Фашисты

Фашисты

Вашингтон. Инфант-сквер. Угол 9-й стрит и Конститюшн-авеню. Уютная зеленая лужайка. Хоровод деревьев, густые кроны которых отбрасывают тени, столь дефицитные в это жаркое, душное, безветренное июльское утро. Еще выше над деревьями нависли монументальные здания Смитсоновского музея естественной истории и Национальной галереи искусств.

На лужайке копошатся люди. Они привезли в «пикапах» продолговатый складной помост и сейчас заняты его установкой. Одни драпируют его бумагой, другие налаживают микрофон н динамики, третьи водружают плакат. С обеих сторон плаката свисают американские звездно-полосатые флаги. Надпись на полотнище плаката гласит: «Национал-социализм — это для белого человека». И свастика. Черная, жирная свастика.

Свастика красуется и на нарукавных повязках людей, устанавливающих помост. Свастика, заключенная в овальный значок, поблескивает на их груди. Люди одеты в коричневые рубашки при черных галстуках. Черные брюки перехвачены двойными ремнями с громадными медными бляхами. На ремнях болтаются связки ключей, как у тюремщиков. Карманы брюк оттопыриваются от слезоточивых шашек, кастетов, каучуковых дубинок. Ноги людей обуты в тяжелые черные башмаки с крагами-шнуровками. Почти все они в черных очках и черных перчатках.

Наконец помост установлен, плакат водружен, микрофон включен. К нему подходит здоровенный детина с чубом белесых волос. Он постукивает ногтем указательного пальца по мембране, посвистывает в нее и, убедившись, что микрофон дышит, с надсадом объявляет об открытии митинга «национал-социалистской партии белых людей».

Сами «белые люди» — отныне мы будем называть их просто фашистами — в коричневых рубашках и черных штанах окружают со всех сторон помост и застывают в классических позах своих гитлеровских предтеч — ноги в башмаках и крагах несколько раздвинуты, руки в перчатках или скрещены на груди, или заложены за спину, взгляд сквозь очки неподвижно устремлен в пространство.

Согласно листовке, которую сунул мне в руки один из фашистов, повестка дня митинга такова: первый вопрос — почему упаднической системе, которая правит Америкой, не суждено пережить XX век; второй вопрос — почему и как должны бороться белые против негритянской революции; третий вопрос — почему евреи способствуют распаду и гниению белого общества; четвертый вопрос — почему именно национал-социализм является единственным путем к миру, социальному единству, к экономической справедливости и расовому самосохранению в Америке.

В самом деле, почему?

Для ответа на эти «почему» чубатый детина предоставляет слово «идеологу» партии Вильяму Пирсу. Голос его дрожит от благоговения, когда он произносит это имя и в особенности припаянный к нему титул «доктора физики».

Из-за деревьев выходит человек лет тридцати пяти — сорока. В отличие от других на нем обычный серый костюм и белая рубашка. Ведь он «идеолог», а не рядовой громила! Ах, вот каков он, мистер Вильям Пирс, призывавший к физической расправе над сенаторами, проголосовавшими за поправку Купера — Черча, и потребовавший «всадить пулю между глаз сенаторам Фулбрайту, Хэтфилду, Макговерну, всей этой прогнившей банде…»! Разумеется, мистер Пирс не собирается приводить приговор в исполнение собственными руками. Он доктор физики, а не физических расправ, «идеолог», а не палач. Да он и не сможет — даже если захочет — попасть между глаз своим жертвам. Он ужасно близорук. Недаром вместо стандартных черных очков на нем окуляры с выпуклыми, словно от базедовой болезни, линзами.

Черную работу будут делать парни в черных перчатках. Ну хотя бы вот эти, что окружают помост, на котором кликушествует Пирс. Я пытаюсь рассмотреть их лица, проникнуть в их мысли. Почему они пришли на Инфант-сквер? И как дошли до фашизма?

В самом центре цепи коричневорубашечников, под самой сенью микрофона и плаката со свастикой, стоят два худощавых паренька. Откровенно говоря, я не верил, что такие фашисты действительно существовали или существуют. Мне казалось, что они порождение плохой кинематографии, гомерически упрощающей врага, упрощающей до карикатурного неправдоподобия. Но эти волчата словно сошли с экрана. Они скрежещут зубами в пароксизме какой-то иррациональной злобы. Вены на лбу угрожающе вздулись. По лицам то и дело пробегает судорога. Когда толпа, собравшаяся вокруг них, начинает шикать на оратора, парни принимают исходную позицию каратэ, сжимают кулаки и начинают дрожать, как гончие на стойке. Они обливаются потом и брызжут слюной. Из их впалых грудных клеток время от времени вырываются какие-то нечленораздельные звуки. Даже прохаживающийся по рядам коричневорубашечников чубатый детина с опаской косится на них, хлопает их по плечу, вытирает с их перекошенных лиц пот и слюни, шепчет им на ухо нечто успокоительное. На мгновение парни стихают и начинают бессмысленно озираться. Но еще через мгновение отдаются новому приступу бешенства. Фанатики? Безусловно. Но что их сделало такими? Физическая неполноценность, не позволявшая давать сдачи своим более сильным одноклассникам и вытекающая отсюда страсть к револьверу, уравнивающему хилых и мускулистых? Чтение комиксов и «Майн кампф»? Неудачная попытка поступить в колледж? Желание одним махом стать «хозяевами жизни?? Кто знает. Их прыщавые лица выдают половую незрелость. Но сами они уже созрели для проповедей доктора Пирса.

Слева от волчат мужчина лет пятидесяти. Лицо и руки рабочего. Усталое, землистое лицо. Большие, натруженные руки. Можно побиться об заклад, что ни при какой погоде он не читал ни гитлеровскую «Майн кампф», ни «Заратустру» Ницше. Он просто боится и ненавидит «ниггеров». Не потому, что они черные, а потому, что они могут отнять у него место у станка или в кабинке бульдозера. «Ниггеры» — выгодная рабочая сила, дешевая и неорганизованная. Все «ниггеры» скэбы, и их надо давить к ногтю. Скэбы и нахалы. Навязываются в соседи, а это хуже кражи со взломом. Всю жизнь копишь деньгу ка собственное гнездо. Наконец покупаешь его. Радуешься: и крыша есть и недвижимость. Но вот налетают эти вороны, и недвижимость падает в цене, а крыша начинает протекать. Ну как не стать фашистом, когда видишь день-деньской черную харю в белом «кадиллаке»? Нажил, наверное, кучу долларов, скармливая наркотики моим детям и детям моих друзей. У кого просить на него управы? У президента, у босса, у лендлорда? Они сами дерут с тебя твою белую шкуру. Последняя надежда — доктор Пирс. Авось доктор Пирс поможет. Ну и здорово же он кроет всю эту шайку — капиталистов и черномазых, администрацию и зажравшихся интеллигентов.

Стоит рабочий, грустный и грузный. В груди заботы, а на груди фашистский значок. Он не владеет никакими приемами каратэ, как эти сосунки справа, но может скрутить их обоих одной рукой, той самой, на которой сейчас надета повязка со свастикой. Он стал членом «национал-социалистской партии белых людей» потому, что хозяева Америки обращаются с ним как с черной костью. Белый? Да какой он вам белый! Вы получше вглядитесь в его лицо, землистое от забот и черное от угольной пыли…

А вот еще один фашист. Взгляд исподлобья. Усики под Гитлера. Этот для меня не загадка. Не потому, что я какой-то особенный физиономист. Просто лицо его мне хорошо знакомо. Он держит небольшую книжную лавчонку в Арлингтоне и уже несколько раз объявлял себя банкротом. Этот ненавидит евреев — корень всех его бед и злоключений. Это они задавили его своей конкуренцией. Это они довели его до банкротства. Да разве только одного его? Всю страну! Он знает наизусть фамилии всех министров и сенаторов, у которых жены еврейки. Разбудите его посреди ночи, и он перечислит вам без запинки все банки и страховые компании с еврейским капиталом, пересчитает каждый клочок земли на благословенных побережьях Калифорнии и Флориды, который был скуплен в то или иное время уходящими на покой потомками еврея Зюса.

Да, этот для меня не загадка. Мелкий буржуа, разыгрывающий из себя крупную политическую фигуру, выдающий свое бешенство за мудрый зов крови, свою слепоту — на расовую прозорливость. Пущенный по миру большим капиталом, он хочет в отмщение пустить по ветру весь мир, по ветру, несущему радиоактивный пепел и пепел человеческий из душегубок. Нет на свете страшнее и беспощаднее псаря, чем загнанный нуждой лавочник!

Тем временем мистер Пирс отвечает на полдюжины «почему», перечисленных в фашистской листовке. Он начинает с вьетнамской войны, покрывшей позором Америку. Именно позором. Разве назовешь иначе тот факт, что солдаты, представлявшие белую цивилизацию и вооруженные по последнему слову техники, не могли в точение целых десяти лет расправиться с бандами неполноценных и невооруженных вьетнамских крестьян? Почему не сбросили водородные бомбы на их хижины? Потому, что в Вашингтоне засели изменники. К стенке парламентариев, связавших по рукам и ногам президента! Впрочем, последний тоже хорош: его солдат убивали в дельте Меконга, а он, главнокомандующий, терпел антивоенные демонстрации дома?

— Каждый, кто попустительствует этим прокоммунистическим сборищам, предатель своей расы! — орет «доктор физики». Стриженные ежиком волосы угрожающе топорщатся на его узкой черепной коробке.

А что творится дома, в самой Америке, охваченной расовым и моральным декадансом? Негры, которые только на три пятых человеческие существа (будучи ученым, Пирс часто прибегает к цифрам), захватывают один за другим крупнейшие американские города. Мэр Кливленда — негр, мэр Ньюарка — негр, даже мэр Вашингтона, столицы Соединенных Штатов, и тот — негр, да еще по фамилии Вашингтон! Разве это не издевательство?! Белые мужчины работают на черных предпринимателей. Белые женщины рожают детей от черных насильников. Люди, вооружайтесь! Пусть у каждого из вас под подушкой ли, на кухонной плите или в машине лежит заряженный револьвер! Рак не лечат таблетками аспирина. Рак бомбардируют кобальтовой пушкой и вырезают хирургическим ножом. Ответ на коммунистическую, негритянскую и семитскую опасность может быть только один — радикальная социальная хирургия! Или мы вырежем опухоль, которая расползлась по телу Америки, или мы перестанем существовать как страна, как народ, как раса!

Фашисты, замершие перед помостом в классических позах своих гитлеровских предтеч, словно по команде оживают. Они бешено аплодируют апокалипсическому бреду Пирса, их нового фюрера, сменившего Джорджа Рокуэлла, которого пристрелил, как собаку, один из его же единомышленников.

Вокруг помоста начинает собираться толпа. Толпа растет с неимоверной быстротой. Сегодня в Вашингтоне особенно людно. Полным-полно туристов. Вчера отмечался День независимости — гигантское шоу под названием «Чти Америку», поставленное в четыре руки — евангелическим проповедником Билли Грэхемом и голливудским шутом Бобом Хоупом. Шоу одинаково позвало на берега Потомака и «молчаливое большинство» из провинциальных заводей, и радикальную молодежь из центров урбанизма. Первые прибыли в Вашингтон, чтобы почтить Америку, вторые — чтобы выразить свое глубокое непочтение к ней. Сегодня и те и другие отдыхают после жарких схваток. Одни развалились пикниками на зеленой траве парков, в тени деревьев; другие бродят по музеям и галереям столицы, щелкают фотокамерами, едят мороженое, глушат прохладительные напитки.

Но нет мира под вашингтонскими оливами, тем более мира социального. Фашистское сборище притягивает к себе, как магнит, участников вчерашнего шоу «Чти Америку». Некоторое время люди молча слушают оратора, пытаются разобраться в его словах и мыслях, а заодно и в своих собственных. Но вот постепенно начинается «поляризация» аудитории. Первыми приходят в себя хиппи, занявшие передние места и прижатые напирающей сзади толпой почти нос к носу к фашистам.

— Наци, убирайтесь вон из Америки!

— Мясиики! Кровопийцы! Сукины сыны!

— Зиг хайль, фашистские свиньи, зиг хайль!

Какой-то хиппенок, мальчишка лет двенадцати-тринадцати, засунул в рот свисток, выбросил вперед правую руку на манер нацистского приветствия и гусиным шагом дефилирует мимо коричневорубашечников. Последние готовы растерзать дерзкого мальчишку. Особенно хорохорятся волчата в центре. Они становятся и стойку каратэ, грозят вашингтонскому Гаврошу кулаками в черных перчатках. Но ударить его так, и не решаются. Боязно.

Хиппи, что постарше, образуют живую цепь и предлагают включиться в нее всем неграм и евреям, стоящим в толпе. Вскоре цепь становится интернациональной и многорасовой,

— Вот вам наглядное подтверждение правоты моих слов — негры и жиды разлагают белую Америку! — кричит с помоста «доктор физики».

«Молчаливое большинство» в растерянности. По его мнению, фашисты хватают через край. «Молчаливое большинство» предпочитает демократические права и свободы, разумеется, выграненные законностью и порядком. Ему больше по душе проповеди Билли Грэхема, чем кликушество Вильяма Пирса. Оно пока еще не замечает, что у риторики евангелиста и «доктора физики» общие корни. Просто последний ставит точки над «и». Так сказать, договаривает.

И вот «молчаливое большинство» расслаивается. Большинство этого большинства в той или иной степени поддерживает хиппи, вернее, выражает свое неудовольствие фашистам. Меньшинство «молчаливого большинства» переходит на сторону коричневорубашечников. Это в основном пожилые дамы, видимо, с юга и какие-то мордастые типы с ухватками отставных блюстителей порядка. Дамы начинают колотить зонтиками интернациональную цепь, мордастые типы давят на нее своими квадратными плечами. Фашисты галантно аплодируют дамам, а затем препровождают их под руки в безопасное место, за помост, под сень раскидистых деревьев. Глядя вслед этим парочкам, я невольно думаю о том, что вот, наверное, точно так же прогуливались по бульварам Парижа офицеры генерала Галифе и светские дамы после расстрела рабочих баррикад.

Атмосфера накаляется до предела. И когда потасовка уже кажется неминуемой, на сцене появляется полиция. Голубые каски быстро образуют санитарный кордон между фашистами и толпой. Командующий ими пожилой сержант с добрым лицом отца многодетного семейства увещевает толпу разойтись.

— Но почему вы позволяете подобное безобразие?! — кипятится некто с седыми баками, в защитной шапке-козырьке. — Я воевал против фашистов в Европе и не желаю видеть их в Америке!

— Это свободная страна, сэр, — втолковывает ему сержант с лицом отца-молодца. — У них есть разрешение на митинг. И они пока не нарушают порядок. И лимит времени у них еще не вышел.

Сержант поглядывает на свои наручные часы-секундомер.

— А вот лимит нашего терпения на исходе! — продолжает кипятиться некто с седыми баками.

— Я бы вам не советовал потакать хаосу, — многозначительно роняет сержант. Он уже не напоминает доброго папашу. Скорее дрессировщика из бурсы.

Какой-то хиппи в огромном мотоциклетном шлеме с опущенным забралом-очками разводит толстовскую антимонию:

— Сменим ненависть на любовь — ведь мы люди, а не звери. Пусть выйдет из толпы девочка в возрасте Анны Франк, подаст руку одному из парней в коричневой рубашке, и вы увидите, что произойдет!

В толпе происходит движение. После некоторого замешательства вперед выходит девочка, и впрямь чем-то напоминающая Анну Франк. Хиппи-мотоциклист берет ее за руку и подводит к одному из волчат.

— Знакомьтесь!

— Убери прочь это жидовское отродье, а не то… — шипит, задыхаясь от злобы, волчонок. Он мгновенно забывает о стойке каратэ — с вытянутыми руками и сжатыми кулаками — и с отвращением прячет их за спину, чтобы, упаси боже, не прикоснуться к девочке.

— Но ведь она же твоя сестра! — настаивает хиппи — толстовец-мотоциклист.

— Попадись она мне где-нибудь наедине, я бы ей показал, какая она мне сестра, — выдавливает волчонок сквозь зубы, склеенные жевательной резинкой.

Я не знаю, ведет ли дневник девочка, похожая на Анну Франк. Но если ведет, то эту встречу она обязательно запишет в него. На память. Не для себя, конечно. Такое ведь не забывается. А для других.

Наконец время фашистов истекло. (К сожалению, только на этом митинге.) Сержант делает знак рукой «доктору физики», чтобы тот закруглялся. Коричневорубашечники складывают помост, убирают микрофоны и динамики, сворачивают плакат со свастикой. Затем они начинают, пятясь, отступать к своим «пикапам», запаркованным на проезжей части Инфант-сквера. Толпа, сдерживаемая голубыми касками, преследует их по пятам. Вильям Пирс куда-то исчез. Отколовшись от основной группы фашистов, он и его личный телохранитель, чубатый детина, нырнули в рощу и растворились в море зелени.

Жара становится нестерпимой. Вашингтон оплывает, как стеариновая свечка. Так дальше продолжаться не может. И природа и люди жаждут разрядки. И она наступает. Волчата, позабыв о замысловатых приемах каратэ, разламывают на двоих увесистое древко плаката со свастикой. Прошмыгнув между автомобилями, они на какое-то мгновение отрываются от толпы и остаются наедине со своей жертвой, облюбованной, по-видимому, еще заранее. Это мальчишка-хиппенок, тот самый, что подразнивал их, дефилируя гусиным шагом пород строем коричневорубашечников с выброшенной вперед правой рукой на манер нацистского приветствия. Фашисты набрасываются на ребенка и начинают зверски избивать его обломками плакатного древка. Хиппенок заливается кровью. Вид крови пьянит волчат. Бледные и белые, как маски актеров «Кабуки», они продолжают дубасить по голове свою жертву. У ребенка подкашиваются ноги, и он валится на раскаленные плиты тротуара. Фашисты заносят над ним ноги, обутые в тяжелые черные башмаки с крагами-шнуровками. Но, к счастью, автомобильный поток, отрезавший их от толпы, схлынул, и два, высоченных негра, стремительно бросившись вперед, сковали бандитов, обхватив их сзади своими могучими ручищами.

Еще через секунду подбегают голубые каски, предводительствуемые сержантом с добрым лицом. Они дружно наваливаются на негров, пытаясь отбить у них фашистов. И неожиданно отступают. Один из негров вытаскивает из заднего кармана джинсов позолоченную бляху в кожаном портмоне и, даже не пытаясь скрыть своего злорадства, сует ее под нос сержанту с добрым лицом. При виде бляхи сержант сатанеет, но смиряется. Негры — агенты ФБР, и бляха удостоверяет это. Голубые каски нехотя отдают фашистов неграм, Один ведет их к автомашине, другой несет на руках потерявшего сознание вашингтонского Гавроша.

Так вот оно что! Я давно заприметил в толпе этих двух негритянских парней. Да и мудрено было их не заметить. Они на целую голову возвышались над остальными. Когда «доктор физики» нес расистскую околесицу о черных, которые «только на три пятых человеческие существа», я думал, они испепелят его своими взглядами. Странным было только то, что они ничего не кричали, не потрясали кулаками, не рвались к помосту, как остальные. В рваных джинсах, в цветных тельняшках, в сандалиях на босу ногу — типичные обитатели вашингтонского гетто — кто мог заподозрить в них детективов! Они явно дожидались своего часа. И дождались. Они отомстили фашистам «по закону», и в этом была вся прелесть их мести. Наверное, они никогда еще не исполняли свои служебные обязанности с таким рвением и упоением. Даже самозабвением. Главное здесь было не в том, что они скрутили фашистов, а в том, что голубые каски не смогли отстоять их. Недаром доброе лицо сержанта исказила гримаса ненависти.

Иногда и позолоченная бляха ФБР может на что-то пригодиться…

Тем временем остальные фашисты спешно прыгают в «пикапы», отбиваясь от наседающей толпы ногами и палками. Голубые каски задерживают нормальное уличное движение и открывают зеленую улицу фашистам. (Пока что только на углу 9-й стрит и Конститюшн-авеню в Вашингтоне.) Коричневорубашечники, набившиеся в «пикапы», с гиком проносятся мимо Смитсоновского музея естественной истории и Национальной галереи искусств. Настанет время, и они превратят их в руины.

Если только это время настанет…

Вашингтон.

Июль 1971 года