15. ПУТЬ К ЗЫБКОСТИ (Вадим Шефнер)

15. ПУТЬ К ЗЫБКОСТИ (Вадим Шефнер)

Если взглянуть на стихи Вадима Шефнера, опубликованные в конце тридцатых годов и на стихи семидесятых, — не миновать странного ощущения, что перед нами два поэта, немыслимо разных!

Сравним:

Вонзая бивни света в темноту,

Пронес меня автобус мимо сада,

На миг возникли яблони в цвету,

Калитка и дощатая ограда.

Когда-то я входил в калитку ту…

Это — 1938 год. А вот — 1970:

Спят снежинки на рострах,

На пожухлой траве,

А родные их сестры

Тонут в черной Неве.

Жизнь свежей и опрятней,

И чиста и светла,

И еще непонятней,

Чем до снега была.

Полная ясность, уверенность в том, что весь мир понятен до конца, выписывание деталей, как непреложных истинных признаков места и времени, та определенность всего, которая запрещает искать что-либо скрытое от глаз, — вот изобразительная манера раннего Шефнера. А во втором примере поэзия в том-то и кроется, что все зыбко, как мгновенные снежинки, что все неповторимо, что тайна жизни не доступна нашему познанию и лишь внешние приметы намекают неизвестно на что — .

Эта мудрость зрения, импрессионистская реакция, пришла к поэту лишь вместе со старостью…

Однако Шефнера читали и любили тогда, когда он еще был молод, и сам принимал свои ранние стихи за откровение. А полная оторванность читателя от культуры начала века, как и оторванность от нее большинства тогдашних молодых поэтов — малограмотных, но зато несомненных "сталинских птенцов" — заставляла читателей принимать Шефнера на фоне всяких садофьевых за откровение. И верно — среди одноплановых назидательных виршей открытием покажутся и "бивни света". Точность детали, спасенная Шефнером с утопленного пролеткультами корабля акмеистической поэтики, была непривычна, потому что забыта. И хотя это новое было обломком старого, оно воспринималось как большая поэзия.

И вот еще пример из стихов военного времени: описывая разбитый бомбой дом, поэт крупным планом выделяет одну деталь:

Висит над бездной зеркало стенное

На высоте второго этажа…

Теперь в него и день, и ночь глядится

Лицо осатанелое войны,

Зеркало тут — символ мирной жизни, который неуместностью своей в этой обстановке ударяет по чувствам. И все же при сравнении с настоящей поэзией стихи эти риторичны и плоскостны, картонны…

Но на фоне одноплановости стихов тех лет чудом глубины казался второй план в стихах Шефнера. Правда, поскольку глубже поэт не мог идти, то стихи его, всегда двуплановые, напоминали притчу, аллегорию, никогда не дораставшую до многозначности символа. Но и эта басенность казалась чем-то на фоне вовсе уж плоской газетной болтовни.

============================

Параллельно изменениям в творчестве Шефнера менялся и его читатель. Если в послевоенные годы многие принимали Шефнера всерьез (на безрыбье!), то позднее его стихи просто сменили адресата: Шефнер оказался поэтом для подростков, приучающим понимать поэзию.

Вот так же, как элементарные рисунки учат понимать начальные принципы искусства, сами таковым не являясь, Шефнер стал как бы «учебным» поэтом, после которого можно переходить к чтению поэзии настоящей.

Но после 56–57 года многое разом изменилось. Стремление к философскому осмыслению движений души прорвало наконец

рутинные рамки, требовавшие лапидарности и той "простоты",

которая, как известно, хуже воровства. а порой и хуже плагиата,

ибо банальна!. Чуть ослабли гайки высочайшего зажима — и "душа поэта встрепенулась"… Говоря с его же иронией:

Невидимое мы узрели,

И неделимое разъяли,

Но так же дождь стучит в апреле,

Как при Софокле и Дедале,

Шефнер задумывается над непознаваемостью, над бесконечностью, бездонностью мира и человека, конечных лишь во времени — чего он или не понимал ранее, или не смел высказать. Вот его главное:

И то, что кажется итогом,

Всего лишь правила задачи.

С этой позиции итоговая окончательность ранних стихов уступает место той зыбкости, которая, давая разным читателям почувствовать одну и ту же строку по разному, и есть признак истинной поэзии:

Все глубже я невод кидаю,

Чтоб дивное диво найти,

И сеть все длинней, — но с годами

Все шире просветы в сети.

В этих крупных ячеях уже задерживается не плотва, а то, что достойно быть предметом поэзии. Новых тем по Шефнеру не бывает. Есть только вечные темы, поданные по-своему.

Деформируются своды

И гранитные столбы,

Гибнет гвардия природы –

Долговечные дубы,

За свершеньем — разрушенье,

Выпаденье из игры,

В чёрный вакуум забвенья

погружаются миры.

Но фоне гибнущих вселенных — вечность духа, противостоит

энтропии:–

Раздается смех девичий

На развалинах миров!

И потому, что "мир открываем мы, чтоб утерять навек", особенно нужно нам сохранение утерянного — сохранение в том величайшем даре, имя коему — ПАМЯТЬ. Она делает человека человеком, поэта поэтом. Этот мотив особенно четко проявляется в одном из лучших произведений Вадима Шефнера — "Лилит".

Не женой была, не женой,

Стороной прошла, стороной,

Не из глины, не из ребра,

Из рассветного серебра…

Когда в Раю все есть, а вот чего-то и нет, когда Ева тянется к яблоку, то это слепая попытка понять, чего же не хватает. Познания Добра и Зла? Но и познавшему, и изгнанному опять не хватает того же, невыразимого…

Кто там плачет в костре ночном,

Косы рыжие разметав,

Кто грустит в тростнике речном,

Шелестит в осенних кустах?

……………………………

Никогда не придет Лилит,

А забыть себя не велит…

И не детали мира, которые на вкус и на ощупь важней всего, а нематериальное: память, "станция духа", тем-то и вечна она, что переживает вещную, но мгновенную "реальность".

А в поздние годы стал поэт писать смешные, якобы фантастические повести. И тут вдруг оказалось, что он не чужд обериутам.

Вот отрывок из одной повести в которой редакция полностью «компьютертзована, так что живых людей в ней нет. Только роботы И вот как робот редактор отвечает молодому поэту

«Стихи — сплошная вата, рифмовка слабовата,

Читать их трудновато, жалею вас, как брата.

Стихи рациональны, не эмоциональны,

Отнюдь не гениальны, а выводы печальны.

Шепну вам осторожно: печатать их не можно,

Читатель нынче строгий, а стих у вас убогий.

Творить вы не бросайте, но классиков читайте…

Я не стал слушать продолжения и подошел к БАРСу, возле которого сидел другой Поэт. БАРС тоже вел литконсультацию стихами:

…Поэма "Водопой" суха, и нет в ней музыки стиха;

Она уныла и длинна, отсутствует в ней глубина;

Я очень уважаю вас, но мал в поэме слов запас,

В ней образов удачных нет, хоть вы талантливый Поэт.

С печалью МАВРА вам вернет раздумий ваших мудрый плод,

В печать поэма не пойдет, но вас в грядущем слава ждет…

(МАВРА — Меланхолический Агрегат, Возвращающий Рукописи Авторам])»

То вдруг слышатся ритмы баллад Вальтера Скотта:

"О фаянс, белизной ослепляющий взор,

на тебя я с волненьем гляжу!

За тебя я с улыбкой пойду на костер,

о тебе свои песни сложу!

Пусть другие впадают в лирический транс,

наблюдая сверкание льдин,

я же знаю одно: санитарный фаянс

человечеству необходим!"

И кажется, что сами повести сочинял поэт только ради того, чтобы в них вставить эти маленькие шедевры!..