ЛИТОВСКИЙ ПРОРОК

ЛИТОВСКИЙ ПРОРОК

-    Вечный бунтарь!

-    Неправда, он вечный искатель благородства и правды.

Я непременно должен привести в своей книге одно письмо писателя Казнса Боруты, которое с удивительной точностью отражает день нынешний с уродливой политикой ландсбургистов и говорит об извечной подлости любых перевертышей в отношении к собственному народу. Читая это письмо, понимаешь, каким страшным и никчемным выглядит появление в обществе всевозможных ландсбургасов, ауштрявичюсов и андрюкайтисов. Милые мои, одухотворенность и любовь к родине никогда не лежали в чьём-либо кармане! Прочитайте, господа Сабутисы, исповедь Казиса Боруты, и вам придётся сгореть от стыда за то, что в независимой Литве этот человек пребывает в забвении. Подлость никогда не помнит о добродетели. Дело не в памятнике! Христу тоже памятников не ставили, но крестами уставлен весь мир.

Пусть это письмо моего учителя станет хоть каким-то путеводителем в дебрях моих писательских грёз и придаст вам, дорогие читатели, хоть сколько-то душевной бодрости.

СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ

Старый друг лучше новых двух

Мне не хочется вспоминать но нужно, чтобы такое не повторилось когда после всех ошибок, которые мне простило высшее советское руководство, я зашёл в Союз советских писателей, чтобы покончить с былыми недоразумениями и опять вернуться к работе. Как нарочно, я встретил всех товарищей и знакомых, которые собирались на какое-то заседание. Встретили они меня, словно увидели какое-то привидение или незваного гостя... Кто привалился к столу, кто отвёл взгляд в угол, а я остался стоять посреди бывшего княжеского кабинета, который теперь занимали председатель Союза советских писателей и всё его правление.

Не знаю, чем бы закончился этот мой визит; я стоял и разглядывал своих прежних товарищей, которых не раз за уши вытаскивал из всяческих бед и которые теперь меня не замечали, игнорировали, словно какого-то ужасного бездельника... Я знал о своих ошибках и провинностях, которые мне пришлось с такой болью искупать, но ведь и окружающие были отнюдь не святыми... Таких заносчивых и мелких людишек мне пришлось увидеть впервые, хотя с каждым из них я был знаком не менее двадцати лет... Печально улыбнувшись, я направился к выходу, но в дверях встретился с Председателем Верховного Совета тов. Ю. Палецкисом.

- Ну, наконец-то! - промолвил он, протягивая мне руку.

Принято считать, что в начале войны в глубь страны выехали те, кто вернее определич свою позицию и решился идти с советским народом... Но это неправда. Выехали те, у кого была возможность выехать или кто мог быстрее принять решение, иным и само руководство помогло. А были и просто герои собственной шкуры.

Помимо прочих, мне известен ещё один печальный факт, который завершился гибелью В.Монтвилы. Когда началась война и срочная эвакуация из Каунаса, ответственные товарищи из Дома писателей сказали ему, чтобы он выходил на Укмергское шоссе и ожидал, когда они подъедут на автомобиле и по пути заберут его. Монтвила так и поступил. Вышел на шоссе и ждал. Но промчался один автомобиль с товарищами, другой, Монтвила кричал, махал руками, однако никто не остановился, чтобы его забрать. Удручённый

Монтвила вернулся к себе домой, сжёг рукописи и не успел скрыться, как его арестовали и расстреляли.

Не падает ли его кровь на головы тех, которые поступили, как последние трусы, а потом, возвратившись после войны, разгуливали, как герои с задранными носами и проливали крокодиловы слёзы по гибели В.Монтвилы? Если бы они его не ввели в заблуждение, он не стал бы напрасно терять время и успел бы скрыться от ярости гитлеровских людоедов. Если не тот обман, он и сегодня был бы жив и крепок, его мужественный голос звучал бы в нашей поэзии. Люди с мещанскими наклонностями, которые в одной руке держали "Капитал ” Маркса, а в другой, как шутил П.Цвирка, -“Сказано - не сделано " Сметоны, и на деле прикрывались крылышками либеральной буржуазии, во время войны укрылись в безопасном тылу, а по возвращении принялись свысока командовать нами, пережившими всю волну оккупации.

Это было ужасное недоразумение. Поскольку оно принадлежит истории, мы можем об этом говорить открыто. От возвратившихся мы не услышали искреннего товарищеского слова, которое бы вселило веру, а только видели резкое отличие официальных речей от личных поступков: расселись на вершинах ужасно важные и недоступные, как будто заработали лавры героев, сидя в Пензе или умчавшись, сломя голову, в Алма-Ату, - куда до нас тем, остававшимся в горящем Вильнюсе или Каунасе, они же ничего не понимают в советском строе.

Это правда. Мы не очень разбирались. Каждый в меру собственной совести, понимания, мы пережили отвратительное время вместе со своим народом. Многие споткнулись, сломались, уступили перед ужасом оккупации, но смею утверждать, что литовская литература достойно перенесла тот тяжёлый период. Она не подключилась к прислужникам оккупантов, если не считать одного-другого клерикального или фашистского писаки, которые за один год не сумели стать советскими писателями, и если не считать одного-другого весьма гибкого типа, которые умеют за полчаса приспособиться к любому режиму. Но это простые жулики, не чета даже клерикальным писакам, обыкновенные литературные спекулянты. И нас удивляло, что те, которых мы во время оккупации избегали, первыми нашли общий язык с возвратившимися из Пензы, потакая им и помогая в налаживании быта. Что ж, это тоже хорошее дело, но нам, которые помимо оккупации дважды испытали, как фронт перекатывается через головы, казалось несколько смешным таскать из развалин буфеты и открывать чужие квартиры. И я заработал вечный гнев одного старого товарища (Жюгжды), можно сказать, учителя, когда он, согнувшись, тащил на себе буфет, а я стоял на лестнице и усмехался. Что ж, нехорошо я поступил: человек обустраивал свою жизнь, а я насмешничал. Он по справедливости расплатился со мной ненавистью, вредя везде, где только мог.

А потом, после буфетов, нам порой доводилось сталкиваться с такой мудростью, что рот разинешь. Когда я однажды пришёл предлагать на работу одного клерикала, но специалиста в своей области, тот же 'буфетчик спросил меня:

-    Скажи откровенно, что он за человек?

-    Чёрт его знает, - ответил я, - клерикал, слизняк, подхалим, но специалист в своей области.

-    Это хорошо, - просиял мой буфетчик. - Перед кем он теперь будет подхалимничать? Перед нами?

Мне нечего было ответить, только с тех пор я не ходил ни за кого ходатайствовать. Тот специалист действительно поменял свою специальность на подхалимаж буфетчику и живёт теперь неплохо, хотя на деле о его работах по специальности не слыхать.

Со многими подобными вещами пришлось нам сталкиваться и слышать призывы: "Пишите. Пишите. Почему не пишете? Американцев ждёте?". Это гадкое издевательство. оно оскорбляю и отталкивало. Те. кто ждал американцев, через гитлеровцев к ним и сбежали, а те. кто остался, а отступить труда не составляю, т.к. гнали насильно, решили во что бы то ни стаю жить со своим народом и никуда не отступать из своей страны. Поэтому с губ не одного из выживших тогда срывалось такое крылатое выражение: “Зачем я буду писать? За килограмм дрожжей я получу больше, чем гонорар за книгу! ”

Мы не писали, но по другим причинам. Одни из нас были ошарашены, подавлены, морально остолбенели, другие не успели найти себя, понять советский строй, обладая привычками и идеологией буржуазного периода. Как от всего этого избавиться и включиться в восстановительную работу? Не все способны вращаться подобно флюгеру от каждого дуновения ветра. Любому порядочному человеку требуется терпение и время, тем более - писателю, который в первую очередь должен перестроить себя, освоиться с новой идеологией, приобрести новые привычки, чтобы помогать другим переориентироваться и включиться в перестройку страны.

Но никто с этим не считался. Кто не успел, тот получал по голове и был отвергнут, как прокажённый. Справедливо ли, по-товарищески ли так поступать? Взять хотя бы и мой пример. Заходит ко мне женщина, которая во время войны растерялась, осталась без семьи, с пошатнувшимися нервами, не способная в тревожное время понять ход истории и запутавшаяся в тенётах буржуазных националистов со своей бессмысленной писаниной. Когда она попыталась меня просветить, я прервал: "Зачем ты читаешь мне эту чепуху"? Она ударилась в истерику, обозвала меня чуть ли не предателем, которого не трогают дела народа, и убежала. Я остаюсь в каком-то замешательстве, не зная, что делать. Мне жалко растерянную и вступившую на скользкую тропу женщину, тем более что это была не какая-то реакционерка, а женщина прогрессивная, которая в молодости даже состояла в комсомоле, только из-за своего характера и разных жизненных ситуаций свернула на кривую дорожку и теперь полностью запуталась во враждебной западне. Как это всё ей объяснить, как её убедить? Я молча ищу способ, чтобы вызволить её из этой путаницы.

А между тем она сама отыскала того, кто поможет её разобраться. Она зачитывает свои сочинения своей новой подруге, которая в буржуазное время была сторонницей Сметоны, вожатой в "Союзе шаулисов"’, интриганкой, вовремя войны была эвакуирована в тыч и вернулась настроенной по-советски. Она страшно перепугалась из-за этих сметоновских сочинений нового толка, посоветовала "никому не показывать ", а сама побежит в госбезопасность и сообщит о раскрытии ужасных вещей.

Потом всё пошло своим чередом. Ту растерянную женщину с её глупыми сочинениями осуждают, достаётся и мне, этому "предателю", который молчал и не знал, как поступить. Но зато превознесли бывшую "вожатую скаутов" и сделали из неё чуть ли не народную поэтессу (Лукаускайте и Вальсюнене).

Может быть, так и полагается. Только я сомневаюсь, что целесообразно. Хорошо, что та "вожатая скаутов" разобралась и поступила, как советская гражданка. Но хорошо ли, что та запутавшаяся женщина была осуждена и отвержена как враг народа? Разве нельзя было найти иной способ воздействия, чтобы она осознала свои ошибки и подключилась к культурной работе? Тем более что во сто крат способнее той, которая её сдала. Не слишком ли легко мы решаем трудные вопросы и разбрасываемся работниками культуры? Не стоит ли нам вспомнить великого зачинателя советской литературы Максима Горького, который в годы революции проявлял большую заботу о работниках русской культуры ? Если бы не его заботы, мы многого бы не увидели в русской советской литературе...

Мы революционные годы испытали в послевоенное время. Много было противоречий, шла массовая борьба, не один работник культуры оказался там, где и следовало... У нас не было (и нет) своего Максима Горького, многих мы без разбора оттолкнули от себя, а могли бы привлечь и получить более мощный отряд литературных работников.

Не пора ли теперь, когда в Литве победил социалистический строй, и весь Советский Союз движется к коммунизму, пересмотреть дела наших тружеников литературы? Произвести переоценку их ошибок, которые привели их к преступлениям и за которые они в общем порядке были осуждены, как враги народа? Не слишком ли легко и быстро всё решалось? Всем нам известно, что в те ряды врагов народа попали не какие-то реакционеры, сметоновцы и им подобные, а только бывшие в буржуазное время прогрессивными писателями, такими, как П. Юодялис, Г.Лукаускайте, В.Катилюс, Янкаускас, Якубенас, А.Билюнас и другие, даже меня какое-то время относили к ним.

Одни из них погибли, другие возвращаются после отбытия наказания и, возможно, осознав свои ошибки, но отстав от жизни, утомлённые, растерянные, измученные. Что будем с ними делать? Распределим по приютам, не давая возможности вернуться к культурной жизни? Это было бы большой ошибкой, и тем более не простительной, раз уж мы живём в иное время, не в 1944-1945 гг. Мы можем быть более заботливыми и снисходительными. Мы можем создать условия и тем, кто ошибся в годы перелома, чтобы они вернулись к нашей культурной работе. Это, как мне кажется, не повредило бы большевистской принципиальности, а только бы показало благородную и прекрасную заботу советского строя о человеке.

Давайте, покончи.м со старыми личными недоразумениями, нас ждут большие и прекрасные дела.

Но если вы будете поступать с ними так же, как и со мной, то лучше бы им не возвращаться, но вам придётся оправдываться перед историей литовской литературы, отвечать, куда в послевоенные годы пропал целый ряд талантливых и способных писателей. Почему они не были вовлечены в литературную работу и отброшены во враги народа, хотя раньше они таковыми не были? Как вы это объясните? Всю беду свалите на их головы? Никто вам не поверит, только обнаружат, что вы были бессердечными, что вам не достало понимания и любви к человеку. История не всегда ценит только тех, которые были героями дня, она оценивает и тех, которые по тем или иным причинам были перемолоты жерновами той же истории.

1957 год.

Скажите, кто в нынешнюю пору "свободы и независимости" смог бы так защитить своих товарищей по творчеству от осуждающих их бюрократов и перевертышей? Кто смог бы пойти за них в тюрьму и, выстрадав свою долю, с честью выйти победителем? Кто? Полуамериканец, полуразведчик, советник и человек Украины В.Адамкус? Стукачок КГБ Вэ.Вэ. фон Ландсбургас, стыривший предназначенную литовскому народу премию? А.Паулаускас, который из-за пары метров забора отказался от совести блюстителя закона, или Бразаускас, захлёбывающийся в море взяток? Кто из 141 патриота, выбившего для себя лицензию на право любить родину за приличное вознаграждение, взойдёт за такие вещи на крест? Нет таковых, поэтому я учусь у тех, кого уже нет, и сегодня делается всё, чтобы о них забыли.

Записки К.Боруты (1955 г.)

О последствиях культа личности мы все знаем, но молчим даже перед лицом таких фактов, когда возвратившийся из гитлеровского лагеря Балис Сруога слишком рано с нами расстался, когда какой-то проклятый бериевец посмел пытать нашего настоящего народного поэта Казиса Якубенаса и нагого выбросить за городом, когда многие, не я один, должны были пройти после войны через страшные тюрьмы, в которых бесчинствовали бескрайний террор и цинизм, и после этого каким-то чудом остаться в живых.

Мне особенно тяжело говорить об эпохе культа личности, будучи одним из тех, кто был вынужден исчезнуть или работать под псевдонимом.

Культ личности навредил нам гораздо больше, чем теории бесконфликтности. В чём они у нас выразились, я даже не знаю. А в общем, что ж, искусство позолотчиков и лакировщиков было и останется. Но это не велика беда.

Культ личности подорвал доверие к нашей прогрессивной литературе. Это, товарищи, дело серьёзное. И скрыть это невозможно. Не какие-то осколки буржуазии, а молодёжь смеётся над нашими классиками. Почему ? Не скажу, что они писали хуже Жямайте, но у них не было совести Жямайте, лгали в глаза. Вот с ложью нужно покончить, как с пережитком глупого (как иначе назвать это в эпоху социализма) культа личности.

***

Давайте, вспомним попытку навязать нам заклинание, как новый культ: Ландсбургас - Литва!

***

Странные вещи творятся у нас и в городах, даже в столице. Из-за того несчастного ку льта улицу Гедииинаса переименован/ в проспект Сталина. Наверное, Сталин намного больше, чем Гедиминас, повлиял на развитие нашей столицы, но как объяснить, что улица Пилес (Замковая) и Диджёйи (Большая), так называвшиеся с XVI века, назвали улицей Горького? Что у неё общего с Горьким? Жил он там или имел какое-то воздействие? Пока советские историки нам этого не разъяснили. А мы знаем эту улицу, как свидетельницу исторических боёв, знаем, что на ней жили Мицкевич, Словацкий, так почему же - Горького? Разве появившиеся здесь чёрт знает откуда отцы города не насмехаются сами над собой и не издеваются над нами? Пора бы этим отцам-помощникам отправляться домой и позаботиться о собственных детях, а не у нас держать коров на третьем этаже.

***

Давайте, вспомним, кордебалет 1991 года, когда в Литве не осталось ни единого института, как все они превратились в академии и университеты, а в городах и сёлах появились десятки улиц и площадей, названных именами истребителей евреев.

***

Наша величайшая ошибка состоит в том, что мы не сумели опереться на революционные традиции своей страны, игнорировали их или искажали. Бессмысленно говорить о дружбе народов в эпоху феодализма, когда народов не было, причисляя действия чужих феодалов к прогрессивным, а собственных - к реакционным, искажая историю народа и вызывая всеобщее возмущение. В конце концов, кем мы являемся, народом или придатком к другим народам? Одни тянут на восток, другие - на запад, забывая о том, что и мы принесли огромные жертвы в мировой истории, наверное, слишком огромные, если из величайшего народа Европы, удерживавшего щит между востоком и западом, мы превратились в маленький окраинный народ, не способный решать собственную судьбу.

***

Давайте, вспомним, как нас, один из древнейших народов Европы, сегодня гонят в какую-то новую Европу на исчезновение.

Писатель живёт не один день. Он - звено между прошлыми и будущими поколениями. Поэтому у него должно быть ясное представление о прошлом и будущем своей страны.

Диалектика жизни начинается не этим днём, у неё есть факты в прошлом и цели в будущем. Так что может делать писатель, словно с неба свалившийся, который воображает, будто жизнь начинается с его поколения, с тем же она и окончится, как у французского короля: после нас - хоть потоп ?

Нашим писателям как раз недостаёт этих больших перспектив.

***

О каких перспективах можно говорить сегодня, когда в культуре всё превращено в деньги?

***

Политика партий и линия писателя

Политика и её деятели - партии меняются по ограниченным требованиям одного дня.

У политики писателя должна быть более широкая и далёкая перспектива.

Часто в ходе диалектического развития случается, что сегодня политика партии прогрессивна, а завтра она реакционная. Такая судьба часто постигает партии, получившие власть и всеми силами старающиеся её удержать.

А писатель при любых обстоятельствах должен быть прогрессивным, пробивать новые пути или идти заодно с прогрессивной частью общества. Для писателя компромисс с реакцией - это смерть, не столько физическая, сколько нравственная, т.к. он со своим творчеством претендует на вечность.

Столкнувшись с существующим положением, писатель сталкивается и с болотом конформизма, которое своей тиной пытается прервать полёт его души, ведь он по своей природе является вечным оппозиционером.

Это очень верно понимал великий революционный поэт В.Маяковский. Но и М.Горький прекрасно знал это. Их творчество соответствовало политике коммунистической партии, но никогда они не отрекались от своего творческого слова, хотя порой вступали в конфликт с правящей партией или её политикой.

Поэтому с самых молодых лет я отстаивал самостоятельность художника и его право говорить открыто друзьям и врагам.

Политика порой определяет ход истории, а писатель должен быть совестью истории и глашатаем её идеалов. Только так он исполняет свой долг.

6 января 1965 года

После целой череды боёв и перенесенных страданий...

После целой череды боёв и перенесенных страданий

явился бунтарь Борута

и сказал врагам и друзьям:

-Делайте, что хотите...

Я больше не могу!..

Но на кой чёрт нужен сломленный бунтарь? В первую очередь, он ужасно не нужен и чужд самому Боруте.

А как вам - не знаю.

Горбатого только могила лечит.

Был я в литературе горбатым или нет - пусть судят другие, но я никогда не склоняи я перед насилием, а то, что не раз получал по шее, это правда.