел явный сбой, об оппозиции опять заговорили, как в советское время о неугодных диссидентах. Требования же общества предельно просты: соблюдайте закон, обеспечьте честные выборы, и мы примем любой результат.

— Когда Михаил начинал свою политическую историю, он старательно избегал слова «оппозиционер», дистанцировался от него.

— У нас ведь многие понятия легко превращаются в ярлык, жупел, инструмент шельмования. Наверное, обратили внимание, как велась агитация доверенными лицами Путина: шаг вправо или влево приравнивался к побегу, легитимная смена власти напрямую увязывалась с угрозой национальной безопасности, подрывом основ и последующей катастрофой. Дескать, кто не с нами, тот против нас. В предыдущих кампаниях столь откровенно провокационных речей не звучало. Возвращение диктаторского дискурса тревожит. Как и архаическое, сакральное отношение к власти, которая, как пытался убедить меня Никита Михалков, дана свыше, от Бога. Слышать подобное в третьем тысячелетии странно, это модель образца шестнадцатого века. Получается, наше общество гораздо современнее доктрины, которой упорно придерживается государственный аппарат. Здесь-то и кроется основная коллизия…

— Могли год назад представить, Ирина Дмитриевна, что будете рассуждать на подобные темы?

— Еще минувшей осенью казалось: люди окончательно отчаялись, опустили руки, не хотят думать и говорить о политике.

— Речь сейчас не о стране, а о вас лично.

— Знаете, я всегда размышляла над этим. Мы ведь издаем книги, посвященные прошлым и современным проблемам развития общества, публикуем исторические, социологические, политологические труды. Даже по роду деятельности, как историк культуры, я обязана задумываться над такими вопросами. Правда, не ожидала, что разговоры, носившие почти кухонный характер, столь быстро станут предметом публичных дискуссий.

— Вы ходили на выборы в нулевые годы?

— Стыдно признаться, не вспомню. Это, кстати, тоже показатель. Наш голос тогда мало что решал.

— И на митинги, наверное, не заглядывали? Те, что бушевали лет двадцать назад.

— Тут могу ответить определенно: участвовала почти во всех, в 91-м провела три дня на баррикадах у Белого дома. К слову, мой нынешний сдержанный оптимизм связан с тем, что однажды я это уже видела. Напрашивается параллель между событиями, разделенными двумя десятилетиями. Да, масштаб разный, но природа схожая. Апатичное, аполитичное общество, долго жившее личными интересами и заботами, сейчас вдруг проснулось. Так было и в 91-м. Кто мог поверить, что «империя зла» мирно распадется за короткое время? Отсутствовала свобода слова, общественные настроения вроде бы не выходили на поверхность, но колосс рухнул моментально. Случившееся доказало: во-первых, история непредсказуема, во-вторых, катастрофические сценарии, которые вечно связывают с нашей страной, не всегда сбываются. Само же общество мудрее, чем нам кажется. Люди смогли консолидироваться, не допустив гражданской войны и иных разрушительных последствий. Я ведь наблюдала, как все происходило у Белого дома. Степень сознательности, самоорганизованности и понимания решаемых задач была поразительной. И неправда, будто там собралась лишь интеллигенция. Пришли все — от заводских рабочих и предпринимателей первого призыва до тетушек-пенсионерок. Весь социальный срез, лучшие представители. Такая демонстрация политической активности.

— А как вы оказались на баррикадах?

— Работала редактором в журнале «Литературное обозрение» и, услышав о ГКЧП, пошла к Белому дому, как и большинство сотрудников нашей редакции.

— Михаил тогда был в Сочи?

— Он уехал на отдых и не смог вернуться, поскольку отменили все авиарейсы в Москву. Брат очень переживал за нас, постоянно звонил, спрашивал о новостях. Моя десятилетняя дочка была за городом, я оставила ее под присмотром тети и побежала защищать демократию. Потом ко мне присоединилась тетя, перепоручившая опеку Ириши хозяйке дачи. Мы приносили дежурившим на баррикадах термосы с чаем, какие-то бутерброды. Погода в те дни, если помните, стояла дождливая… Это были лучшие три дня в моей жизни.

— Вашу семью диссидентской назвать ведь нельзя?

— Мои родители — типичные советские служащие. Как тогда говорили, научно-техническая интеллигенция. Бабушка — микробиолог, мама — инженер, сотрудница Института химического машиностроения. Папа после войны приехал из Алтайского края в Москву, отучился в университете, сделал здесь неплохую карьеру.

— Ну да, крупный чиновник Спорткомитета…

— Как ни странно, это было одно из самых живых и передовых мест, где работали энергичные, яркие люди. Престиж спорта в СССР ставили очень высоко, им занимались настоящие профи, способные обеспечить нужный результат. В Спорткомитете не имитировали бурную деятельность, а реально трудились. Да, приходилось учитывать реалии того времени. Помню грустные рассказы папы, что ничего не дают делать, по любому поводу таскают в ЦК партии. Порой случались анекдоты. Когда в 1972 году в Москву впервые приехали канадские хоккеисты из НХЛ, Спорткомитет договорился о спонсорстве с известной шведской компанией. Ее рекламу разместили на бортиках хоккейной площадки в лужниковском Дворце спорта. Разгорелся дикий скандал, папе и его коллегам предъявлялись нелепые, бредовые претензии… С каждым годом степень неадекватности модели управления становилась все очевиднее для поколения шестидесятников, к которому принадлежали мои родители.

— Увольнение в 1982 году Дмитрий Ионович пережил тяжело?

— Тогда ведь фактически разогнали весь комитет. Папа до конца жизни чувствовал невостребованность, хотя и пытался не сдаваться обстоятельствам.

— Михаил рассказывал мне, что у вас дома почти каждый день собирались гости. Помните те кухонные посиделки?

— Ну а как же иначе? В советское время кухни оказались единственным местом, где люди могли вести разговоры на любые темы, обмениваться новостями, высказывать идеи. О публичных дебатах тогда речь даже не заходила. Поразительно, но эта традиция не исчезла. Американская исследовательница Нэнси Рис, приезжавшая в СССР в конце 80-х, написала книжку Russian Talk: Culture and Conversation during Perestroika. Мы издали ее под названием «Русские разговоры: культура и речевая повседневность эпохи перестройки». Рис точно уловила специфику нашего кухонного общения, его суть. На мой взгляд, это одно из самых симпатичных свойств российского уклада жизни. И сегодня, несмотря на чудовищную занятость, мои знакомые и друзья, ушедшие в разные сферы деятельности, находят возможность, чтобы встретиться, поговорить за жизнь и до утра спорить, как обустроить Россию. Это прекрасно! Кстати, такие разговоры очень сближают поколения. Не занудные нотации и нравоучения, а совместные размышления, поиск решений. Между мной и братом разница в девять лет, это много, но со временем дистанция перестала ощущаться. Мы смогли стать друзьями. Без сомнения, в этом большая заслуга наших родителей.

— Наверное, их ранний уход из жизни тоже стал причиной вашего скорейшего сближения?

— Мне по-прежнему больно вспоминать это… Тогда нам надо было морально поддержать друг друга. Все случилось неожиданно, поэтому удар оказался столь сильным. Родителям ведь не исполнилось и шестидесяти…

— Отец умер в день рождения мамы?

— Да, прямо на теннисном корте. Мы не стали говорить маме, на сутки отложили скорбное известие. Сказали, что папа плохо себя чувствует, поэтому не может поздравить… В тот момент мама уже серьезно болела, перенесла инфаркт, полгода пролежала в больнице. Я за ней ухаживала, мы понимали, что долго она не протянет, но поддерживали, как могли. Это был конец восьмидесятых, когда все вокруг рушилось, старые связи не действовали, полки аптек пустовали… Мама пережила папу на десять месяцев. Наверное, только на силе воли. Помогло и то, что Миша уже зарабатывал приличные деньги, и мы могли доставать безумно дорогие лекарства, приглашать на консультации хороших врачей, обеспечивать нормальный больничный уход… Как ни странно, распад Советского Союза способствовал объединению многих семей. Люди забыли мелкие распри и сплотились, чтобы не пропасть поодиночке.

— О том, чтобы Михаилу бросить Финансовый институт, речь не шла?

— Никогда! Он два года отслужил в армии, новый перерыв в учебе увеличил бы отставание от ровесников, поэтому брат предпочел совмещать занятия и работу. Уверена, и родители встали бы стеной, если бы были живы, чтобы Миша не уходил. Они всегда ратовали за хорошее образование, поскольку жили при Сталине и прекрасно понимали: в нашей стране бессмысленно копить материальные блага, могут в любой момент прийти и все отнять, проведя очередную денежную реформу. Единственный капитал, который оставался с человеком до конца жизни, — это знания, образование. Несмотря ни на что, профессионал востребован в любой среде, у него больше шансов сохранить собственное достоинство. В противном случае будут манипулировать, управлять, придется лавировать, завоевывая репутацию негодными способами, — так объясняли нам родители. В итоге Миша получил красный диплом.

— Он ведь по-настоящему разбогател уже в кооперативе по варке джинсов. По идее, мог бы и дальше ковать железо, тем не менее предпочел работу в госбанке, приносившую гораздо меньше денег. Почему?

— Наверное, в таких решениях и проявляется воспитание, заложенное в семье. Конечно, молодому человеку, у которого долго не было лишних пяти копеек в кармане, трудно совладать с соблазном больших денег, свалившихся почти одномоментно. Чтобы не слететь с катушек, нужна четкая система жизненных ценностей, сформированная в том числе, а может, и во многом именно родителями. Да, восторг, что теперь можно пригласить девушку в любой ресторан или сделать ей подарок, присутствовал, но Михаил быстро справился с эмоциями. Как оказалось, нет в нем мелкого тщеславия.

— К себе не чувствовали со стороны брата отношения по принципу: если такая умная, почему такая бедная?

— Знаете, нет. Миша всегда уважал мою профессию, поскольку видел, как я ее люблю. Он прекрасно понимал, что не на всем можно зарабатывать деньги, есть на свете и иные богатства. Это в бизнесе, предпринимательстве накопленный капитал является свидетельством успешности, а в других областях деньги зачастую не работают по прямой, не могут служить критерием профессиональной состоятельности. У нас в стране сейчас произошел дикий крен, когда все сводится к вопросу, сколько ты стоишь. То, что в России врачи и учителя получают гроши, страшное безобразие, но они в любом случае не смогут зарабатывать, как бизнесмены. Наше молодое, а значит, незрелое общество пока не сформировало спокойного отношения к деньгам: их или демонизируют, или обожествляют. Уверяю вас, это не больший соблазн, чем та же власть. Есть люди со стойким иммунитетом, а есть слабые духом. Мой брат определенно из первых. Он не увлекся тупым накопительством, не закутил, как купчик. Кроме всего прочего, на Михаиле лежала забота о семье. Из младшего брата он вдруг стал кормильцем. Ответственность меняет человека. Миша быстро повзрослел, что уберегло его от возможных глупостей. Беззаботного прожигания жизни не случилось, а многих именно это сгубило. Люди остановились, не смогли подняться. Прогулять ведь можно любую сумму со многими нулями, а чтобы двигаться дальше, нужны железная воля и жесточайшая самодисциплина. Лишь в бульварных романах деньги падают с небес, в действительности же приходится постоянно вкалывать. Самоограничений масса, хотя их не увидишь со стороны. И описывать бессмысленно. Богатые тоже плачут, но им по-прежнему не верят… Да, деньги меняют их обладателя, Михаил сегодня супербогат, но, к чести брата, могу сказать: он сохранил друзей юности, и то, что они продолжают общаться, во многом его заслуга. Согласитесь, это важный показатель. Многие ведь разрывают старые связи, когда переходят на другую ступень социальной лестницы.

— Михаил всегда был с вами откровенен, как думаете?

— Знаю, что не все рассказывал, щадил. Ему пришлось пережить девяностые с их разгульным бандитизмом, рэкетом и прочими прелестями, о которых, наверное, многие помнят. Я не склонна хаять то время, считаю, что большинство позитивных ростков в интеллектуальной и культурной сферах, в области частной инициативы и предпринимательства взошло именно тогда. Удалось заложить фундамент нового общества, частично разрушенного в нулевые. Впрочем, глупо отрицать: двадцать лет назад риски были колоссальные. Государство не могло гарантировать гражданам хоть какую-то личную безопасность. Даже я это ощущала, когда открыла первый независимый гуманитарный журнал, а затем и издательство.

— У вас есть личная охрана?

— Михаил предлагал, но я сначала брыкалась, а потом вовсе отказалась наотрез. Согласитесь, странная история: я филолог, регулярно участвую в научных конференциях, семинарах, общаюсь с коллегами, и вдруг телохранители за плечом… Это выглядело бы чудовищно.

— Были попытки давления через вас на брата?

— Бог миловал. Думаю, до недавнего времени многие не догадывались о наших родственных связях. Мало ли Прохоровых на свете? Брат долго оставался в тени, не был публичным человеком.

— Между тем вы, Ирина Дмитриевна, в этом году отмечаете юбилей: «Новому литературному обозрению» исполняется двадцать лет.

— Без помощи Михаила ничего не случилось бы. После защиты кандидатской диссертации я долго работала в журнале, хотя прекрасно понимала, что не имею никаких перспектив добиться чего-то значимого в науке, сделать профессиональную карьеру. Для этого надо было родиться мужчиной и непременно вступить в КПСС. Несмотря на громкие и красивые слова, в СССР к женщине часто относились как к обслуживающему персоналу. К тому же я занималась современной английской литературой и постоянно сталкивалась с нелепейшими проблемами. Половина авторов, на которых ссылалась, оказались под запретом, в любой научной статье меня заставляли бесконечно цитировать классиков марксизма-ленинизма…

— Хотя бы в Лондон вам позволили съездить?

— Смеетесь? Помню, как мама несколько лет добивалась, чтобы нам разрешили семьей отдохнуть в Болгарии. Не выпускали! Единственная моя заграница — поездка в Польшу в 77-м году, когда случился обмен студентами между университетами Москвы и Варшавы. Пока получала разрешение, прошла с десяток комиссий, где задавали предельно идиотские вопросы. Но потерпеть стоило. Я вернулась иным человеком, увидела совершенно незнакомую жизнь. Воистину глоток свободы! Поляки на улицах говорили о том, о чем у нас не решались шептаться даже на кухнях. Помню, я ехала по брежневской Москве, которую так любила, и впервые думала, какая же она серая и унылая, а люди на улицах хмурые и зажатые… Словом, на рубеже девяностых я остро почувствовала, что оставаться далее в замшелых советских структурах не могу. Они не поддавались реформированию. В голове крутилось множество идей и фантазий, но я не представляла, как реализовать их на практике. В ту пору мне уже было за тридцать, знаете, страшно рисковать, идти в никуда. С мужем мы развелись, росла дочка, приходилось думать о хлебе насущном. Не могла же я полностью сесть на шею брату! Но он сам сказал: «Попробуй. Хотя бы не будешь жалеть, что не воспользовалась шансом». Тогда можно было даже с небольшими деньгами начать с нуля новое дело. Узнав о моем решении, приятели всячески отговаривали, но я бросилась в омут с головой. Когда же поняла, во что влипла, отступать было поздно. Я очень благодарна брату. Не столько даже за материальную поддержку, сколько за моральную. Предельно важно, когда близкие в тебя верят. Человек часто сам не знает, на что способен. Все зеркала кривые… Пока ситуация не вынудит, скрытые внутренние резервы не откроешь. Я рискнула. Начинала абсолютной дилетанткой, училась на ходу, набивала шишки... Получилось то, что есть.

— Издательство, три журнала, благотворительный фонд… Как оценка сделанного — российская Госпремия и титул кавалера французского Ордена искусств и литературы…

— Главное, что работа была всегда интересная.

— Рука дающего никогда не оскудевала?

— Вы упомянули главный минус этой ситуации: в последние годы меня часто путают с братом, думая, мол, у Прохоровой денег куры не клюют. Это совсем не так. Здесь все считаное, приходится экономить на любой мелочи. Нормальной дистрибуции в России по-прежнему нет, говорить о распространении книг, увы, не приходится… Культурное издательство живет сложно. Это не рынок, а скорее некая миссия, инвестиция в будущее, без которой общество со временем попросту деградирует.

— Не завидовали журналу «Сноб»? Его ваш брат финансировал щедро, может, даже слишком. Не спрашивали: «Почему им, а не нам, Миша?»

— У меня нет никаких претензий. Брат вправе делать то, что считает нужным. Он и так очень много мне помогает…

— Свои оценки тому или иному начинанию Михаила даете?

— Если спрашивает. Сама стараюсь мнение не навязывать. Это было бы не совсем этично. Брат натура креативная, любит риск. Например, с «ё-мобилем» попал в точку. И проект востребованный, и название удачное. Не люблю стеб, но идея народной машины, едущей по нашим ухабам, точно «ё-мобиль».

— Кто для Михаила сегодня авторитет?

— Такие люди наверняка есть, но едва ли смогу назвать вам имена.

— О себе умалчиваете из скромности?

— Да, я одна из немногих, кто может сказать Михаилу правду напрямую, не подбирая слова.

— Часто ссоритесь?

— Знаете, некогда нам этим заниматься… Да и почвы нет. По мелочам спорим, в чем-то взгляды иногда не совпадают, но наш длительный дружеский союз позволил выработать общую платформу.

— В разводе с Потаниным вы были на стороне брата?

— Разумеется. Считаю, им стоило раньше расстаться, разделить бизнес. Тогда процесс получился бы не столь шумным и болезненным.

— Политические амбиции Михаила стали для вас неожиданностью?

— Пожалуй, нет. Он шел к этому постепенно. Все началось еще в Норильске. Брат не раз говорил, что город и комбинат похожи на государство в миниатюре. Михаил понял, что ему интересно управлять таким механизмом, у него это получается, и попытался перенести опыт на другую площадку, поскольку система государственного устройства в России нуждается в срочном реформировании. Почему не попробовать поправить, если есть воля и силы?

— Реакция широкой публики на ваш выход на авансцену тоже не удивила?

— Не ожидала, что запись моих теледебатов с Никитой Михалковым посмотрят в Интернете около миллиона человек. Это ведь не музыкальный клип и не юмористическая передача, а почти часовой разговор на темы культуры. Однако, если бы наша дискуссия с Никитой Сергеевичем случилась, к примеру, летом прошлого года, почти уверена, она не вызвала бы и десятой доли такого резонанса. Обстановка в обществе резко изменилась, капли дождя упали на пересохшую землю…

— Головокружения у вас не случилось?

— Послушайте, я не в том возрасте, чтобы сносило крышу от появления на телеэкране.

— Но когда на дебатах Михаила с Жириновским вы стали дирижировать что-то оравшим Владимиром Вольфовичем, у меня мелькнула мысль: too much…

— Почему?

— Впечатление, будто вошли в роль и она вам понравилась.

— Сказался недостаток опыта: я не заметила, что камера показывает меня… В тот момент Жириновский так блажил, что я невольно начала делать пассы руками в воздухе. Давай-давай, запевай! Это напомнило мне скверную оперу: какие-то фальшивые рулады, невнятный солист… Нет, я думала о содержании, а не о жесте. Понимаете, дебаты с Владимиром Вольфовичем изначально были похожи на ложные поля: говорить о чем-то серьезном почти невозможно, тебя провоцируют на соревнование в эпатаже, умении перекричать оппонента и оскорбить его. Это вопрос общей политической культуры, но не стиль Михаила и не мой.

— Первые отклики на ваше появление: не на того кандидата семья Прохоровых ставку сделала, стоило сестру в президенты двинуть. Потом появились сравнения с Раисой Горбачевой, дескать, Ирина Дмитриевна будет манипулировать братом-подкаблучником, как Раиса Максимовна Михаилом Сергеевичем.

— Хотите, чтобы я это комментировала? Для меня не новость, что люди бывают злыми. Едва человек выходит в открытое медийное пространство или в зону даже минимального успеха, о нем начинают говорить всякое. И о моей деятельности, ограниченной, казалось бы, специфической гуманитарной сферой, за двадцать лет понарассказывали разное. Знаете, если каждого слушать… Собака лает — караван идет. Люди вольны рассуждать, как им нравится. На здоровье! На всех не угодишь, я и не собираюсь. Твердо знаю другое: управлять Михаилом против его воли ни у кого не получится. Опыт «Правого дела» это доказал.

— Ваш брат уже сказал, что намерен снова баллотироваться на пост президента России.

— Правильно. Значит, так и будет. Он слов на ветер не бросает, за его спиной более пяти миллионов избирателей. Люди поверили Михаилу, и такой поддержкой надо дорожить. Брат вышел в публичное поле, назад в тихую гавань пути уже нет. Только вперед…

— Терпения хватит?

— Он же рассказывал вам, как в детстве отказался есть творог с комочками и голодал почти два дня, пока не победил. Если в шесть лет была такая сила воли, представляете, какой выдержкой Миша обладает сегодня?